Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]
— На зарядка становись! — разрывается от крика Зеке Шополай.
— Как бы не так, — возражает мрачный Швачкин. — Теперь жди атаки.
Так оно и есть, черт бы их побрал, этих фрицев. В этот миг сквозь серую морось пробилось немного света, и из недр низких облаков выскользнула «рама». Рыская из стороны в сторону, разведчик-корректировщик низко летит над Сожем, кружит, то одним крылом, то другим блеснет в белесом небе. Заскрипел шестиствольный немецкий миномет — «скрипач». Тоскливо и тонко завыли мины, как гигантский оркестр на вконец расстроенных гулливерских скрипках. Стремительно нарастает ноющий звук. Ааах-чав-чав-чав! — зарываются они в топком торфянике, не успевшем промерзнуть. Разрывы вспарывают реку. Сож шумит и вспенивается, тяжелый снаряд шлепнулся в воду, вывернул крутую волну, и нас окатило с ног до головы. Потом к разведчику-корректировщику присоединились три штурмовика и закружились над рекой.
Штурмовики спокойно заходят на цель, невидимую из окопов, и бросаются вниз, стреляя из пулеметов и швыряя бомбы. Самолеты постепенно приближаются к нам, их словно течением несет на остров. За кем они там охотятся? Неспроста же толкут воду в реке! Ну конечно же, это они наши продукты топят…
Солдаты высунулись из окопов и замерли. Там, на реке, решалось: жить нам или умереть!
Вдруг среди водяных столбов зачернела цель, за которой гнались самолеты. Я взял бинокль: огромное дерево! Чего ж они на него набросились? Некуда бомбы девать?.. Нет, вот еще одно… Да, целых три!
Мы поняли, что это несколько гигантских сосен, сросшихся корнями, плыли по течению комлем вперед, охваченные водой и дымом со змеиными изгибами в кольцах. Наверное, большая вода подмыла прохудившийся берег, и сосны рухнули в воду, а фрицы забавляются от нечего делать.
Большая волна захлестнула деревья, и в кусках льда и пене замелькали оторванные лапы. На мгновенье в воздухе повисла верхушка сосны и тут же разлетелась на куски. Когда стена воды рассыпалась, мы увидели, что деревья, хоть и ощипанные, упрямо плыли вперед, явно загибая к позициям роты. Конечно, кто-то с харчем стремится к нам. До меня дошло, что он, схватив быстрину у нашего берега за гриву, в буруне проскочил самые открытые места, прикрытый пеной и туманом. Видно, он долго несся на стремнине от нашего берега к острову, на котором мы сидели тогда.
Солдаты, загипнотизированные, смотрели на борьбу героя с «мессерами», даже самые слабые выползли на брустверы. Потом рота выставила все противотанковые ружья и пулеметы и открыла огонь по самолетам врага.
— Урр-ррр-ааа! — кажется, у штурмовиков кончились бомбы. Но вот же черт! Они принялись пузырить воду вокруг сосен пулеметами, словно на реке споро пошел крупный весенний дождь. Но сосны под седыми птицами дыма упрямо тянули к нашему берегу. Видно, все-таки приближалось увертливое счастье. Наконец-то, черт возьми! — они ткнулись в заливчик на острове. От них отделилась фигурка и, выскочив из сизого полога дыма, низко пригнувшись, хлестанула к нашим окопам, то прячась за быками взорванного моста, шагавшими к Чичерску, то ныряя в ямы. Бегущему надо было проскочить открытое поле в больших кочках, поросших длинной травой, щетинившейся из-под робкого еще снега. Чтобы отогнать от человека самолеты, мы открыли огонь не только из пулеметов и противотанковых ружей, но даже из винтовок и автоматов.
Бежавший сорвал с себя пылающую стеганку, потом и гимнастерку и прибавил скорости.
— Чугунов! Чугунов! — закричали солдаты.
— Старшо́й, салям! — заорал Шополай и кинулся навстречу Чугунову.
— Спасибо, братишки! — запаленно дыша, произнес старший сержант и спрыгнул в траншею. — Небось пуп к спине присосало? Без попутного ветра, вижу, вам и шагу не ступить… Вижу, вижу. Но ничего, ничего, сейчас поправлять начну… А комбат и генерал хвалили вас, хлопцы, держитесь! Ну, налетайте теперь рубать, братишки. Хряпните супчику и картошечку в новеньком обмундировании. Что стоите? Не стесняйся, герои. А меня чуток припалило, как того кабана, — потер он обгоревшие брови и волосы.
— Жизнь наша бекова, — встрял в разговор Зеке. — Потискать бы кого, да некого.
— А ну-ка, подсоби! — натруженно дыша, крикнул Чугунов. — Задохся я чтой-то. — Он выпростался из лямок термоса, открыл крышку и приготовился разливать супец, но термос… оказался пустой.
— Вроде наливал, — почесал голову Семен в раздумье, глядя на термос, пробитый пулями…
От картошки в разорванном мешке тоже ничего не осталось. Раскололась и бутыль со спиртом. Ничего не смог донести Старшо́й умирающей роте.
В сердцах он с размаху бросил изрешеченный пулями термос в реку. Разбив ледок и наглотавшись воды, бесполезная посудина высунулась было ребром и тут же, словно со стыда, утонула, чтоб не терзать людям душу.
Зеке накинул на Чугунова шинель, тот обвел взглядом солдат. Они стояли перед ним по пояс в холодной воде со странно одинаковыми лицами.
— Факир был пьян — и фокус не удался, — подвел итог Зеке Шополай, сглатывая горькую слюну. Чугунов опустил мглистые глаза на дно окопа.
— А мы думали… — жалостливо завел Алявдин Иван.
— Одна думала! — оборвал его Старшо́й, отшвырнув Алявдина взглядом. Из глаз Чугунова подул сквозняк, и люди сразу расползлись по своим местам. Семен сел на бруствер окопа и махнул рукой. Потом он поднял голову и неожиданно улыбнулся:
— Маленькое недоразумение, хлопцы! Закурим, что ли, — сказал он, — чтоб дома не журились. — И вытащил из кармана масленку с махоркой.
— Давай, Старшо́й, это дело перекурим как-нибудь, — потер руки в предвкушении Шополай.
— Покурим — потянем, родителев помянем, — засветился Иван.
— Только, чур, по пять на взвод — весь припас, — предупредил Чугунов.
— Не мурыжь, давай уж, — встрепенулся нетерпеливый Швачкин.
Чуть ожившая рота дружно задымила. Старший сержант курил жадно, затягиваясь до ямин на почерневших, потрескавшихся щеках, в которых даже вода от растаявшего снега стояла, как в лужах. Затягивался, аж трещал табак и пламя трепетало на конце папиросы. Старшо́й запалил вторую самокрутку, смолил ее до губ, поглядывая прояснившимися глазами на свой берег, где по верхушкам сосен тащились темные облака. Чугунов передернул плечами, еще свернул себе полено, снял шапку и стал рассматривать на ней дырки от пуль, каждая из которых чуть не достигла цели.
— Обуй голова, простудишься, — улыбнулся из пухлых век Шополай.
— Эхма, жизнь… Застервозилась погодка.
— Да, паскудная погодка приключилась.
— Точно, Старшо́й, скурвилась зима совсем, от такого климата и лягушки могут схватить насморк. Дай-ка бычок досмолю. Сам-то весь позеленел, а тут хоть думай не думай: сто рублей не деньги.
— Деньги! — рубанул в глаза Шополаю Чугунов и, натянув на голову изрешеченную шапку, решительно встал. — Деньги! Ну, ротный, я пошел.
— Зря ты, Старшо́й, это: дважды судьбу не испытывай.
— Накормить солдата на войне — это самое важное, лейтенант! — вбил в меня Чугунов. — Посмотри кругом.
Я оглянулся… Сквозь пленку льда на дне окопа белели человеческие лица, на них призрак улыбки, конечно, погибая от холода и голода, мы думаем о доме, о близких и в последних видениях оказываемся там, среди родных.
Замечаю, что и другие солдаты, зажав в обмороженных пальцах винтовку, тихо застывают. Чувствую по себе, как у них от стужи останавливаются сердца, люди мало-помалу превращаются в трупы. Я трогаю бойца рукой. Тот колодисто валится на дно окопа белой замороженной мумией.
Смерть, еще недавно, во время боя, метавшаяся как угорелая по траншеям, теперь тихо ходит между нами и собирает обильную жатву. Теперь не наберется солдат и на взвод.
— Ну, что скажешь, лейтенант?
В ответ я только зашелся в бухающем кашле, согнувшем меня пополам.
— Ничего, не пропаду! — хлопнул Чугунов себя по колену. — А сто рублей — деньги! — засмеялся он раскатисто.
— На рожон лезешь, Старшо́й, — запечалился Иван Алявдин.
— Да черта ли — для меня еще пуля не отлита, снаряд не выточен! — лихо отмахнулся Чугунов. — А выбора нет: без горячего всем вам крышка, и немцы завтра же островок прикарманят — попробуй его потом отбери. Сколько людей положишь! Ну, шабаш, я пошел, пока мой кораблик не утащило, — указал Семен на потухшие сосны, уткнувшиеся в выемку берега. — Утащит их — как ножом отрежет от наших — тогда уж настоящая крышка. Двинулся! — Чугунов встал. — А вы тут потерпите малость: не помирайте, а то чего я буду зазря стараться. А островок этот, если немцы захапают, и не отобьешь.
Шополай пошел помочь другу выплыть в открытую воду. Они взяли топоры и пилы, оставшиеся у нас со времени постройки плотов, на которых мы форсировали Сож от нашего берега до острова, и захваченные с собой хозяйственным Иваном Алявдиным: «Пригодятся». Теперь ни одной щепочки от тех плотов не дожило.
