Джон Донн - Английская лирика первой половины XVII века
Однако в трудные для лирической поэзии 50-е годы в Англии появился художник, чье творчество достойно завершило поэтическую традицию начала XVII века. Этим художником был Эндрю Mapвелл, самый одаренный поэт-лирик середины столетия. В целом Марвелл был ближе Донну и метафизикам, хотя он также опирался и на опыт Джонсона и кавалеров, своим творчеством подводя своеобразный итог обеим поэтическим традициям.
Первый сборник лирики Марвелла «Избранные стихотворения» (1681) вышел в свет через три года после смерти поэта, и определить точную дату создания тех или иных его вещей, как правило, весьма трудно. С уверенностью, однако, можно утверждать, что в хронологическом порядке поэтическое творчество Марвелла делится на три периода: юношеский (конец 40-х годов), зрелый, когда были созданы все его лучшие лирические стихотворения 50-е годы), и поздний, когда Марвелл, изменив манеру письма, занялся сочинением сатир (60-70-е годы).
В настроениях и манере юношеской лирики Марвелла легко уловить влияние кавалеров, с которыми поэт сблизился в ту пору своей жизни. Этим объясняются явные роялистские симпатии молодого автора. В панегирике «Моему благородному другу мистеру Ричарду Лавлейсу на книгу его стихов» Марвелл с горечью пишет о «временах упадка», наступивших в поэзии с началом гражданской войны, и с отвращением упоминает о «колючих цензорах» — пуританах, которые, подобно жадным гусеницам, поедают «прекрасные цветы» остроумия. Самого же Лавлейса поэт, перефразируя строки из «Смерти Артура» Мэлори, уподобляет сэру Ланселоту, куртуазнейшему из рыцарей Круглого Стола. В других стихотворениях Марвелл восхваляет ратную доблесть роялистов («Элегия на смерть лорда Фрэнсиса Виллерса») и со свойственным кавалерам высокомерным презрением пишет о пуританском «плебсе», чья победа изгнала из жизни все достойное («На смерть лорда Хастингса»). Любопытно, что «Элегия на смерть лорда Фрэнсиса Виллерса» даже содержит личные резкие выпады против Кромвеля и генерала республиканской армии Томаса Фэрфакса, тех самых людей, которых Марвелл впоследствии прославил в своих стихах. Однако неприязнь поэта к пуританам все же больше поза молодого художника, чисто эмоционально не яриемлющего «времена упадка», чем до конца продуманное отношение. Ведь недаром наряду с отголосками строк Лавлейса и других кавалеров в его стихах есть и реминисценции из Мильтона, крупнейшего среди поэтов-пуритан. Совершенно очевидно, что Марвелл в это время еще не сформировался как личность, не нашел свое место ни в политике, ни в искусстве.
В периоды общественных переломов жизнь ускоряет темпы, и люди быстро обретают зрелость. Так произошло и с Марвеллом. Его связь с роялистами оказалась недолговечной, и постепенно он начал все теснее сближаться с пуританами. В 1650 году, через год после создания роялистской элегии «На смерть лорда Хастингса», поэт пишет «Горацианскую оду на возвращение Кромвеля из Ирландии», где он пытается объективно осмыслить события революции, понять их философско-исторический смысл и даже высказать прогнозы на будущее.
Уже в первых строках поэт призывает молодых людей оставить книги в грозный час испытаний, позабыть о стихах и, взявшись за оружие, принять активное участие в событиях жизни:
Расстанься, юность наших дней,С домашней музою своейТеперь не время юнымВнимать унылым струнам!Забудь стихи, начисти свойДоспех и панцирь боевой,Чтобы они без целиНа стенах не ржавели!
Несколько позже поэт обращается и к своим былым единомышленникам кавалерам, предлагая им честно и беспристрастно оценить случившееся и пересмотреть отношение к Кромвелю, который теперь правит Англией.
Английские критики часто сравнивают «Горацианскую оду» с политическими трагедиями Шекспира типа «Юлия Цезаря» или «Кориолана». И действительно, личностным масштабом и сложностью психологии герои оды — Кромвель и Карл I сопоставимы с шекспировскими. В соответствии с барочными тенденциями эпохи Марвелл придает столкновению своих героев религиозно-космический характер. Наделенный неукротимым духом, бесстрашный воин и проницательный политик, Кромвель изображен поэтом как посланец «разгневанного неба», как человек, своей судьбой воплотивший волю Провидения, сопротивляться которой бесполезно. Его титаническая задача — разрушить старое и создать новое, «отлив» Англию, как расплавленный металл, в иную форму:
Безумство — порицать иль клястьНебес разгневанную власть,И мы — к чему лукавитьДолжны теперь прославитьТого, кто из тиши садов,Где жил он, замкнут и суров(Где высшая свободаУтехи садовода),Восстал и доблестной рукойПоверг порядок вековой,В горниле плавки страшнойРасплавив мир вчерашний.
В моменты ломки старого законы высшей справедливости перевешивают древние права и заставляют людей с более слабым, чем у Кромвеля, духом уйти со сцены истории.
Такова судьба Карла I, которую Марвелл возводит до уровня трагедии. Отношение поэта к Карлу двойственно: его облик далек от сусального образа короля-мученика, возникшего в искусстве кавалеров, но при этом Марвелл не скрывает личной симпатии к Карлу. Поэт искренне воздает должное мужеству короля, с благородным спокойствием восшедшего на эшафот:
Но венценосный лицедейБыл тверд в час гибели своей.Не зря вкруг эшафотаРукоплескали роты.На тех мостках он ничегоНе сделал, что могло б егоУнизить — лишь блисталиГлаза острее стали.Он в гневе не пенял богам,Что гибнет без вины, и сам,Как на постель, без страхаВозлег главой на плаху.
Вместе с тем, ссылаясь на события древнеримской истории, поэт считает казнь короля счастливым предзнаменованием для молодой республики:
И мир увидел наконец,Что правит меч, а не венец.Так зодчие толпоюПред страшною главоюС холма бежали прочь, и РимНадменным разумом своимСчел знамение этоСчастливою приметой.
Несколько двойственно, на наш взгляд, и отношение поэта к Кромвелю. Его заслуга в том, что он как человек сумел подняться вровень со своей судьбой и, не превратившись в тирана, остался не только главой, но и слугой республики. Но в титаническом облике бесстрашного полководца есть и черты политика-макиавеллиста, хитростью заманившего короля в ловушку. Для Марвелла важно, что власть Кромвеля добыта мечом, который он должен постоянно держать наготове, охраняя могущество Англии;
Но ты, войны и славы сын,Шагай вперед, как исполин,И свой клинок надежныйНе прячь до срока в ножны.Пусть блещет сталь его сквозь ночьИ злобных духов гонит прочь.Коль власть мечом добыта,То меч ей и защита.
Но, как известно, взявшие меч от меча и погибнут. Эти скептические ноты можно уловить лишь в подтексте панегирика Кромвелю[30], но они все же присутствуют в оде, свидетельствуя о характерной для Марвелла иронической глубине видения мира, его умении не столько совмещать, сколько уравновешивать противоположности. Как никто другой из английских поэтов XVII века Марвелл умел смотреть на происходящее со стороны, часто со спокойной и чуть грустной улыбкой, трезво оценивая все «за» и «против».
В основе этой иронической глубины лежит характерный для зрелого Марвелла конфликт между субъективным и объективным началами, между личными устремлениями человека и реальностью окружающего[31] его мира, который принимает в стихотворениях поэта разные формы. Лирический герой оды, субъективно не одобряя казнь короля, склоняется перед ее исторической необходимостью и признает, что интересы государства выше частных интересов. Более того, он сознает невозможность бегства от реальности и принимает ее со всеми грозными катастрофами, вписывая их, подобно Мильтону, в провиденциальную схему истории. В этом приятии действительности главное отличие Марвелла от других поэтов-метафизиков середины XVII века.
Весьма сложна и многообразна по мысли натурфилософская лирика Марвелла, где он, как Воэн и другие поэты эпохи, экспериментирует с пасторальной традицией. Поэт обратился к ней еще в юношеский период, написав несколько стихотворений, где дан пасторальный пейзаж в духе Тассо и французских поэтов-вольнодумцев XVII века Антуана де Сент-Амана и Теофиля де Вио: наивные пастухи и пастушки живут всецело во власти чувств, не подозревая о стеснительных законах чести. Такое понимание любви было близко и кавалерам, которые с удовольствием переводили Сент-Амана и сами писали стихи в том же духе («Восторг» Кэрью).
