Наталия Крандиевская-Толстая - Дорога
Три верности
Письмо
А. П. Остроумовой-Лебедевой
I. «При встрече с вами память привела…»
I
При встрече с вами память привелаТридцатилетней давности дела.День петербургский, серенький такой,Струится дождь по стеклам мастерской,
И вы, соседка по мольберту, рядом,Палитрой заслоняя мне окно,Откинулись, окидывая взглядомМазок, положенный на полотно.
На животе натурщицы в то утро —Вы помните? — всей гаммой перламутраСветилась кожа, и такой онаВ этюде вашем запечатлена.
II. «Вы молоды еще. Но каждый вернисаж…»
II
Вы молоды еще. Но каждый вернисажВ салонах «Мир искусства» — праздник ваш.Бакст, Сомов, Бенуа — мы рядом с нимиВ каталогах встречали ваше имя.
И, помнится, не я одна тогда,Соседством с вами в студии горда,Не понимала: вы, гравер и мастер,Зачем вы здесь? И неужели в БакстеНуждается ваш изощренный глаз?
Как мы тогда не понимали вас!Теперь мы знаем: суждено учитьсяХудожнику всегда. Таким уж он родится.Таким и был прилежный ваш талант,Природы вдохновенный лаборант.
III. «Бежали годы. В Детскосельском парке…»
III
Бежали годы. В Детскосельском паркеДругая встреча с вами. Полдень жаркий.Благоухает скошенное сено.Чугунная скамья. Альбомчик неизменный
У вас в руках. Я к вам не подошла.Кругом такая тишина была,В какой беседуют с природою творцы,В какой рождаются искусства образцы.
Свернув с пути, я на «Большой каприз»Взбежала, помню, поглядела внизИ видела серебряные ивы,Которые вы кистью торопливой,
Разливами воздушной акварелиВ альбоме в этот день запечатлели.Да! Вы из тех, кому судьбою данС природою пожизненный роман.
Вот почему так не хотелось мнеМешать свиданью с ней наедине.Я шла и думала о том, как вы богаты,Как защищают вас искусства латы
От суеты, от лести, от ударов,От страсти сокрушительных пожаров,И, завистью томимая и грустью,Сама тянулась к творческому устью.
IV. «Когда глядишь на эти сочетанья…»
IV
Когда глядишь на эти сочетаньяСугробов с охрой каменного зданья,На пепел облаков, пересеченныйБереговой Ростральною колонной,
На кружево оград под кущами дерев,На камень у воды, где лапу поднял лев, —В цветной гравюре, взятой наугад,Ты узнаешь: да, это Ленинград.
Как он угадан в белизне и черниГравюры вашей! Нежностью дочернейРисунок линий строгих отеплен.И классика и жизнь. Такой нам дорог он.
V. «И здесь, художница, мне суждено вас встретить…»
V
И здесь, художница, мне суждено вас встретитьВ год потрясений, в сорок третий —Суровый год геройства и побед.Блокады прорванной еще дымится след.
Еще свежи под ледяною пленкойФугасных бомб зловещие воронки.Они, как раны в снежной белизне,На Выборгской зияют стороне.
Сидим и друг на друга смотрим мы.Ищу следов мучительной зимы.Я вижу их. Но все ж, крепка породаВ закале страшного сорок второго года!
След на руках. Вот так, до синевыОни у нас надолго промерзали,Когда зубец пилы мы в них вонзали,Когда тащили ведра из Невы.
Смотрю гравюры. Перечень трудов,За этот год исполненных, читаю.Я вашу жизнь геройством называю,Других не подбирая слов.
Вы улыбаетесь: «Геройство? Почему?Не понимаю. Проще и точнее:Верна самой себе, искусству своемуИ городу. Иначе — не умею.Иначе — смерть, подорванные корни».
И в комнате становится просторнейОт этих слов, и дышится легко.Художница! Как просто, глубокоОпределили вы и подвиг этой жизни,И смысл искусства, верного Отчизне.
Три верности! Себе, ему и ей,Бессмертной Родине, истоку наших дней.Три верности! Мы их соединимВ одну — великую, и с нею победим!
1943
«Ты пишешь письма, ты зовешь…»
Ты пишешь письма, ты зовешь,Ты к жизни сытой просишь в гости.Ты прав по-своему. Ну что ж!И я права в своем упорстве.
Мне это время по плечу, —Не думай, что изнемогаю.За битвой с песнею лечуИ в ногу с голодом шагаю.
И если надо выбиратьСудьбу — не обольщусь другою.Утешусь гордою мечтою —За этот город умирать!
«С детства трусихой была…»
С детства трусихой была,С детства поднять не моглаВеки бессонные Вию.В сказках накопленный хламСтрах сторожил по углам,Шорохи слушал ночные.
Крался ко мне вурдалак,Сердце сжимала в кулакЛапка выжиги сухая.И, как тарантул, впотьмах,Хиздрик вбегал на руках,Хилые ноги вздымая.
А домовой? А Кащей?Мало ль на свете вещей,Кровь леденящих до дрожи?Мало ль загробных гонцов,Духов, чертей, мертвецовС окаменевшею кожей?
Мало ль бессонных ночейВ бреднях, смолы горячей,Попусту перегорало?Ныне пришли времена, —Жизнь по-простому страшна,Я же бесстрашною стала.
И не во сне — наявуС крысою в кухне живу,В обледенелой пустыне.Смерти проносится вой,Рвется снаряд за стеной, —Сердце не дрогнет, не стынет.
Если на труп у дверейЛестницы черной моейЯ в темноте спотыкаюсь, —Где же тут страх, посуди?Руки сложить на грудиК мертвому я наклоняюсь.
Спросишь: откуда такойКаменно-твердый покой?Что же нас так закалило?Знаю. Об этом молчу.Встали плечом мы к плечу —Вот он, покой наш и сила!
В лазарете
Ей было суждено не умереть, а жить.И в перевязочной не проронила звука.Но лоб испариной ей увлажнила мука,Она просила губы освежить.
«Жить буду!» — вдруг сказала. СорвалаПовязку с глаз и сестрам улыбнулась.Тогда старуха, что над ней нагнулась,Как тень от изголовья отплыла,Не в силах подкосить летящего крыла.
Возвращение
Ждет у моря израненный город,Мне к его изголовью пора.Распахнула у шубы мне ворот,Тайно крестит меня сестра.
И, подхвачена бурей железной,Отрываюсь легко от землиИ лечу над привычною безднойВ полыханье заката вдали.
Как и надо для летной погоды,Ветер сух, но все крепче, острей, —Встречный, с запада, веющий йодом,Ветер Балтики, ветер морей.
И уже узнаю сквозь туманы,В серебристых разливах воды,Город, славой венчающий раны,Город преодоленной беды.
Протянувший каналы, как струны,Вдоль решеток дворцов и садов,Самый мужественный, самый юный,Самый верный среди городов!
Весна 1943 года
