Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]

Кого же подобрать для этой роли? Взгляд остановился на мощной фигуре лейтенанта Береста.

— Слушай, — говорю, — ты никогда не мечтал стать дипломатом?

— И в голову не приходило, — отвечает Берест.

— Придется побыть. — И объясняю свой план: — Немцы желают разговаривать с человеком представительным. А лучше твоей кандидатуры нам, конечно, не найти. Так что умывайся, брейся, переодевайся, — и пошли.

Для переговоров составили группу из трех человек: Берест — во главе, я — в качестве его адъютанта, Прыгунов — переводчик. Неофициальным представителем — с пулеметом — стал лейтенант Герасимов.

Спустились в подземелье. Навстречу нам вышли два немецких офицера и переводчик. За их спинами тоже виднелся пулемет.

Переговоры начал Берест.

— Ваше сопротивление бессмысленно, — заявил он. — Предлагаем сдаться в плен. Гарантируем всему гарнизону жизнь.

Немецкие парламентеры в ответ:

— Мы согласны сдаться, но с одним условием: через ваши боевые порядки мы не пойдем. Отведите свои подразделения, тогда мы выйдем из подземелья и сдадимся.

Хитрый ход. Мы сразу его разгадали. Пойти на такой шаг — значило отдать врагу выгодные позиции. Берест решительно отверг выдвинутое условие и снова предложил немцам капитулировать. Они обещали дать ответ через двадцать минут. Мы покинули подземелье. Это было в 2 часа ночи 2 мая.

Прошло два часа. Ответа из подземелья не поступало. За это время мы основательно пополнились боеприпасами, получили патроны, гранаты, впервые за два дня нам принесли горячую пищу.

В пятом часу начали атаковать противника. Сначала забросали проход в их логово гранатами, а затем мелкими группами проникли в подвал. Вскоре в коридорах стали появляться группы немецких солдат и офицеров с белыми флагами. Я приказал прекратить огонь. Появился уже знакомый нам офицер и вручил Бересту приказ коменданта рейхстага войскам о сдаче в плен. Утром колонна пленных потянулась из подземелья.

Так на рассвете 2 мая капитулировали остатки гарнизона рейхстага, а вслед за ними — и всего Берлина.

Вскоре к рейхстагу стали стекаться советские воины из других частей и соединений: полков, дивизий, армий, фронтов. Каждому бойцу хотелось увидеть вблизи Знамя Победы, побывать в рейхстаге, расписаться на его изрешеченной снарядами и пулями стене.

Николай Доризо. В последний час

Не так уж много было их,Тех, кто в атакуВ последний час, в последний мигРвались к рейхстагу,Когда жгли небо добела«Катюш» расчеты.Рейхстаг              не армия                             брала —Всего лишь                  роты.Броском,               ползком                            они дралисьНа смертной трассе.Меж ротами оборвалисьПрожилки связи.Нет связи ни с одним КП,Нет связи с миром,И каждый воин сам себеСтал командиром.Он под огнем один за всехРешал задачи.Как полководец и стратегСвоей удачи.Да, по количеству солдатБыл штурм рейхстагаНе то, что бой за Сталинград.И все ж,             однако,Сраженья всей войны святойЧетырехлетнейМы все вели за этот бой,Наш бой последний:Под Сталинградом, и в Крыму,И под Каховкой,И были            залпы все                            к немуАртподготовкой.И все войска вошли в составТех рот и взводов,Святой порыв свой им отдавИ мощь походов.И даже тот,                   кого наш врагСчитал убитым,К рейхстагу рвался в их рядахПо камням битым.И стали тысячи часовОдним мгновеньем,Смертельных тысячи боев —Одним сраженьем.

Арсений Ворожейкин. Знамена Победы над Берлином

Итак, Знамя Победы над рейхстагом! Сколько времени ждали мы этого дня! В Берлинской операции все жили одной мыслью о скорой победе, поэтому в редкой части, наступающей на Берлин, не имелось такого знамени, и каждый мечтал водрузить его над поверженным логовом врага.

Имелись, конечно, они и у нас, авиаторов, и было решено, что наши знамена Победы тоже обязательно должны взмыть над Берлином.

Выполнить эту почетную миссию командование поручило двум полкам: 1-му гвардейскому ордена Ленина, ордена Кутузова третьей степени истребительному и 115-му гвардейскому.

1 Мая 1945 года в 12 часов дня с аэродрома Альтено взлетели две группы истребителей Яковлева. Знамена находились на самолетах майора Ивана Малиновского и старшего лейтенанта Кузьмы Новоселова. Мы, инструкторы ВВС — Андрей Ткаченко, Павел Песков, Иван Лавейкин, Петр Полоз, Константин Трещев и я, — сопровождали их в качестве почетного эскорта. Оба полка парадным строем взяли курс на Берлин.

День выдался солнечный, тихий. Однако вскоре нас охватило беспокойство — город был закрыт гигантским темно-розовым колпаком дыма и огня. Более десяти суток по Берлину била артиллерия двух фронтов, зарева пожаров и гарь взрывов поднялись в небо до восьмикилометровой высоты, а по фронту растеклись, наверное, до ста верст. Как же увидит земля в этой мгле наши знамена?

И вдруг мы словно бы врезались в само солнце. Глаза на мгновение ослепли. А когда я взглянул вниз, то невольно вскрикнул от удивления. Центр Берлина похож был на огромный кратер извергающегося вулкана. Лавина огня. В эти минуты по последним очагам сопротивления фашистов било около двадцати тысяч пушек и минометов. Воздух от огня нагревался, поднимаясь ввысь, разгоняя копоть, и над центром Берлина образовалась воронка чистого неба.

И в этой голубизне тотчас вспыхнули кумачом два шестиметровых знамени, на каждом из которых сияло только одно слово, крупное, яркое, торжествующее: «Победа!» Это были наши знамена, и мы знали, что их видели все.

Но все-таки Главный день, к которому мы шли четыре года, был еще впереди.

…Восьмое мая я встретил невдалеке от Дрездена, на аэродроме Риза. Налетавшись на прикрытие войск 1-го Украинского фронта, который пришел на помощь восставшей Праге, мы крепко спали. Разбудила нас стрельба за окном. Вскочили, не зная, что произошло, быстро оделись, выбежали на улицу. Мы знали, что отдельные группки разбитых фашистских частей скрывались в лесах. Возможно, какой-то из подобных отрядов напал на аэродром? Но на улице все было спокойно. Часовой улыбался и, увидев нас, выпустил из автомата длинную очередь в небо.

— Зачем народ пугаешь? — строго упрекнули мы.

— Я, товарищи командиры, не пугаю, а стреляю, — радостно отозвался солдат.

— Зачем?

— Все стреляют, и я стреляю. Не могу же я не стрелять!

Не спрашивая часового больше ни о чем, мы поспешили на узел связи. Связисты звонили во все телефоны, но никто не отвечал. Наконец из одной трубки, словно из репродуктора, вырвались ликующие слова: «Мир! Мир же! Победа!..»

1418 дней войны были позади. Впереди был только мир. Мир!!!

— Ура! — закричали все.

Выйдя на улицу, мы тоже разрядили из своих пистолетов по одной обойме, потом по второй… Больше у нас не было патронов.

А стрельба все нарастала. Заговорили пулеметы, разрезая ночь огненными струями трассирующих пуль. Вскоре включилась зенитная артиллерия, разукрашивая небо разноцветными фейерверками. Стреляли все, кто имел оружие. Пушки, пулеметы, автоматы… Средства смерти превратились в музыкальные инструменты и, слившись в один оркестр, в полный голос играли гимн Победы, извещая человечество о мире. Земля и небо содрогались от грохота. Ночь отступила, стало светло как днем. Никто не экономил боеприпасы. Зачем их везти назад? Да и понадобятся ли они еще когда-нибудь?

Взошло солнце. Какое оно было большое и ласковое! Оно, как и мы, сияло торжеством Победы. Всюду солнце. Нам казалось, весь мир залит солнцем. И торжественной счастливой тишиной!

Вацис Реймерис. Рассказ воина

Мы шли и шли в атаку неустанно.Берлин пылал. Дымился каждый дом.А май свечами украшал каштаныВ разрытом парке, где катился гром.

Шел жаркий бой за каждый дом и выступ.Валились башни в сломанных крестах.Как жаждали мы ринуться на приступ,Пробиться к центру, где горит рейхстаг!

И вот он перед нами. Рев орудий…За боем бой… За дымом снова дым…Мы лишь тогда вздохнули полной грудью,Когда наш флаг увидели над ним.

И тут-то мы услышали безмолвье.Голубизна проглянула из мглы…Мы увидали, что ресницы, бровиУ нас, как от муки, белым-белы!

Пыль от летящей наземь штукатуркиБелесыми туманами плыла.Посасывая пыльные окурки,Глядели мы в слепую муть стекла.

А в стеклах — дым клубящийся и пламя.И, пробегая от окна к окну,Я в зале под имперскими орламиОтряхивал со смехом седину.

Да и не я один тогда смеялся:Смешны седины в девятнадцать лет.Я тряс кудрями… Все-таки осталсяНа них седой, неизгладимый след.

И я, чего-то все не понимая.Взглянул в окно — а там весенний зной!Каштан в цвету! И понял я, что в маеОбоих нас покрыло сединой.

Владимир Карпеко. 2 мая 1945 года в Берлине