Высоцкий. Спасибо, что живой. - Высоцкий Никита Владимирович
— Розочка.
— Подсоединяй. — Он протянул Коле нужный провод.
— Зачем вам? Вот, я сам пишу, взяли бы у меня да выбрали потом, что понравится.
— Тебя как зовут?
— Коля.
— Коля, мы будем работать, а ты меньше болтай.
Коля с завистью покосился на коробки с японской пленкой и аж крякнул, когда Байрам поставил скорость для записи«19» и нажал на паузу.
— Стерео будете писать?
— Квадро.
* * *
В гримерную заглянули Леонидов и Изабелла Юрьевна.
— Володя, познакомься! Изабелла Юрьевна! Директор этого прекрасного зала.
— Очень приятно. Володя.
Он пожал протянутую Изабеллой Юрьевной пухлую руку. Та улыбнулась и, постучав накрашенным ногтем по маленькому циферблату золотых часиков, томно произнесла:
— Зал сидит! Давайте начинать! А то через час пятьдесят уже второй... Проветрить не успеем.
Высоцкий вышел в темноту за кулисы. Был слышен гул зала, затем аплодисменты и голос Фридмана:
— Здравствуйте! Сегодня перед вами выступит актер театра и кино, сочинитель своих известных песен... Еще много он работает для вас на эстраде... Выходят его пластинки...
Володя стоял в темноте за кулисами в ожидании выхода. Сотни раз стоял он так, в темноте, и ощущал легкий холодок в области живота. Володя любил этот момент перед выходом на сцену. Сейчас ты скрываешься в полном мраке, а через мгновение — уже в пространстве, наполненном светом, и на тебя смотрят сотни внимательных человеческих глаз. Он любил этот переход еще и за то, что в этом заключалось нечто таинственное, нечто от сотворения мира.
Многие актеры пытались подавить волнение, некоторые даже выпивали перед выходом, другие нарочито громко хохотали или разговаривали с помощником режиссера, чтобы как-то себя отвлечь. Были и такие, кто пытался использовать мандраж перед выходом на сцену—они нарочно усиливали свое волнение за кулисами, начинали охать и стонать, а затем вносили эти нервы сразу в ткань спектакля. Кому-то удавалось...
Володя же нашел собственный способ перескакивать эту черту: он еще до выхода набирал максимальную внутреннюю скорость, как гонщик перед стартом дает максимальный газ и потом отпускает сцепление.
Линия между тенью кулис и светом сцены разделяла два мира с противоположными законами. Смешение невозможно. Поэтому так важна пауза в темноте — в ней происходило накопление и очищение от ненужных тем.
Володя начал играть на гитаре еще до выхода, за кулисами, не дожидаясь конца конферанса. Фридман едва успел объявить: «Владимир Высоцкий!», как уже началась песня, оборвавшая овации:
Словно бритва, рассвет полоснул по глазам, Отворились курки, как волшебный Сезам, Появились стрелки, на помине легки, — И взлетели «стрекозы» с протухшей реки, И потеха пошла в две руки, в две руки! Мы легли на живот и убрали клыки. Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки, Чуял волчие ямы подушками лап; Тот, кого даже пуля догнать не могла б, — Тоже в страхе взопрел и прилег — и ослаб.Щелкнули десятки фотозатворов. В нескольких местах над залом поднялись микрофонные удочки.
* * *
Из радиорубки в окошко был виден совсем маленький человек на сцене, странно контрастирующий с мощным голосом, звучащим из динамика. Работал магнитофон, зашкаливали индикаторы уровня записи. Байрам подкрутил ручку магнитофона, приговаривая: «Зачем так орать, и так все слышно».
Выйдя за кулисы, Леня на секунду замер. Он предчувствовал, что все случится сегодня, но как именно — не мог даже себе представить. Если прямо на концерте—будет большой скандал. На вечерний концерт ожидались весьма важные персоны. «Нет! На концерте они не станут этого делать. Скорее всего, на выходе, после вечернего... А может, и дадут доработать до конца весь тур и возьмут всех потом».
Подойдя к дверям кассы, Леня постучал условным сигналом. Дверь открыла кассирша Нуртуза Музафаровна. Фридман юркнул внутрь и тут же закрыл за собой на ключ.
— Отложила?
— Я боюсь. Вдруг москвичи считать будут?
— Дура. Не тех боишься. Ну-ка дай.
Бехтеев приказал Лене откладывать корешки билетов с каждого концерта, а потом передать их ему.
Леня начал выдергивать длинные ленты билетных корешков из стопок, которые лежали на столе Нуртузы Музафаровны. Найдя газету, завернул выдранные корешки билетов в нее, покрутился, ища укромное место, и засунул сверток на верх высокого шкафа.
— Давай сюда десятичасовые.
Сгреб новую стопку корешков и сунул в свой портфель. Затем приоткрыл дверь в фойе, воровато выглянул в щель и, перед тем как выйти, бросил Нуртузе:
— С деньгами не обсчитайся.
Нуртуза покорно взялась за пересчет.
* * *
Паша стоял в зале, облокотившись о входную дверь, и с наслаждением слушал, как Володя ведет концерт.
— ...Я начал с песни, чтобы у вас не осталось сомнений, кто перед вами. Сегодня я буду петь и совсем новые, и вспоминать старое. Пожалуйста, включите в зале свет! Давайте! Давайте! Это же не такой, знаете, концерт, как в Кремле, туда меня пока не пускают.
В зрительном зале вспыхнул свет. Послышались смех и аплодисменты.
Паша рассматривал зрителей. Он предвкушал успех. Бессчетное количество раз он видел, как преображаются зрители. После концерта люди выходили совершенно другими. И он, Паша, для всех превращался в небожителя. Это он привез Высоцкого! Он — его друг! Все пойдут по домам, а он останется с ним.
Паша любил Володю не из-за денег. Он любил его за эту послеконцертную эйфорию, за возбуждение, за желание счастья, свободы, любви, в котором благодаря Володе оказывались ненадолго все зрители. Все обретало смысл.
Паше нравилось войти в зал и смотреть не на Володю, а на публику. Он знал наизусть все Володины песни и подводки и предвкушал: «Сейчас заржут и поползут под стулья от смеха! Сейчас замрут и начнут незаметно смахивать слезы, а сейчас снисходительно хмыкнут». Вот она, жизнь! Вот то, чего не может никто, а Володя может! Он умеет делать людей счастливыми. И зрителей, и Пашу.
Но деньги надо брать после каждого концерта, а то начнутся разговоры: мол, «получилось меньше, чем мы предполагали». А так — недодали за первый концерт—мы не выйдем на второй. Денег у вас нет? Ищите, может, найдете. И найдут! Прямо у себя в кармане найдут. Совсем не обязательно, чтобы на Володе нагревались всякие шаромыжники.
— ...Мне необходимо видеть вас, — продолжал Володя, обращаясь к залу, — и тогда возникает контакт общения. А когда темно, не видно, кто в зале... Может, там и нет никого. — Снова прокатился смех. — Ну вот, хорошо. Правда, так лучше? — Дружные аплодисменты. Володя поднял руку. — Я буду прерывать вас, когда вы хлопаете, не потому, что я не люблю аплодисментов, — я артист, мне приятно, конечно, — а чтобы больше успеть рассказать, спеть.
Паша направился в кабинет директора. По фойе разносились слова со сцены:
— ...Сейчас песня, которую вы, наверно, не слышали еще...
Не хватайтесь за чужие талии, Вырвавшись из рук своих подруг, Вспомните, как к берегам Австралии Подплывал покойный ныне Кук...У ДК начали вновь собираться люди. Некоторые недоверчиво смотрели на афишу, на которой было написано: «Начало в 10-00», и сравнивали со временем, обозначенным в их билетах. Слышалось возмущенное: «Это как же?», «Уже поет!», «Почему здесь написано?..»
К афише спустилась директор ДК Изабелла Юрьевна и на место числа«10», обозначающего время начала концерта, наклеила квадратную табличку с числом «12». Несколько зрителей, испугавшихся было, что опоздали, с облегчением вздохнули и поспешили к дверям ДК.
