Михаил Грушевский - Звезды. Неизвестные истории про известных людей
Я ходил во Дворец пионеров, в кружок юных натуралистов. Нас учили делать чучела рыб. Это было страшно интересно. Разные рыбы, пресмыкающиеся, земноводные лежали в формалине в больших стеклянных формах. И нам показывали, как из этого делается чучело, как снимается шкура, изготавливается основа из проволоки и пластилина. На эту основу надевается шкура и зашивается. Потом все это красится, лакируется. Думаю, что навык сохранился до сих пор…
А рисование присутствовало в моей жизни всегда. Помимо того что отец делал проекты, он еще все время рисовал. Это были женские портреты: кого-то увидит в метро, придет домой и сразу выдаст 10–15 лихих, быстро сделанных рисунков. Мать очень волновалась: кого это он рисует? Но это были абстрактные впечатления. И я тоже рисовал, хотя никакими талантами художника не блистал, это были обычные детские рисунки. Прорвало меня классу к 8–9-му, когда я стал рисовать осмысленно. Потом стал ходить на подготовительные курсы в архитектурный институт. Было понятно, что я туда пойду учиться, хотя меня никто не поворачивал в эту сторону. Мне нравилась атмосфера: все сидят, рисуют. Я думал: Господи, насколько же это интереснее, чем школа. И курить можно, и преподаватели не делают тебе замечания. И отношения совершенно другие – равноправные, к тебе относятся как к взрослому человеку.
4
У Юрки Борзова родители всегда уезжали осенью отдыхать на Черное море. Папа его был маршалом, и у них была гигантская квартира в доме на набережной. Туда мы сбегали с уроков, а половина класса в этом доме вообще жила, там мы устраивали фантастический бардак длиною в месяц. Мы там репетировали, играли, туда приходили все хиппи Москвы. Поскольку дом был ведомственный, внизу стоял вахтер в чине полковника в отставке. Но поскольку Юрка там жил, вахтер не мог не пускать его гостей, хотя тщательно все фиксировал.
С 8-го класса мы стали битловать, с 9-го класса – отращивать волосы. Однажды нас с уроков выгнали: пока не подстрижетесь, не возвращайтесь. Мы побрились наголо, пришли такие гордые, а нас не узнали. Мы сразу пошли курить в сортир. Туда заглянул учитель физкультуры: «Здрасьте». И ушел, изумленный. Я понял, что он нас тоже не опознал. Потом мы дружно явились в кабинет к директрисе, и она из себя выдавила: «Ну что ж, так гораздо лучше». Это был первый сознанный социальный протест в моей жизни.
Мы пели туристические песни – Высоцкого, Окуджаву, Визбора. Меня научил играть на семиструнной гитаре один мой товарищ из 10-го класса, а я был тогда в седьмом. Он одолжил мне на каникулы гитару и показал, как играть песню Высоцкого «Солдаты группы «Центр»» на трех основных аккордах. За неделю я их освоил. Потом отец принес домой две битловские пластинки. У меня крыша сразу съехала. Это было какое-то магическое воздействие. До сих пор я не знаю, что с нами на этом отрезке жизни произошло. Сначала я очень расстроился, узнав, что «Битлз» играют на других гитарах. Я пытался на семиструнной гитаре подбирать их песни, а мне объяснили, что у них шестиструнные. Они по-другому настраиваются. Ощущение, что я зря старался, не тому учился, – было очень сильно. Пришлось переучиваться на шестиструнную.
В старшем классе у нас в школе уже была группа. Они играли шейки. Завхоз иногда выдавал им «кинап» – звуковые колонки от киноустановки, с помощью которой нам показывали учебные фильмы. Звучало это страшно громко – по 20 ватт каждый ящик. И вот мы стали делать бит-группу. До этого был ансамбль, который назывался КИНС, там пели две девочки-певуньи. Репертуар был довольно странный, хотя разнообразный: английские народные песни, американское кантри, что-то из российской эстрады: Пьеха, Магомаев, квартет «Аккорд». Пугачевой тогда еще не было.
И вот все это лопнуло, показалось совершенно неправильным, неинтересным, ненужным. Надо играть, как «битлы» и «роллинги». Чем мы и стали заниматься. Забросив все к чертовой матери. Я даже не понимаю, как я поступил в институт. Мы репетировали каждый день. Репетировать – неправильное, скучное слово. Это был такой способ моления. Извлечение звуков из этих электрических гитар при полном неумении. Нам страшно повезло: у одного из нас папа был настоящий японец. И он периодически привозил японские электрические гитары, маленькие усилители – ни у кого в Москве такого не было. Нам это очень помогло. Я не знаю, на чем бы мы учились, если бы у нас не было этих инструментов.
Где-то к 1971 году мы уже изрядно играли по Москве – по институтам, по школам. Клубов в сегодняшнем понимании не было и быть не могло. Каждый сейшн заканчивался в лучшем случае вырубанием электричества, в худшем – приездом ментов. И все это было очень привычно.
5
ДК «Энергетик» – потрясающее место. Нас туда привел наш старший товарищ Стасик Намин. Школа кончилась, а нам надо было где-то репетировать. В то время в ДК «Энергетик» репетировали: Стасик со своей группой «Блики», Леша Козлов с «Арсеналом». И мы. Там стоял обглоданный рояль и фанерные шкафчики, где у каждого хранились инструменты и аппаратура. Эти шкафчики можно было проткнуть пальцем. Мы очень помогали друг другу, делились всем – традиции коммунальной жизни продолжались. Я помню, что мы репетировали каждый вечер.
Гонения начались после 1971 года. К какой-то советской дате устроили бесплатный концерт в ДК «Энергетик», играли «Скоморохи» и «Машина времени». Директор клуба недооценил нашу популярность, туда пришла вся Тверская, приехала милиция, железные ворота во дворик закрыли, но их повалили. Это было просто взятие Зимнего. Милицейский мотоцикл с коляской бросили в речку. После этого было заседание Горкома партии. Туда вызывали Градского. Обошлось, по счастью, без меня – видимо, я был слишком молод. С этого момента пошло закручивание гаек. Нас стали гонять из клуба в клуб, и мы поменяли множество репетиционных мест…
До третьего курса пиво спокойно продавалось в студенческой столовой. И можно было в большой перерыв взять ящичек пива, поставить под стол и за стаканчиком о чем-то поговорить с преподавателем. Не помню, чтобы кто-то был пьяным, хотя пиво пили все время. На столах везде бесплатно стояли хлеб, горчица, черный перец, соль. И можно было сделать «адский бутербродик». Под такой бутербродик выпивалось несколько бутылок пива. Пиво стоило 28 копеек.
Я благополучно доучился до 4-го курса. В начале 4-го курса меня, Лешку Романова и еще одного парня выгнали. Была какая-то разнарядка: убирать всяких битловских музыкантов. То ли американский президент приехал, то ли что, но выгоняли очень удачно – прямо под набор в армию. Через три дня приходила повестка, и человек не успевал ничего сделать. Меня спасло мое плохое здоровье. Мне не пришлось ничего симулировать. Я пришел к ректору, он сидел, обхватив голову руками. «Ты знаешь, – говорит, – я ничего не могу сделать. Мой тебе совет: иди сейчас архитектором куда-нибудь. Я тебя через год восстановлю на вечерний, потому что, кто у нас на вечернем учится, им наплевать».
Я никогда не делил свою жизнь на этапы. Это – было детство, отсюда – пошло отрочество, а потом уже юность. Детство до сих пор не кончилось.
Сергей Мигицко
...Сергей Григорьевич Мигицко родился 23 апреля 1953 года в Одессе.
Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии. Артист Малого драматического театра, Ленинградского драматического открытого театра (Театра имени Ленсовета). Известным стал благодаря многочисленным острохарактерным ролям в кино, одна из первых – в фильме «Соломенная шляпка». Народный артист России.
1
Я родился 23 апреля 1953 года в родильном доме – это я помню очень хорошо. Отец у меня был военный. А мама работала в ревизионном аппарате в Одессе.
По сегодняшним понятиям в нашей квартире не было ничего особенного. А тогда это была серьезная квартира. Она была большая, хотя мы жили в двух смежных комнатах. Кухня была без удобств, в ней сначала не было газа. Я помню, когда был маленький, выходил на кухню искать релакса. Я находил его в звуке двух примусов, которые постоянно работали на кухне. На одном готовилась еда: нас было 5 человек, аппетит у всех был хороший, ели много. А на втором примусе тоже что-то делалось – или кипела вода или вываривалось белье. Бабушка недоумевала, почему меня тянуло к примусам. Я садился к ним, закрывал глаза и у меня по спине бежали мурашки. Это звуки моего детства. Квартира была очень громкая. В Одессе улицы идут от моря наверх. И как раз на нашем перекрестке переключались автобусы и грузовые машины. В квартире с половины шестого утра допоздна стоял грохот. Но скажу честно – тогда не было никаких проблем со сном – ни у меня, ни у родителей, которые пахали на Отчизну по одиннадцать часов в день.
2
В нашем доме умели отмечать праздники и страшно любили это делать. Отмечали Новый год, Рождество, Пасху, 1 Мая, 7 Ноября, 23 Февраля, так как отец был военный, 8 Марта. Это Одесса, народ шумный. У сидящих за столом – несколько кровей: бурлила русская, гуляла еврейская, украинская, молдавская, иногда даже греческая появлялась. Женщины были громкие, яркие, с горячими глазами. От рюмки шампанского они сами становились как шампанское. Я помню капустники в нашем доме. Мужчины переодевались в женщин, а женщины, особенно офицерские жены, – надевали шинели, шапки, цепляли медали и показывали, как мужья подшофе возвращаются со службы.
