Ничего святого - Елин Александр Михайлович
и так отомстишь за всех сирых и слабых.
(монолог мачо)
Я — мужчина с животом
и разболтанным болтом,
чисто выбрит и одет
и обедаю в обед.
На работе я хорош —
но никто меня ни в грош,
потому что карьеристы,
гады, на руку нечисты...
По субботам пью бальзам,
склонен к склокам и слезам,
обожаю оперетту…
Сигарету? Что вы, нету —
счас пойду спрошу у мамы,
вместе с мамой два ума мы...
Зато я
ссу стоя.
(от сумы до тюрьмы)
Любил поэзию министр —
от од и до изящных стансов,
он пел красоты астр и истр,
но не учёл расклад финансов.
И вот в застенке стихотворец —
он жертвой пал силовиков,
не дружат с ним ни Юнна Мориц.
Ни-ни — Никита Михалков.
Но пожалел его Иртеньев,
порвал Орлуша фельетон,
и сонм иных, поменьше геньев
сменили стон на мягкий тон —
Ах, не срифмует, мол, он боле
Роснефть с Башнефтью в бодрый ямб...
Но шансы есть расцвесть в неволе —
к нему негаданно, как Трамп,
Проникнет муза в мрак кутузки —
вся в белом, с песнями, с вином,
и станет он великим русским
поэтом, а не клоуном.
(время пришло)
Пора бы Америке дать окорот —
Кидающей камни в чужой огород,
Кладущей набухшее вето
На подвиги воинов света.
Пусть сдаст мировые ключи и печать.
Пора с гегемонией этой кончать!
И не под пендосской нагрузкой
мир должен страдать, а под русской!
(стиль)
Пичалька, брат. Не до утех.
Не то что у блядей — у тех,
что гнусно пляшут на костях
при всех богах, при всех властях.
Сегодня чёрен мой айпад —
в нём готик-рок, печаль, распад,
и чудотворный лик вождя,
что смотрит, словно бы стыдя
За грех, за войны на планете...
Мерцают свечи, в кабинете —
коньяк, сигара, сыр дорблю…
скорблю
(письмо в редакцию)
Наши деды дошли до Берлина,
взяли логово с криком «ура!»
Потому что была дисциплина.
Дисциплина, блять, и муштра.
В шесть утра коллектив на зарядке,
в десять вечера — общий отбой.
И бежали враги без оглядки,
изумлённые этой судьбой.
Но зато шли сигналы с орбиты,
и сорбиты химичил Минздрав.
И по тем временам не скорби ты —
Все работали, планки задрав.
Да, мы ссали, и да — перегибы
отмечались в отдельных местах,
но Божене прислали с ноги бы
и сгноили бы тётку в «Крестах».
А сейчас нам такое слабо, да?
Пусть глумится и бесится тролль?
Человеку нужна не свобода,
А контроль и ещё раз контроль.
(к ежегодному приёму «Эха Москвы»)
Всю ночь мне снились конченные мрази:
они несли проплаченную чушь,
и ненависть шипела в каждой фразе,
и смысл их был невыносимо чуж.
Поверить им — так Ленин был шпионом,
а Сталин ел за ужином детей,
и все мерзавцы в списке санкционном,
и врёт большой концерн Алмаз-Антей.
И Бильдербергский клуб не строит козни,
и не проплачен хунтой Диссернет,
и типа что не рептилоид Познер,
и даже, боже мой, что Бога нет.
Кошмар! Кошмар!
А знают ли в Минздраве,
как нас враги во сне достать смогли?
А если завтра нас достанут в яви?
А там и вовсе выживут с земли?
Нет, скрепы наши неприкосновенны —
мы с ними, если надо, ляжем в гроб.
Пойду найду, где спрятаны антенны,
с которых шлёт сигналы русофоб.
(об акционизме)
Когда Иисус придёт в Россию
пенять народу за грехи,
за жлобство и педерастию,
за то, что к истине глухи —
Его я встречу на вокзале
и как заеду кулаком!!!
А чтоб менты не повязали —
переоденусь казаком.
(миллионы доносов)
Когда-то я был пионером
и верил в дело Ильича,
учился правильным манерам,
на всех товарищей стуча.
Я и теперь найду иуду
и засажу его в тюрьму.
Стучал, стучу и дальше буду —
у нас всегда тут есть кому.
(на выставке фотографий)
Пошёл в музей в субботу с пацанами,
хотел себе поднять культур-мультур.
В большом долгу искусство перед нами,
бойцами государевых структур.
А там, в музее, признаки инцеста,
там девочки на фотках голышом.
Я возбудился так, что мало места,
что прямо всех скосил бы калашом!
(готика)
Я вызвал духа тёмных сил
и напрямик его спросил —
куда идти, как нам спастись,
как отличить от ямы высь?
«Есть два пути — сказал суккуб. —
Вперёд, в Эдем — через гей-клуб,
назад, в геенну — через храм.
А третий путь забудь к херам».
(прогресс)
К нам в цех ай-ти, хай-тек и нано
прислали как-то ветерана.
И вот стоит он, травит байки
про: как закручивали гайки,
как выходили на субботник
кузнец, каменотёс и плотник,
как мир, труд, май, салют Артеку…
И понял я — не быть хай-теку.
(собачья смерть)
Вот тут похоронена Моська, болонка.
Кусалась не больно, но гавкала звонко,
и ходит легенда, что это она
заливистым лаем пугала слона
За то, что он топал по русской земле,
устои её превращая в желе,
за то, что не надо нам их балагана —
желудку в нём сытно, а сердцу погано!
И так была Моськина правда могуча,
что слон обосрался. И тёплая куча
накрыла собачкины стати худы...
Спи, Моська, собачки тобою горды!
(признание)
Я не люблю родную землю —
её нутром я не приемлю,
песок, скрипящий на зубах,
мне чужд, как, скажем, джазу Бах.
Я не могу сглотнуть суглинок,
висящий на корнях былинок:
в него мочились кот, и крот,
и трудовой простой народ.
И в нём полно червей и спор,
и даже если вдруг на спор,
хоть зубы выбей, хоть убей —
я не люблю земли своей.
Совсем другое дело — небо,
что Тула, что Аддис-Абеба —
оно везде и всюду для
меня вкуснее, чем земля.
(пресыщенность)
Шато-мутон, икра белуги,
мандат, дворец, шофёры, слуги,
Копакабана и Мальдивы,
пустыни, горы, кинодивы,
гарсоны, козочки и даже
впятидесятером на пляже...
Всё надоело, всё да ну,
а не начать ли где войну?
(Россия, Родина моя)
Я видел Родину во сне.
В тумане грёз явилась мне
не топ-модель, не бизнес-леди,
не вертихвостка цвета меди,
не удалая амазонка,
не домовитая бабёнка
и не распутница с панели,
а тётка в шапке и шинели.
Сказала, вставши как-то боком —
Мы тут посовещались с Богом,
и вышел за тобой должок:
ты никого для нас не сжёг,
не строил стел и алтарей,
и нам плевать, что ты еврей —
пора пожертвовать собой,
пора, сынок. Проснись и в бой!
(доброволец)
Что-то много жрёшь ты корма,
что-то ты совсем закис там —
вот тебе калаш и форма,
поезжай, задай фашистам!
И не ссы, тылы прикроем,
а за деда отомстишь им
и проявишься героем —
так грешки былые спишем.
(сказ о царе Иване)
Иван был царём очень мудрым,
врага окорачивал мигом,
и правил не по камасутрам,
а по заповеданным книгам.
С утра уже мчался в палаты,
закон принимал, чтобы в Пензе и
Тамбове повысить зарплаты,
а в Семипалатинске — пенсии.
Судил милосердно, но строго,
с богатых взимал ради нищих,
а тех, кто злословил на Бога —
давил принародно как прыщик.
Доверил рулить бизнесами
своим пацанам, не джигитам.
И подати родине сами
