Валентин Азерников - Гражданский иск
Черебец. Никаких чудес. Уже не директору, значит. Еще как бы и не начальнику управления, но и вместе с тем… Тут такие тонкости – с этими поздравлениями – целый кодекс неписаный: кто кого первым, до праздника или после, одного или всю семью.
Бутов (Черебцу, тихо). Закажи Антонова.
Черебец (делает вид, что не расслышал). Кого?…
Бутов не отвечает.
Но он сказал – сам позвонит. К тому же поздравление мы ему уже послали. (Смотрит на Бутова, тот молчит.) И линия сейчас перегружена. Может, после Нового года?
Бутов медленно качает головой.
Ирина Михайловна (всматривается в Бутова, потом – недоуменно). Вы что это – серьезно?
Черебец. А что – это?
Ирина Михайловна. Но это же невозможно, это… глупо, в конце концов. (Наташе.) Ну, скажи ты ему!
Наташа. А что такое?
Ирина Михайловна. Да ты что, не видишь, он же решил тоже остаться.
Черебец. Да ну что вы, с чего вы взяли? (Смотрит на Бутова. Менее уверенно.) Марлен Васильевич просто разыгрывает, что вы, его не знаете. А вы – всерьез.
Ирина Михайловна (смотрит на Бутова, ожидая подтверждения, но он отводит взгляд). Нет, это всерьез. (Наташе.) Ты понимаешь, что ты делаешь?
Наташа (Бутову). Пап, ты что – правда?
Бутов молчит.
Но я вовсе не имела в виду, чтоб и ты… Я – про себя, я так чувствую, но это совсем не значит, что и ты должен. (Ждет, что Бутов ответит, но он молчит.) Почему ты молчишь?
Черебец. Нет, нет, подождите… Вы что-то не туда все… (Бутову.) Марлен Васильевич, вы что – действительно?
Бутов молчит.
Та-ак… Значит, только что вы ехали, из дыры нашей – • в столицу, из директоров – в начальники управления, за любую половину этого люди жизнь кладут; только что вы ехали, бабки подбивали, и вдруг ни с того ни с сего крути обратно? Марлен Васильевич, вы извините, вы не подумайте, что я сейчас о себе, я сейчас о вас, не чужие, слава богу, столько лет, и Наташа вон, и вообще… но вас не поймут, Марлен Васильевич. Я не знаю, как можно сказать такое Антонову. Только что вы с ним рыбу – из соседней лунки, он за вас – к министру, а вы через двадцать четыре часа как институтка: не хочу, я передумал? Это даже не смешно. Что вы ему скажете? Ну, закажу я сейчас Москву, срочный даже, нет проблем, – а что вы скажете ему? Что случилось такого, что взрослый серьезный человек может передумать? Дочка ехать не захотела? Это же несерьезно. Не на рыбалку же зовут, и не с женой же он согласовывал все это, не мне вам говорить – где и с кем. Серьезные люди всерьез прикидывали, взвешивали – не только ваши интересы, но и государственные. А теперь что? (Переводит дух.) Не знаю… Мне, конечно, вроде как неудобно обсуждать все это, вроде как получаюсь обиженный, но, поверьте, я сейчас не о себе – о вас. Это такой скандал будет… (Наташе.) А ты тоже хороша, дочь называется, отца под удар подставляешь. Не маленькая ведь, могла бы уж и сообразить. Он столько лет о тебе думал, пора бы уж и тебе – о нем. Своей судьбой хочешь распоряжаться, пожалуйста, только подожди, пока она у тебя еще появится, нету еще у тебя судьбы, а у отца – есть, выстроенная по кирпичику, столько лет, а ты теперь ее – псу под хвост? Неужели он заслужил такое?
Наташа. Господи, да с чего вы взяли, я не понимаю! Зачем так сгущать краски?
Черебец. Я не сгущаю, я, напротив, еще недобрал черного цвета. Думаешь, если случится такое, ему это простят? Никогда. И директором здесь не оставят, можешь мне поверить. Там люди серьезные, они таких шуток не понимают. Так что не баламуть отца, не ломай ему и себе жизнь, езжайте с богом. А мы здесь все, что нужно, сделаем, не волнуйся. Я очень даже понимаю твой порыв, он от души, от доброго сердца, но… Прыгать на ходу с идущего поезда – знаешь… Словом, езжай в свою Венгрию, вернешься, сложим вас, упакуем и отправим в лучшем виде в светлое будущее. А я пока съезжу в Москву, улажу все с твоим переводом, займусь квартирой, насчет Горского, кстати, позондирую… Вот так, и никак иначе. (Улыбается, с облегчением вздыхает.) Ну, я на завод тогда. Надо народ поздравить. (Бутову.) Я позвоню еще. Отдыхайте. (Идет к выходу, но – настороженно, словно ожидая чего-то.)
Бутов (твердо). Срочный закажи.
Черебец (остановился). Но ведь едет же она, все, договорились. Вы ж слыхали, при вас…
Бутов не отвечает.
Вы же из-за нее не хотели, без нее, а она едет, так в чем же дело? Не понимаю. Что – из-за отстойников, что ли?
Бутов поглядел на него.
Ну так что, мы без вас их не переделаем, что ли? Хотя теперь уж смысла… Мальчонку не вернешь, и вообще… Неизвестно, когда понадобится эта высота. Но – пожалуйста. Если вам так спокойнее – сделаем. (Смотрит на Бутова.) Это вас смущает?
Бутов молчит.
Ну, тогда я не знаю. Нет, в самом деле не понимаю, что, извините, за хреновина происходит. Вы бы уж объяснили, потрудились бы. Очень бы обязали. Пятнадцать лет я ведь – как? «Надо, Афанасий», – и я делал. И вопросов не задавал. А сейчас задаю. Имею право.
Бутов молчит.
Меня знаете как зовут на заводе? Псом директорским. Ничего, не обижаюсь. Собака – друг хозяина. На Севере – сначала собак кормят, потом сами… Но я не Каштанка, чтоб у меня кусок из горла – на веревочке… (Помолчал.) Ладно, можете не отвечать; что я, не понимаю, что ли, в чем дело… Испугались? Так бы и сказали, дело нестыдное.
Наташа (она возмущена). Папа!
Черебец (он уже плохо управляет собой). Сначала – в благородство: за риск платить надо, польза народу… А как мальчишка дуба дал – в штаны наложили?! Да так и скажите, и нечего ваньку валять.
Наташа. Афанасий Сергеевич!
Черебец. До сих пор – доверяли, вроде еще ни разу не подвел, не заложил, а тут – вышел из доверия?! Потому что не премия, не выговор – уголовным кодексом запахло, да?
Ирина Михайловна. Черебец, бог с вами!
Черебец. Думаете, если вы тут останетесь, легче концы в воду спрятать в случае чего? Да? Ну так и скажите: мол, не доверяю, мол, боюсь, что заложишь или, более того, подставишь, мол, захочешь за пятнадцать лет отыграться, реванш взять!… И чтоб не ты на поводке у меня, а я – у тебя… Так и сказали б – слова-то немудреные, и ребенку понятны. Чего ж тень на плетень наводить…
Ирина Михайловна. Черебец, остановитесь, вы с ума сошли! Что вы говорите?!
Черебец. А что я говорю? Что я такого говорю? Раз в пятнадцать лет правду сказал?! Что – слишком часто? Еще реже надо? Ничего, иногда она на пользу – правда. Пятнадцать лет – только то, что он хотел услышать. Как гипнотизер – угадывал на расстоянии. А разок – что я хочу. Заслужил. У нас рабочим в цехах – молоко за вредность. А пятнадцать лет ловить взгляды и мысли угадывать – за это что полагается? Ну хоть что-то же полагается?! Ну уж во всяком случае не то, что я сейчас получил… (Идет одеваться.)
Наташа. Афанасий Сергеевич, подождите! Господи, ну что же это происходит! Папа, ну скажи ему!…
Бутов не отвечает.
(Ирине Михайловне.) Ирина Михайловна!
Ирина Михайловна. Подождите, Черебец! (Бутову.) Ты хоть понимаешь, что сейчас происходит?! Ты понимаешь, что сейчас решается судьба вот всех, кто здесь. Тебе на свою наплевать, но ты нас спросил – хотим ли мы? Ну, допустим, Наташа хочет, ей кажется, так лучше, а Черебец? А меня ты спросил? Ты понимаешь, что, если мы не уедем, все будет кончено? Я больше не смогу. Я и так – с трудом, из последних сил, но была надежда – и я жила ею.
Бутов посмотрел на нее.
Что – не то сказала? Оставь, все и так всё знают. А не знают – мне теперь все равно. Устала. Двумя жизнями жить и ни в одной не быть счастливой. Но я не только о себе сейчас. Я ведь понимаю, что с тобой. Ты думал – деловой, современный, гордился своим рационализмом, думал – изгнал все человеческое, никаких сантиментов, а вот оказалось – не все, и то, что осталось, разрывает тебя, и я рвусь вместе с тобой, и умом понимаю, что остаться – честно и благородно, но понимаю, что и бессмысленно, а уехать – правильно, но бесчестно, и здесь нет верного решения, что ты ни решишь, все будет ошибкой, я понимаю это, есть такие ситуации – обе хуже, но тогда выбирают из двух зол… Вот и выбери – где меньше. И пусть тебя не обманет Наташина уверенность – ей тоже здесь будет хуже, она потеряет Игоря.
Наташа. С чего это вы взяли?
Ирина Михайловна. С него.
Наташа. Вы его не знаете, почему вы так говорите?
Ирина Михайловна. Знаю. Ему в Москву надо, ему в зятья начальника надо, а здесь… он как на вокзале, ждет проходящего поезда в столицу.
Наташа. Это неправда, он даже не знал, кто я и кто мой отец. Он даже ругался с ним – вы же слышали.
Ирина Михайловна. Ох, наивная душа, да он же нарочно – поперек отца, чтоб понравиться, знал, что он подхалимов не любит, и что когда ты с ним… так уж никто его не заподозрит…
