Николай Языков - Стихотворения
ЭЛЕГИЯ
"О деньги, деньги! для чего"
О деньги, деньги! для чего Вы не всегда в моем кармане? Теперь христово рождество И веселятся христиане; А я один, я чужд всего. Что мне надежды обещали: Мои мечты — мечты печали. Мои финансы — ничего!
Туда, туда, к Петрову граду Я полетел бы: мне мила Страна, где первую награду Мне муза пылкая дала; Но что не можно, то не можно! Без денег — радости людей, Здесь не дадут мне подорожной, А на дороге лошадей.
Так ратник в поле боевом Свою судьбину проклинает, Когда разбитое врагом Копье последнее бросает: Его руке не взять венца Ему не славиться войною, Он смотрит вдаль — и взор бойца Сверкает первою слезою.
ЧУЖБИНА
Там, где в блеске горделивом Меж зеленых берегов Волга вторит их отзывом Песни радостных пловцов, И как Нил-благотворитель На поля богатство льет, — Там отцов моих обитель, Там любовь моя живет!
Я давно простился с вами, Незабвенные края! Под чужими небесами Отцветет весна моя; Но ни в громком шуме света, Ни под бурей роковой, Не слетит со струн поэта Голос родине чужой.
Радость жизни, друг свободы, Муза любит мой приют. Здесь, когда брега и воды Под туманами заснут, И, как щит перед сраженьем, Светел месяц золотой, — С благотворным вдохновеньем, Легкокрылою толпой,
Ты, которая вливаешь Огнь божественный в сердца, И цветами убираешь Кудри юного певца, Радость жизни, друг свободы, Муза лиры, прилетай И утраченные годы Мне в мечтах напоминай!
Муза лиры, ты прекрасна, Ты мила душе моей; Мне с тобою не ужасна Буря света и страстей. Я горжусь твоим участьем; Ты чаруешь жизнь мою, — И забытый рано счастьем, Я утешен: я пою!
ЧУВСТВИТЕЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В РЕВЕЛЬ
1
Перед Троицею в будни На башне городской, В субботу пополудни, Пробило час шестой. Мы чинно за коляской В телеге нанятой Поехали рысцой. Признаться: было тряско: То яма в мостовой, То камень неучтивый Смущали наш покой, И без того плохой. Чухонец некрасивый То грубым языком, То маленьким кнутом Гнал маленькую пару Неудалых коней: Нечуткие к удару, Глухие для речей, Они передвигали Нас тихо по камням; — Так Дерпт мы оставляли. О чем, не знаю сам, Я тосковал душою; К[няжевич] тожь грустил И взор его бродил, Едва не со слезою, По крышам, по садам, По Дому — и уныло Остановлялся там, Где было… Что же было? Пусть объяснит он сам. И вот мы, слава богу, На гладкую дорогу Попали с предурной: За Юрьевским форштатом Ни ям, ни мостовой; Но я с моим собратом, Как прежде, ни гугу: Таинственное что-то (Назвать я не могу) Чувствительной зевотой Мне отворяло рот. Известно, кто зевнет — За ним зевает ближний; Что значит? Может быть, Всей мудростию книжной Не можно объяснить. Так мой товарищ милой, Задумчиво-унылой, Мне дружно подражал: Зевал, как я зевал. Наверное, не знаю, Но что за грех сравнить? Как наш Адам из раю Изволил выходить — И мог ли не грустить О счастливом жилище, Где он о самой пище Заботы не знавал, Где все, чего желал, Ему приготовляла Всевышнего рука — Так нам сердца сжимала Известная тоска: И, признак огорченья, Чуть слезы не текли, Но вот корчма вдали: Adieu! до продолженья.
2
Вечерняя спустилась тьма; Пред нами черная корчма; Она ужасна издали: Поля пустые облегли Еe почти со всех сторон. Ландшафт ничем не оживлен: Ни тихошепчущий поток, Ни прохладительный лесок, Ни громозвучный водопад, Ни пестрота веселых стад… Короче: ровно ничего Кругом для взора моего И для чувствительной души Не представлялось в сей глуши; И мы вошли в сию корчму — Она похожа на тюрьму, К которой уж давно, давно Не мыто и не метено. Порог возвышенный в дверях; На потолке и на стенах Буграми сажа, пыль и мох, — А старый пол — беда для ног; Таков дороги вешней вид, Когда потоками бежит Снегов растаявших вода; Так мостовая, где худа… По ней печальный пешеход Сердито, медленно идет И, глядя на негодный путь, В мечтах бранит кого-нибудь. Две комнаты — одна с другой Могли бы спорить духотой. Вдоль не очищенной стены, Свидетель мрачной старины Поставлен долговязый стол. Он годен — так К[няжевич] счел — К обеду двадцати персон. К[няжевич] счетам изучен, Я ж в арифметике отстал И, как поэт, сей стол считал Несносным даже для очей — То каково же для гостей?.. И вдоль стола того — скамья, Но чернота и пыль ея На ней не позволяют лечь; Налево — сумрачная печь С широьим, черным очагом; Окно с замаранным стеклом, Замаранным, как бы затем, Чтоб даже сумрачным лучем Не освещалася корчма И путнику б густая тьма Не позволяла разглядеть, Что негде будет посидеть И телу в тишине ночной Дать укрепительной покой. Благодаря богов, у нас С собою был съестной запас; А ужин — дело золотое Тому, кто изнурен путем: Тогда — двойная жажда в нем И аппетит сильнее втрое. Притом замечено давно, Что все людские наслажденья От ожиданий и томленья Приятней — так и быть должно! Веселья слаще после скуки, Отрадней блага после бед, Любовь живее от разлуки, Вкусней от голода обед. Так принесли мы жертву Кому! Для нас царица сей корчмы Расстлала по полу солому, И тихо улеглися мы. Сия чухонская Бавкида — Простите этот эпизод — Непривлекательного вида, Как весь Ливонии народ: Лицо, которого Гогарту Не удалось нарисовать; Вам не случалось ли видать Унылой Корсики ландкарту? Так некрасива и черна Была лицом сия жена, Живые, сумрачные взгляды Из-под нависнувших бровей, Волос не перечесть у ней: В красе природной, без помады От головы, до самых пят Они растрепаны висят. Ее угрюмая осанка, Морщины древнего чела… И словом, всем она была Страшна, как ведьма киевлянка. Подробность лишняя скучна, Моя богиня это знает, И вкусу вашему верна — Здесь непритворно умолкает Затем, что спать сама желает И скоро бодрствовать должна.
3
