Александр Галин - Восточная трибуна
Семенихина. Я живу в том же доме… в той же комнате.
Молчание.
Коняев. Напиши все-таки в записную книжку, я могу забыть… (Дает ей записную книжку и ручку.)
Семенихина. На какую букву?
Коняев. Вера… на «в».
Молчание.
Клёнышева. Давай выпьем, Шура.
Подрезова. Нет, мне, правда, хватит. Я от вина сначала веселая, а потом плачу.
Клёнышева. Со мной выпей.
Подрезова. С тобой, Люда, выпью. Раз ты не брезгуешь. За что будем пить? За упокой я уже пила. За здравие?
Клёнышева. Налейте, молодой человек.
Потехин (наливает, дает ей стакан. Понизив голос). Как с ночлегом?
Вы договорились?
Клёнышева. Планы изменились.
Потехин. Должок. (Незаметно для остальных вручает ей деньги.)
Молчание.
Семенихина (Коняеву). Что в скобках написать? Сейчас все пишут имя, а в скобках – что оно означает: мясо, обувь, зубы… Будешь вспоминать, что это за Вера…
Коняев. Не забуду.
Семенихина. Забудешь.
Коняев. Ну, напиши… подруга.
Семенихина. Вера, в скобках – «подруга». Это значит – я.
Молчание.
Клёнышева. Мы с тобой вдвоем будем пить, Подрезова? А как остальные? Ты, Вера, не хочешь со мной выпить?
Семенихина. Не хочу.
Клёнышева. Сурово, Верочка…
Молчание.
Одно из воспоминаний молодости – твой взгляд. Как вспомню, так вздрогну. Ты и сейчас не смотришь, а целишься. Выпей, Вера… Скажи что-нибудь… Ты любишь поговорить, такой про тебя слух идет…
Семенихина. С тобой ведь надо пить только за здравие?
Клёнышева. А тебе хочется за упокой?
Подрезова. Вадик, ты, когда нас позвал, не учел одного: если бабы собираются больше одной, они обязательно перекусаются. Люда, ты не обижайся, она и со мной отказалась. Я не спрашивала почему. Может, у нее изжога, правда ведь, Олег?
Потехин. Конечно, Шура.
Подрезова. Раньше трезвый человек был в почете. А теперь у нас не спрашивают, почему человек пьет. Это само собой. Но чуть увидим за столом непьющего – так начинается: что? как? почему?.. Не пьет – значит, нехороший человек. Правильно, Олег?
Потехин. Конечно, Шура. Разрешите, я вам налью?
Подрезова. Налей. Вадик, друг у тебя золотой.
Потехин. Ты выпьешь, шурин?
Коняев. Давай…
Потехин. Ничего, старичок… скоро поедем… Пейте… У всех ведь налито… Или на сухую не идет? Пусть кто-то скажет слово.
Молчание.
Подрезова. Кто здесь самый речистый? Говори, Вадик… Ты у нас всегда говорил.
Молчание.
Не хочет он нам ничего пожелать.
Долгое молчание.
Семенихина. Наташа идет.
По полю медленно идет Самохвалова. Одета скромно. Во всем ее виде покорность судьбе.
Самохвалова. Здравствуйте, кого не видела.
Клёнышева. Здравствуй, Наташа.
Самохвалова. Вера, ко мне твоя мама приходила, просила передать, чтобы ты быстрее шла домой…
Семенихина. Что с ней?
Самохвалова. Клубок она какой-то ищет… (Пауза.) Ты говорила, завтра дождь будет?
Семенихина. Будет.
Самохвалова. В чем в колхоз ехать? Нас завтра на день в колхоз отправляют, ты помнишь?
Молчание.
Подрезова. Я уже была… в Солонцовском районе. К нам Люда приезжала, поднимала настроение… Тогда ты ко мне не подошла, а сейчас даже выпить согласна. Давай, Люда, за здравие! Я жить хочу. В эти выходные все перестираю, в следующее оденусь во все новое. На зиму у меня все есть… Заказала в меховом ателье шубу из песцовых лапок… Я Цурику говорю: если умру, чтобы другой бабе мою шубу не смел передавать… меня в ней в гроб положи. А девки на работе говорят: «Да тебя выкопают и шубу снимут». А я им говорю: «Я Цурику прикажу, чтобы он у могилы с винтовкой сидел и караулил, пока не сгнию»… Перекрашусь в черный цвет… стану жгучей брюнеткой с хрюзантемой в черных волосах… Я предупреждала… что буду плакать. Вы, девки, пейте… не обращайте внимания, я пойду в сторонке пореву… (Отошла, закрыла лицо руками.)
Клёнышева. Скажи что-нибудь, Коняев. Выпьем и разойдемся…
Коняев. Шура… иди сюда.
Клёнышева. Она тебя услышит. Говори…
Молчание.
Коняев. Я рад… что вас увидел… что все живы-здоровы…
Молчание.
Потехин. Что ты, шурин?
Коняев (с трудом). Все…
Молчание.
Потехин. Ты сентиментален. (Пауза.) Пейте… пейте… я еще подолью.
Пьют. Потехин подливает. Бросает пустую бутылку на кучу песка.
Подрезова. Посуду не бросай. У нас во дворе бабка одинокая, пусть она заберет. Что ты хотел сказать, Вадик?.. Извини, пожалуйста.
Коняев. Когда я уехал отсюда, мне было двадцать лет. Медленная провинциальная жизнь, которую я забыл. Прошло еще пятнадцать лет. Из них я тоже… мало что помню. Недавно проснулся среди ночи, чувствую – плачу. Увидел свой старый дом… и вспомнил, что его снесли… увидел нашу улицу… Совсем недавно мне приснилось, как прошел дождь… Дом снесли… Начинаешь понимать, что жизнь прошла.
Самохвалова. Почему прошла, Вадик? Нам еще сорока нет…
Подрезова. Ты нас, Коняев, не хорони… Правда, девочки? Наташка, помнишь, как мы здесь выступали? По нормам БГТО. Ах, как я тут шустрила! Все вы были у меня за спиной… И даже ты, Клёнышева! Ты гранату кидала лучше меня… но бегала хуже! (Резко поднялась.) А ну-ка, давайте, девочки… рванем на четыреста метров! Кто сейчас будет первой?.. Давай, Клёнышева, пошли!
Клёнышева. Да, Подрезова… тебя развезло…
Подрезова. Ты меня и сейчас не обгонишь! Ну давай, а?
Семенихина. Сядь, Шура… успокойся!
Подрезова. Я одна побегу!
Семенихина. Не надо, успокойся ты!..
Подрезова. Пусти меня… Семенихина. Ты и тогда была не спортивной… Тебе меня не понять… А ну-ка, засекайте время!
Подрезова спустилась вниз и побежала по беговой дорожке. Выпрямилась, как ей показалось, вернув прежнюю осанку. Сначала она бежала быстро и ровно, но потом побежала медленнее, мешали ямы. Она потеряла дыхание, потом начала задыхаться и вдруг, заковыляв, сникла и села на кучу земли в начале второй стометровки.
Самохвалова. Дура… Села на землю.
Семенихина. Ее надо домой отвести.
Потехин. Она хотела еще что-то взять. Где сумки?
Коняев. Не знаю. Мадлен куда-то ушла.
Семенихина пошла к Подрезовой.
Потехин. Весело мы с тобой поторговали… Придется мне в Симферополе выйти на толчок.
Коняев. Пойдем поможем.
Коняев и Потехин пошли вслед за Семенихиной. Самохвалова и Клёнышева долго сидели молча.
Клёнышева. Что скажешь, Наташа?
Самохвалова. Мне тебе сказать нечего…
Молчание.
Клёнышева. Не прошло еще?
Самохвалова. Не пойму, о чем речь…
Клёнышева. Не прикидывайся… все ты понимаешь.
Молчание.
Найти тебе кого-нибудь?
Самохвалова. Шутка?.. Правильно я вас поняла?
Клёнышева. В Щиграх овдовел директор Сельхозтехники, крепкий, лет под пятьдесят… дочь у него взрослая… здесь живет… Один он… Хочешь, я позвоню. Давай, а то в Щиграх, я думаю, дамы зашевелились.
Самохвалова. Спасибо… Для меня только и остались мужья – в Щиграх.
Клёнышева. Брось, не все ли равно, откуда они? Подожди… В Горшечном совсем молодой развелся… чуть старше тебя…
Самохвалова. Кто?
Клёнышева. Главный ветеринар района.
Самохвалова. Ну вот – ветеринар… А нормальные доктора, что, уже не разводятся? Не надо мне ветеринара.
Клёнышева. Кого же ты хочешь? Министра?
Самохвалова. А хоть бы и министра!
Клёнышева. Министры, Наташа, на дороге не залеживаются. Как только мужик пошел вверх – его на лету сбивают! Ты позвони мне… Можешь домой… я сейчас одна…
Молчание.
Не много ты потеряла, а я ничего не нашла… У меня любви не было. И он ко мне быстро охладел. На юг зачастил… Два дня как уехал… «Поеду, согреюсь, – сказал, – мало от тебя тепла». Скот!.. Знаю даже, с кем он там и что за тепло ему нужно. (Пауза.) Правда, если здраво рассудить, пускай он там утихомирится… Раньше лез чуть ли не каждую ночь.
Молчание.
Позвони мне, Наташа… пока я одна. Не тяни…
Подошли Коняев и Семенихина, Подрезова под руку с Потехиным. Шура еще тяжело дышит. Улыбается.
