Любовь Столица - Голос Незримого. Том 2

СКАЗКА О МОЛОДЕЦКОЙ РУКАВИЧКЕ И О НЕЖИТИ-НЕВЕЛИЧКЕ

На Руси то было стародавнейСвяточной порой, средь темной ночи…Спал посад. Оконц замкнутых ставниРосписью зеленой узороча,А в незамкнутых слюду лазуря,Месяц лишь летал по поднебесьюМимо острых вышек, верхотурий,Как сереброхвостый змей кудеся.Спал и терем вычурный, высокийУ лесных чернеющих закраин,Лишь не спал Василько синеокий —Юный, удалой его хозяин.Не охраною отцовских вотчин,Не войною с ворогом татарским, —Был иной он думой озабочен,По хоромам бродючи боярским.Мать его тут оженить хотела,Но не выглядел невест боярич:Были все они и белотелы,И разубраны в сурьму и ярочь,Да скушны, как зимние березы,Да кислы, как летние рябины.Речь начнешь – зевок, обнимешь – слезы…И отстал езжать он на смотрины.Он бродил, и в мысль ему запалоПопытать судьбу свою особо.Охабень надев соболий алый,Вышел вон, в алмазные сугробы,Сдернул рукавицу выстрочную,Загадал: куда она укажет,Там и милую искать почну я —Ту, что волю снимет, руки свяжет…И метнул ее, подальше трафя.Высоко взвилася рукавица,Да над елью, снежною кутафьей,Вдруг повисла. «Али мне жениться, —Молвил, над собой смеясь, молодчик, —На дворовом щипаном галчонке?Эх ты, суженый! Эх, горе-метчик!Нет тебе ни варежки, ни женки!»Глядь: на сук еловый села белка,Рукавицу меж зубов зажала,Вниз юркнула и трусцою мелкой —Из ворот и к бору побежала.Вслед за ней Василько тут погналсяУличкой ухабистой посада.Днем народ гулливый здесь толкалсяВ трепаках, в присядках до упада.А теперь посад как будто вымер…Но ползли из труб, из подворотнейТолпы ведьмистых старух-кикиморИ жердяев – парней-оборотней…Мимо чудищ тощих и косматых,Мимо ветхих бань, избенок, клунейМчал Василько вширь снегов несмятых.Ночь же делалась всё краше, лунней,Черный бор – всё ближе и страшнее…Вот бежит уж он за белкой в чаще,Вот к полянке выбрался за нею,Где ложился света круг сребрящий.Ну, и вывела ж его скакунья!Смотрит молодец, крестясь, чураясь, —Лешаки кругом да полесуньиПляшут, гогоча, скача, играясь.Все чудны: курчавы, смуглолицы,И увертливы, и хохотливы…Тот – с хвостом, у этого – копытца,Та – в шерсти рудой, та – с черной гривой.Встал боярич средь веселых тварейИ глядит, все страхи позабывши.Ай да пир! Ай да лесов бояре!Белка ж прыг в дупло кокоры сгнившей…И оттуда тотчас же орехомКто-то кинул, в гостя попадая.Смотрит он: с жемчужным нежным смехомМанит его нежить молодая.Высунулась из дупла – хохочет,И в ладоши маленькие плещет,Золотым запястьицем стрекочет,Ожерельицем янтарным блещет.Подошел он, замирая, ближе:Лик – лукавый, розовый, пригожий,Волоса до пят, пушисты, рыжи,Зубки беличьи и взор ее же —Дикий, любопытливый, блестящий…Рукавицу в горсть она зажала,Машет ей дразняще, ворожаще…Сердце тут Василькино упало,Дух занялся, замутились очи.Выхватил он нежить-невеличкуИ помчался с ней что было мочи,Завернув, как рыжую лисичку,Теплою полой трубчатой шубы.Нес ее и угревал, баюкал,Целовал в улыбчивые губы,Как дитя – любимую из кукол.А она глядела, всё смеючись,В облик человечий непривычный.Дивью взор ее таил дремучесть,А всё тело – запах земляничный.Лесуны Васильке не претили,Лишь поулюлюкали вдогонки.Звезды свечкой синей им светили,Снежным хмелем сыпали сосенки,Горностайка прыгал, скомороша,Совка похохатывала, теша, —Путь тот был счастливый да хороший,Даром что сугробистый и пеший!

И пришел боярич в отчий теремНа заре, усталый и веселый,Похвалился словленным им зверем,Пораскрыл малиновые полыИ сказал: «Вот, матушка, – невеста,Что себе я выискал и добыл».Что подеялось! Вскочивши с места,Грянулась боярыня тут об пол,С кос швырнула кику золотную,Испорвала кунью телогрею, —Знать-де не хочу сноху такую!Челядь же – потатчица – за нею:Ключницы ревут, чернавки – пуще,Мамки голосят, а девки – звонче, —Вой пошел от стольной до стряпущей,Инда пес завыл у окон гончий!Тут еще заныла, забубнила,В бубенцах, в тряпье цветном, шутиха…Шибко то Василько прогневило:Топнул он – и вмиг всё стало тихо.Розовые, желтые шугаи,Голубые, алые саяныРазлетелись прочь, как попугаи,И скоренько к дочке богоданнойПодошла боярыня с поклоном.

Ночь одну провел с женою в ласкеМолодой довольным и бессонным,Поутру ж раздумался в опаске:Как бы его люба-невеличкаВоли молодецкой не лишила!Спит, – а не рассталась с рукавичкой.Взять хотел, – с неженской держит силой!И взмахнул он над ласкуньей плеткой:Даст силом, коли добром не хочет!Как метнется, вскинется молодка,Как оскалит зубы, захохочет!«Ой ты, вьюнош, глупый, хоть с бородкой!Теремная темная тетеря!Был вечор ты с дорогой находкой,Нонче стал с бесценною потерей…Вольную, уветливую нежитьТы посмел несносно так обидеть!Ведь могла б я веселить да нежить,А теперь тебе меня не видеть!Ин спасибо! Срок мой укоротил:Ты, озолотив и ожемчужив,Здесь бы жить меня не приохотил!А не то – плести б мне прошвы кружев,Слушать лишь шушуканье да сплетни,Баб вытье да прибаутки дурок,Сменивать с тоски шушун на летник,Видеть мир земной лишь с верхотурок…Не любо житье мне человечье!Не люба мне ваших женок доля!»Скрылась за изразчатою печьюИ оттуда – через миг, не доле, —Выпрыгнула белочкой-скакуньейВ золотистой шелковистой шерстке.Рукавица ж всё при ней, колдунье,Лишь зажата в лапке, а не в горстке.Ловит белку парень по запечью,А она с злаченых потолочинУж глядит и молвит русской речью:«Был ты думкой малой озабочен,Будешь изведен тоской великойПо лесной сладимой смуглоличке…Эх ты, муженек! Эх, горемыка!Нету ни жены, ни рукавички!»Прыг да прыг к дверям из красной гридни,Скок да скок к сеням на двор снежистый,Засмеялась, – что всего обидней! —И пропала в той же ели мшистой!

Просыпался уж посад разгульный,Люд плясал уж, не жалея пяток…То случилось на Руси досюльнойСреди бела-дня, порою святок.

СКАЗАНИЕ О МАРИИ – ПРЕКРАСНОЙ ЕГИПТЫНЫНЕ

В светлый век лепоты христианскойБыл известен торговлею шумною —И богатством, и тратой безумною —Град приморский земли египтянской.И жила там в то время блудница,Что слыла знаменитой красавицейИ великой искусницей нравиться,Ибо лет ей хоть было уж тридцать,А казалось всего лишь семнадцать!Волоса ее бронзово-красные,Стан извилистый, руки атласные —Всё манило грешить и смеяться!Дни ее протекали в поместье,Средь духов, опахал, драгоценностей,В усладительной утренней леностиИ в полуночном горьком бесчестье.Из страны отдаленной и близкойКаждым утром почтовые голуби,Белы, дымчаты, сизы и голубы,К ней летели с любовной запиской.Раз Мария (так было ей имя)Над террасою, к Нилу сходящею,Эту почту крылатую мчащуюПринимала руками своими.Вились птицы над ней и гурлили,Отдыхая на розовом мраморе,Пахло ветром соленым из-за моряИ цветами надводными лилий.Возле – серые никли акантыИ оранжевые амариллисы,Ниже – волны зеленые лилися,И, взметая веслом бриллианты,Плыли барки… Лицом посвежелымОбратясь к ним, Мария рассеялась,И кефье ее по ветру веялось —Полосатое, желтое с белым!Вдруг примчался от нильского плесаЧерный голубь и, ветку терновника —Не посланье, не розу любовника —Уронив ей, обратно понесся…Гнев Марию объял и волненье,И за птицей – страдания вестницей —Побежала она вниз по лестнице,Но у самой воды в изумленьеЗамерла: под завесами лодки,Что пред ней проплывала медлительно,Ехал юноша, ликом пленительный,Взор поднявши фиалковый кроткий…«Друг, куда уезжаешь отсель ты?» —Закричала она уж без гневности,Он же голосом, полным напевности,Отвечал ей: «Доеду до дельты,А потом, если путь мой угоден,Доплыву, госпожа, в Палестину я, —В Божьем Городе просфору выну я,Поцелую там Гроб я Господень…»Тут блудница с ним плыть попросилась,Плача, руки ломая притворчиво, —И паломник, простой и сговорчивый,Оказал ей охотно ту милость.Так Мария пустилась в дорогу,О какой и не знала при выходе,По одной мимолетнейшей прихотиИ пылая любовью не к Богу,Но к прекрасному спутнику. ВскореВ гавань вплыли они корабельнуюИ с триремою многовесельноюПонеслись в беспредельное море.Быстро скрылась страна их из видаИ с песками, и с городом каменным,Лишь на западе, изжелта-пламенном,Всё чернели ее пирамиды…Очутившись на людной триреме,Видя взоры скрываемой похоти,Вечер тот в лепетанье и хохотеПроводила блудница со всеми.Всюду, в гаснущем солнечном блеске,Золотились глаза ее длинные,Узкий лик, и шелка апельсинные,И янтарные, грушей, подвески!Но она одного лишь хотела, —И, восхода дождавшися лунного,Уловила паломника юногоМеж тюков на корме опустелой.Севши с ним, зашептала Мария:«Как ты грустен и тих, о паломниче!Знай же, как ни молись и ни скромничай,Здесь – земля и услады – земные.Посмотри: всё кругом нас уснуло…Не беги же меня, не отталкивай —Мил мне лик твой и взор твой фиалковый!»И к нему бы она уж прильнула,Если б в страхе и странном бессилье,Осиянная им, не упала бы…Он же, дивный, поднялся над палубой,Распростерши лазурные крылья,И в туманах исчез… С этой ночиНачала было дева печалиться,Но когда многодневной скиталицейСредь толпы богомольческой прочейПрибыла она в Землю Святую,То уж суетной стала по-прежнему:Пела, краю дивилася здешнемуИ пошла, красотой торжествуя,В церковь белую ИерусалимаТак легко, как куда бы то ни было, —Оправляя то складки, то фибулы,Ненасытным тщеславьем палима.Вдруг, как некий незримый привратник,Вход ей острым мечом заграждающий,Синекрылый и бледно-блистающий,Встал пред нею таинственный ратник,Взор нахмурив фиалковый грозный.Трижды в храм тот она порывалася,Трижды в ужасе вспять возвращаласяИ упала с молитвою слезнойПред иконою Девы в притворе:«О, Мария, Заря беззакатная!Я – Мария ж, но тьма необъятная,Я – что мумия в пышном уборе…Но прости, защити и помилуй,И воздам я за милость ту сторицей:Пусть и мне эти двери отворятся,Пусть смягчится Твой Страж синекрылый!»И вошла, и в тоске покаяннойНиц простерлась – лежит и не двинется…Встав же, быть возалкала пустынницейИ пошла к берегам Иордана.Там искала она переправы,Да зашло уже за горы солнышко,И ни жерди, ни утлого челнышкаНе открыли ей темные травы.Но качнулся лозняк прибережный —И явился крылатый тот Юноша,Тонким воздухом в лик ее дунувши,Взор склонивши фиалковый нежный, —И повел по чернеющим волнам,По серебряной ряби, как посуху,Белый крин ей подав вместо посоха,Ко тропинам пустыни безмолвным…

Сорок семь уже лет пребывалаТам Мария, живя как пустынники, —Ела корни, акриды и финики,Никого из людей не видала,А встречалась лишь с стаей шакальейДа с большими стадами газельими,Навсегда разлучившись с весельями,Навсегда подружившись с печалью…И обрел ее старец ЗосимаОбнаженной, огромноочитою,Вплоть до пят волосами укрытоюИ по воздуху дивно носимой.С ней беседовал он, исповедал,Причастил – и Мария преставилась.Погребсти ее старцу представилось,Как же это свершить, он не ведал,Так как был уже слабый и хилый.Но внезапно из заросли выжженнойВышел лев, удрученный, приниженный,И когтями ей вырыл могилу.Долго старец смотрел, пораженный,И воскликнул: «О чудо чудесное!Велика же ты, Сила Небесная,Ей же служат мужи, как и жены!»

ЛАЗОРЬ ЧУДНЫЙ