Жан Ануй - Антигона
АНТИГОНА (шепчет устало). Два зверька…
СТРАЖНИК. Какие еще зверьки?
АНТИГОНА. Два зверька прижались бы друг к другу, чтобы согреться. А я совсем одна.
СТРАЖНИК. Если вам что нужно, дело другое. Я могу позвать.
АНТИГОНА. Нет. Мне хотелось бы только, чтобы после моей смерти ты передал письмо одному человеку.
СТРАЖНИК. Как так — письмо?
АНТИГОНА. Письмо, которое я напишу. Если ты согласишься, я дам тебе этот перстень.
СТРАЖНИК. Перстень.
АНТИГОНА. Золотой.
СТРАЖНИК. Золотой… Если меня обыщут, военного суда не миновать. Все равно! (Осматривает перстень.) Если хотите, я могу написать в своей записной книжке то, что вы мне продиктуете. Потом я вырву эту страничку. Если написано моим почерком — дело другое.
АНТИГОНА (шепчет, закрыв глаза и невесело усмехаясь). Твоим почерком… Хорошо. Бери перстень и пиши. Только скорей… Я боюсь, что мы не успеем… Пиши: «Мой любимый!»
СТРАЖНИК (вынув записную книжку, мусолит огрызок карандаша). Это вашему дружку?
АНТИГОНА. Любимый мой, я решила умереть, и ты, быть может, перестанешь меня любить…
СТРАЖНИК (пишет, медленно повторяя своим грубым голосом). «Любимый мой, я решила умереть, и ты, быть может, перестанешь меня любить…»
АНТИГОНА. Креон был прав. Как это ужасно! Мне страшно… О Гемон, а наш маленький мальчик. Только теперь я понимаю, как это было просто — жить…
СТРАЖНИК (перестает писать). Послушайте, вы слишком торопитесь. Как же вы хотите, чтобы я успел все это записать? Ведь на это нужно время…
АНТИГОНА. На чем ты остановился?
СТРАЖНИК (перечитывает). Мне страшно…
АНТИГОНА. Я не знаю уже, за что я умираю.
СТРАЖНИК (мусолит кончик карандаша и пишет). «… Не знаю уже, за что я умираю…». Никогда не знаешь, за что приходится умирать.
АНТИГОНА (продолжает). Мне страшно… (Останавливается, вдруг выпрямляется.) Нет… Вычеркни все, что написал. Пусть лучше никто никогда не узнает. Это все равно, как если бы мой труп увидели обнаженным и прикасались к нему. Напиши только: «Прости!»
СТРАЖНИК. Значит, конец вычеркнуть и вместо него написать: «Прости!»
АНТИГОНА. Да… Прости! Я люблю тебя…
СТРАЖНИК. Это все?
АНТИГОНА. Да, все.
Уходят.
Появляется ЭВРИДИКА. Потом КРЕОН и ХОР.
ХОР. Понимание заключается не в том, чтобы разгадать тайну, но в том, чтобы ее принять, и насладиться жизнью, и жить с нею — жить ею самой, жить благодаря ей. Мне бы хотелось, чтобы мои слова свободно плыли, как плывет, не ведая маршрутов, сам мир, в своем петляющем движении попадая на совершенно непредсказуемые широты и долготы, оказываясь в незнаемых наперед условиях и климатических поясах, сталкиваясь с измерениями, которых никто не исчислит. Заранее признаю свою неспособность осуществить этот идеал. И меня это нисколько не удручает.
КРЕОН. В некоем высшем смысле сам мир заряжен неудачей, он представляет собой совершенный образ несовершенства, он есть осознание провала. Когда это понимаешь, провал перестает ощущаться.
ХОР. Ну, для Антигоны все кончено. Теперь наступила очередь Креона. Им всем суждено пройти этот путь. Вбегает ВЕСТНИК. «Царица! Где царица?» Зачем она тебе? Что ты хочешь ей сообщить? «Ужасную весть, не успели Антигону бросить в пещеру, не успели еще привалить последние камни, как вдруг до Креона и всех, кто стоял рядом с ним, донеслись из могилы жалобные крики. Все умолкли и стали прислушиваться, потому что то не был голос Антигоны. Вновь жалобный крик донесся из глубины могилы… Все посмотрели на Креона, а он обо всем догадался первым, он уже все знал раньше других и закричал как безумный: „Прочь камни! Прочь!“ Рабы бросаются оттаскивать камни, а с ними царь, весь в поту, руки разодрал в кровь. Наконец камни сдвинуты, один из них, самый маленький, упал в могилу. А там они лежат в огромной луже крови, и он обнимает ее».
КРЕОН. Я велел положить их рядом. Их обмыли, и теперь они лежат, словно отдыхают, только чуть бледные, но лица их спокойны. Как новобрачные наутро после первой ночи… Для них все кончено.
ХОР. Но не для тебя. Тебе предстоит узнать еще кое-что. Эвридика, царица, твоя супруга…
КРЕОН. Добрая женщина, без конца говорит о своем саде, о своем варенье, о своем вязанье, об этих фуфайках для бедняков. Прямо удивительно, сколько беднякам требуется фуфаек! Можно подумать, что они ни в чем другом не нуждаются…
ХОР. Нынешней зимой фиванским беднякам будет холодно, Креон!
ЭВРИДИКА. Узнав о смерти сына, царица сначала довязала ряд, потом не спеша, как она делает все, и даже спокойнее обычного отложила спицы. После этого она прошла в свою комнату, благоухающую лавандой, с вышитыми салфеточками и плюшевыми подушечками, чтобы там перерезать себе горло, Креон. Сейчас она лежит на одной из ваших старомодных одинаковых кроватей, на том самом месте, где однажды вечером ты видел ее еще совсем молоденькой девушкой, — и с той же улыбкой, может быть, чуть-чуть более грустной. Если бы не большое кровавое пятно на подушке у шеи, можно было бы подумать, что она спит.
КРЕОН. И она тоже… Они все спят. Ну что ж. Тяжелый выдался день. (Пауза. Глухо.) Как хорошо, должно быть, уснуть.
ХОР. И теперь ты совсем один, Креон.
КРЕОН. Да, совсем один. (Пауза. Кладет руку на плечо прислужника.) Мальчик!
ХОР. Что, господин?
КРЕОН. Вот что я тебе скажу. Они этого не понимают. Когда перед тобой работа, нельзя сидеть сложа руки. Они говорят, что это грязная работа, но если мы не сделаем ее, кто ж ее сделает?
ХОР. Не знаю, господин.
КРЕОН. Конечно, не знаешь. Тебе повезло! Никогда ничего не знать — вот что было бы лучше всего.
ХОР. О да, господин!
КРЕОН. Пять часов. Что у нас сегодня в пять?
ХОР. Совет, господин.
КРЕОН. Ну что ж, раз назначен совет, пойдем на совет.
КРЕОН выходит.
ХОР (подходя к авансцене). Вот и все. Теперь все кончено. Те, кто должны были умереть, умерли. И те, кто верили во что-то, и те, кто верили совсем в другое, и даже те, кто ни во что не верили и попали в эту историю, ничего в ней не понимая. Все одинаковые мертвецы — застывшие, бесполезные. А те, кто остались еще в живых, понемногу начнут забывать их и путать их имена. Все кончено. Антигона обрела покой, грустная тишина воцарилась в Фивах и в опустевшем дворце, где Креон станет ждать своей смерти.
