Собрание сочинений в пяти томах - Михаил Афанасьевич Булгаков
Твой М.
160. Е. С. Булгаковой. 25 июля 1938 г.
Moscu, 25 de julio de 1938
Lunes, las doce en punto
¡Elena cara, amiga mia!
Desde ahora en adelante el cuaderno, y el pluma, la lámpara, la tinta, y el ingenioso hidalgo están mi sociedad.
Hace calor, la ventana está abierta, pero mi deber — escribir. Eso lo sabe cualquiera: es preciso trabajar ahora para descansar luego. ¿Cuando? ¿Dónde? Yo soy el mártir, el Hombre desdichado. Siempre escribir, siempre traducir, y transformar. ¡Caspita! ¡Muy bien! Cuando vuelvas, habré escrito la pieza. Sancho está luciente.
¿Como estás? ¿Estás coja? ¿Hijo Sergio? Yo temo del río. ¡Cautamente!
Y a Dios, el cual te Guarde que ninguno te tenga lástima.
¡Hasta la vista, cara mia!
Tu amigo
Miguel.
Перевод:
Москва, 25 июля 1938 года
Понедельник, ровно в полдень.
Милая Елена, друг мой!
С нынешнего дня тетрадь, ручка, лампа, чернила и хитроумный идальго — вот и все мое общество.
Жарко, окно настежь, но я должен писать. Как знает всякий, нужно сначала потрудиться, чтобы потом отдыхать. Но когда? И где? Я мученик, обреченный. Вечно писать, вечно переводить и переделывать. Черт возьми! Ладно же! К твоему возвращению я допишу пьесу. Санчо блистателен.
Как ты? Хромаешь? А сын Сережа? Опасаюсь реки. Осторожно.
С Богом, да хранит он тебя от того, чтобы тебя жалели.
До свидания, милая.
Твой Мигель.
* * *
Ты понимаешь по-испански?
Моя дорогая Ку!
Пишу тебе по-испански для того, во-первых, чтобы ты убедилась, насколько усердно я занимаюсь изучением царя испанских писателей, и, во-вторых, для проверки — не слишком ли ты позабыла в Лебедяни чудесный язык, на котором писал и говорил Михаил Сервантес. Помнишь случай с Людовиком XIV-м и придворным? Вот и я тебя спрашиваю: ¿Sabe, Ud., el Castellano?[1611]
Воображаю, как хохотал бы Сервантес, если бы прочел мое испанское послание к тебе! Ну что же поделаешь. Признаюсь, что по-испански писать трудновато.
* * *
Ах, как душно, Ку, в Москве! Насте не всегда удается достать лед. Но условия для работы исключительно удобны. Полная тишина. Телефон почти не дает о себе знать, и даже двор почему-то не звучит, как обычно. Жара, что ли, сморила наших жителей.
Вот только радио снаружи иногда отравляет жизнь, да еще какой-то болван по временам заводит патефон. Ах, если бы он его скорей сломал!
Сегодня днем побывала у меня Анна П.[1612] Рассказала о том, что одна дама «с морды смазливая», другая пилочку сперла, а у третьей «забабоха» (кажется, так) на ноге. Вообще развлекала меня как могла. Одним глазом глядя в «Дон-Кихота», а другим на А. П., выслушал рассказ о том, как S. буйно рыдала в день отъезда.
— Мне так жаль ее было, так жаль, так жаль!.. — и совершенно неожиданно добавила:
— Она такая злая была!
Ку, я тебя убедительно прошу ничего об А. П. (тетушке) не говорить. Есть? Сама понимаешь, почему.
Пишу тебе об этих пустяках, чтобы поболтать с тобой, alma mia[1613].
Вскорости после ухода А. П. раздался звонок Марьи Исак.[1614] (ставлю в непосредственную связь). Вопрос о том, как ты поправилась и прочее. Я сказал, что ты выглядишь чудесно и шоколадна.
Ты на меня не сердись, Лю, за то, что я тебя беспокоил квартирными бумажками. Счастлив, что с этим разделался и могу на эту тему до твоего возвращения не разговаривать.
* * *
Да, может быть, тебя позабавит случай:
Обливаясь потом, ходил я по этому квартотделу. Один неизвестный служащий взглянул в мою бумажку и вдруг спрашивает испуганно:
— Позвольте!.. Это не вы написали «Дни Турбиных»?
Я говорю:
— Я…
Он вытаращил глаза, уронил бумажку и воскликнул:
— Нет?! Ей-богу?!
Я так растерялся, что ответил:
— Честное слово!
Тут он бросил бумажки и говорит:
— Я «Зойкину квартиру» видел и «Багровый остров». Ах, как мне понравился «Багровый остров»!
Я говорю:
— Да они в Камерном черт знает что поставили вместо пьесы.
— Нет, нет, нет! Очень хорошо!
И финал:
— А… скажите… сколько вы получаете со спектакля «Турбиных»?
И тут я увидел, что бывают случаи, когда такие вопросы задаются не со злостной целью, а просто это невытравимо обывательское. Тут не мерзкая зависть, с которой мы хорошо с тобою знакомы, а любопытство.
Вчера ужинал с Борисом Р.[1615] и его женой. Сегодня хотел съездить на дачу к Сергею Петровичу[1616], но не попал.
¡Hasta la vista![1617]
Целую тебя крепко!
Твой М.
161. Е. С. Булгаковой. 26 июля 1938 г.
Москва
Днем.
Сегодня, дорогая Ку и Лю, две открытки от тебя (от 23 и 24). Ага! Видишь, и плотину закрыли, и дождь! Уж я знаю, когда куда ездить. Но было бы хорошо, если бы устроилось наоборот: сюда — дождь, а вам московскую погоду. Там в садах вам ее переносить было бы легче. Висит духота, небо затянуто и грязновато местами[1618], но капли нет дождя. Нету воздуху, хоть плачь! Воротничок нельзя надеть — он через минуту превращается в раскисший жгут. Томительно хочется пить. Нарзану нет. Пил Березовскую воду, пил Миргородскую, но их тоже трудно достать. А работается неплохо. Мысль остра сравнительно. Впрочем, об этом будем толковать с тобою в больших письмах. Радуюсь тому, что Сергей с тобой! Ах, как это хорошо. Но, умоляю, не перекармливай его. Ему вредно это. Ку, подумай насчет этого! Целую!
Твой М.
162. Е. С. Булгаковой. 26 июля 1938 г.
Москва
Вечером.
Сейчас, дорогая Ку, получил телеграмму и открытку, где сообщение о случае с Сергеем. Потрясающий малый! Надеюсь, что это быстро заживет. Ты не надорвалась, когда тащили его? Ведь он же тяжелый как комод! Кстати, Ку, как состояние твоего здоровья? Все ли в порядке? Напиши!
* * *
Пьесу никому не читал и не буду читать, пока мы ее с тобой не перепишем на машине. Пиши мне поподробнее. За книгу большое спасибо!
* * *
И вечер не приносит спасения от духоты. Сейчас половина одиннадцатого, все окна открыты, но воздух почти не входит в комнаты. Впрочем, и воздух-то такой, что хоть бы и не входил. Настя спит теперь на балконе.
