Александр Островский - Том 10. Пьесы, написанные совместно
Входит Федосья Ивановна.
А вот без вас-то мы, слава богу, и поладили. Покорилась, так и разговору больше не будет, слова не услышите.
Федосья Ивановна. Ну, и давай бог!
Пелагея Климовна. За ум взялась, идет за Щемилова.
Федосья Ивановна. Ох, радость-то невелика.
Пелагея Климовна. Ну, уж пожалуйста, оставьте ваши воздыхания! Не сбивайте с толку, у ней и так немного. Что, в самом деле! Враг я ей, что ли? Небось, хуже вас об ней забочусь?
Федосья Ивановна. Не шуми, не шуми! Согласна, так и бог с ней, ее дело.
Наташа. Да, бабушка, я согласна. Для себя не пришлось, так надо жить для других. Хоть вас с маменькой успокою, хоть кому-нибудь от меня польза будет.
Пелагея Климовна. Видите, как правильно рассуждает.
Федосья Ивановна. Правильно ли, неправильно ли, не мне ее отговаривать.
Пелагея Климовна. Да, уж конечно.
Федосья Ивановна. Евлампий Михайлович опять пришел, желает повидаться. Уж я не знаю, как и быть теперь.
Пелагея Климовна. Как быть? Калитку на запор — вот ты и понимай!
Наташа. Нет, не делайте этого. Пустите его.
Пелагея Климовна. Что-о? Да никогда, да, кажется, я…
Наташа. Маменька, это нехорошо, неприлично! Не стыдите себя и нас! Чего вы боитесь? (Твердо.) Я вас прошу, маменька.
Пелагея Климовна. Ну уж, пожалуй. Так уж и быть. И что это за фасоны такие!
Федосья Ивановна и Пелагея Климовна уходят.
IIНаташа сидит задумавшись, входит Евлампий.
Наташа. Зачем вы пришли?
Евлампий. На тебя поглядеть. Скажи, пожалуйста, что с тобой сделалось вчера? Ты не так поняла меня, Должно быть.
Наташа. Я глупа для вас, Евлампий Михайлович.
Евлампий. Гм, не нахожу.
Наташа. Да как же! Вы, человек умный, толкуете мне, убеждаете меня, а я не понимаю; ну, значит, я глупа, или…
Евлампий. Что «или»?
Наташа. Или вы не очень умны, коли не сумели растолковать мне хорошенько.
Евлампий. Оборот ловкий.
Наташа. Ну, а так как уж всем известно, что вы очень умный и образованный человек, так глупа выхожу я.
Евлампий (смеясь). Изволь, согласен.
Наташа. Видите, я себя не жалею, я готова признать ваше превосходство, готова признать за вами какие угодно достоинства, только бы вы…
Евлампий. Что?
Наташа. Оставили меня в покое.
Евлампий. А я хотел было еще раз попробовать, нельзя ли тебя убедить наконец.
Наташа. Нет, это напрасный труд.
Евлампий. Почему же?
Наташа. Потому что я ни одному вашему слову уж не поверю.
Евлампий. А ведь прежде верила же.
Наташа. Прежде вы были в моих глазах совсем другим человеком.
Евлампий. Я все тот же и никогда не был героем.
Наташа. Нет, вы были героем для меня. Вы воображаете, что мы уж совсем ничего не знаем, ни о чем не думаем, не мечтаем? Вы ошибаетесь. Когда вы сюда приехали, вы заговорили со мной именно о том, о чем я мечтала, да и многие из нас мечтают. То, что было неясно в моих мыслях и стремлениях, вы мне объяснили. Я ужаснулась той пошлости, в которой проходит здесь вся женская жизнь. Вы призывали меня к труду, указывали мне иные пути, указывали высокие цели, к которым многие из нас так рвутся. В своих собственных глазах я стала выше, лучше, благороднее. Этим я была обязана вам; как же мне было не увлечься, не полюбить вас? Я считала вас пророком.
Евлампий. А теперь?
Наташа. Извините!.. Вы уж очень скоро обнаружили себя… Вчера я поняла свою ошибку; я увидала, что ваши проповеди — только слова и больше ничего, что убеждениями и чувствами, которые я считала святыми, вы играли, как игрушкой, пользовались ими, как приманкой, чтоб опутать доверчивую деревенскую простоту. Но вам это не удалось; я скоро поняла, что вы неискренни, что мне учиться у вас нечему, что я лучше вас, чище, а пожалуй, и умнее.
Евлампий. Ого, вот как!
Наташа. Да, правда. Я простая, мало ученая девушка, я знаю меньше вас, но то, что я знаю, я знаю твердо, я смотрю на жизнь и на свои обязанности серьезно, а для вас все шутки и забавы.
Евлампий. Все это высокопарно и смешно.
Наташа. Когда вы меня хотели обмануть, вы говорили еще высокопарней, и вам не казалось это смешно. Ну, пусть я останусь высокопарной, это нужды нет… Я высокопарна, да честная девушка, а вы смешны, потому что, при всей своей хитрости, не умели обмануть меня, неученую, простую.
Евлампий. Да я и не думал обманывать.
Наташа. Нет, нет, думали. Это вы теперь только отнекиваетесь, как вам не удалось. Что уж, не удалось обмануть, не удалось.
Евлампий. Как хотите, так и думайте.
Наташа. Да уж нечего, нечего… Не удалось, поняли вас.
Евлампий. А коли так, откровенность за откровенность. Вы сказали, что думаете обо мне, а я скажу, что думаю о вас. Вы набрались дешевой морали, которую в изобилии отпечатывают в азбуках и прописях, и воображаете, что выше этой премудрости ничего на свете нет. Все-то вам кажется грехом, от всякой малости вы открещиваетесь. Все ваше несчастие в том, что вы не знаете, как порядочные люди живут. Если б вы пожили в образованном обществе, вы бы увидали, что люди самые серьезные не боятся услаждать свою трудовую жизнь разными удовольствиями, что можно задаваться самыми возвышенными целями и в то же время, между прочим…
Наташа. Быть вашей любовницей.
Евлампий. Да хоть бы и так. А теперь пока, извините, для современного человека вы смешны, а главное, скучны: вы способны навести такое уныние, что убежишь от вас за тридевять земель.
Наташа. Так бегите, счастливого пути!
Евлампий. Прощайте! Может быть, и встретимся. Жизнь многому научает, может быть, и вы будете не так суровы.
Наташа. Довольно, довольно! Уходите!
Евлампий. Послушайте, так не говорят; это неучтиво.
Наташа. Уходите, уходите!
Евлампий (пожимая плечами). Впрочем, чего ж и ждать от вас. (Уходит.)
Входит Федосья Ивановна.
IIIНаташа (стоит в раздумье), Федосья Ивановна.
Федосья Ивановна. Что ты задумалась?
Наташа. Ах, мне и досадно и стыдно… и самой себя и людей стыдно. Как это я не догадалась!
Федосья Ивановна. Ну да где ж, какой еще разум!
Наташа. А теперь я виновата… и не знаю, куда ж деться от стыда…
Федосья Ивановна. Кто богу не грешен.
Наташа. Да виновата я не перед одними вами, а еще…
Федосья Ивановна. Перед кем же?
Наташа. Перед Медыновым. Я его обижала, и обижала совершенно напрасно… Он говорил мне, что я буду у него прощенья просить, а я не верила, а теперь придется. А стыдно-то как!
Федосья Ивановна. Что ж не попросить, и попроси! Это дело христианское. Он здесь, у меня в огороде, чай пьет.
Наташа. Говорили вы обо мне что-нибудь?
Федосья Ивановна. Сказала, что ты идешь замуж за Щемилова.
Наташа. Что же он?
Федосья Ивановна. Только руками развел; даже слеза его прошибла. «Вот, говорит, охота хомут-то надевать. Кабы она умерла, говорит, так не знаю, больше ли бы я ее жалел, чем теперь».
Наташа (сквозь слезы). Ох, правда.
Федосья Ивановна. «Уж теперь, говорит, я к вам ни ногой».
Наташа. А вы попросите, бабушка, чтобы он зашел на минутку; мне у него прощенья попросить только.
Федосья Ивановна. Хорошо, скажу.
Входит Пелагея Климовна.
IVФедосья Ивановна, Наташа и Пелагея Климовна.
Пелагея Климовна. Знатно барина-то выпроводила. Я-таки не утерпела, у двери послушала. Только не по-нашему… Меня бы напустить, так я бы его отчитала.
Наташа. Оставьте, маменька, не поминайте мне об этом, прошу вас.
Пелагея Климовна. Уж теперь не буду. (Ласково.) Щемилов приехал, Наташа. Кончать, что ли?
Федосья Ивановна. Щемилов приехал, так я в огород пойду.
Пелагея Климовна. Да оно и лучше, мы и без вас обойдемся. Слава богу, за словом в карман не полезу.
Федосья Ивановна уходит.
Наташа, я думаю, что канитель-то тянуть нечего. Отрезал — и к стороне.
Наташа. Маменька! Я готова все сделать для вас, все, но ведь не могу же я так жить, как он живет. Такая жизнь противна.