Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в одном томе
«„Не бросать“, „Не топтать“…»
«Не бросать», «Не топтать» —Это можно понять!Или, там, «Не сорить», —Это что говорить!
«Без звонка не входить» —Хорошо, так и быть, —Я нормальные неУважаю вполне.
Но когда это не —Приносить-распивать, —Это не не по мне —Не могу принимать!
Вот мы делаем видЗа проклятым «козлом»:Друг костяшкой стучит —Мол, играем — не пьем.
А красиво ль — втроемРазливать под столом?Или лучше — втроемЛезть с бутылкою в дом?
Ну а дома жена —Не стоит на ногах, —И не знает онаО подкожных деньгах.
Если с ночи — молчи,Не шуми, не греми,Не кричи, не стучи,Пригляди за детьми!..
Где уж тут пировать:По стакану — и в путь, —А начнешь шуровать —Разобьешь что-нибудь.
И соседка опять —«Алкоголик!» — орет.А начнешь возражать —Участковый придет.
Он, пострел, все успелВон составится акт:Нецензурно, мол, пел.Так и так, так и так:
Съел кастрюлю с гусем.У соседки лег спать, —И еще — то да се,Набежит суток пять.
Так и может все бытьЕсли расшифроватьЭто «Не приносить»,Это «Не распивать».
Я встаю ровно в шесть,Это надо учесть, —До без четверти пятьУ станка мне стоять.
Засосу я кваскуИногда в перерыв —И обратно к станку,Даже не покурив.
И точу я в тоскеШпинделя да фрезы, —Ну а на языке —Вкус соленой слезы.
Покурить, например…Но нельзя прерывать, —И мелькает в умеМоя бедная «мать».
Дома я свежий лукНа закуску крошу,Забываюсь — и вслухЭто произношу.
И глядит мне сосед —И его ребятня —Укоризненно вслед,Осуждая меня.
<Между 1970 и 1978>«Стареем, брат, ты говоришь…»
Стареем, брат, ты говоришь.Вон кончен он, недлинныйСтаринный рейс Москва — Париж, —Теперь уже старинный.
И наменяли стюардессИ там и здесь, и там и здесь —И у французов, и у нас, —Но козырь — черва и сейчас!
Стареют все — и ловелас,И Дон-Жуан, и Грей.И не садятся в первый классСбежавшие евреи.
Стюардов больше не берут,А отбирают — и в Бейрут.Никто теперь не полетит:Что там — Бог знает и простит…
Стареем, брат, седеем, брат, —Дела идут, как в Польше.Уже из Токио летят.Одиннадцать — не больше.
Уже в Париже неуют:Уже и там витрины бьют,Уже и там давно не рай,А как везде — передний край.
Стареем, брат, — а старикамЗдоровье кто утроит?А с элеронами рукамРаботать и не стоит.
И отправляют нас, седых,На отдых — то есть бьют под дых!И все же этот фюзеляж —Пока что наш, пока что наш…
<Между 1973 и 1978>«Муру на блюде…»
Муру на блюдедоедаю подчистую.Глядите, люди,как я смело протестую!Хоть я икаю,но твердею, как Спаситель, —И попадаюза идею в вытрезвитель.
Вот заиграла музыка для всех —И стар и млад, приученный к порядку,Всеобщую танцуют физзарядку, —Но я рублю сплеча, как дровосек:Играют танго — я иду вприсядку.
Объявлен рыбный день — о чем грустим!Хек с маслом в глотку — и молчим, какрыбы.Не унывай: хек — семге побратим…Наступит птичий день — мы полетим,А упадем — так спирту на ушибы!
<Между 1976 и 1978>«В Азии, в Европе ли…»
В Азии, в Европе лиРодился озноб —Только даже в опереКашляют взахлеб.
Не поймешь, откуда дрожь — страх ли это, грипп ли:Духовые дуют врозь, струнные — урчат,Дирижера кашель бьет, тенора охрипли,Баритоны запили, <и> басы молчат.
Раньше было в опереСкладно, по уму, —И хоть хору хлопали —А теперь кому?!
Не берет верхних нот и сопрано-меццо,У колоратурного не бельканто — бред, —Цены резко снизились — до рубля за место, —Словом, все понизилось и сошло на нет.
Сквозняками в опереДует, валит с ног,Как во чистом во полеВетер-ветерок.
Партии проиграны, песенки отпеты.Партитура съежилась, <и> софит погас,Развалились арии, разошлись дуэты,Баритон — без бархата, без металла — бас.
Что ни делай — всё старо, —Гулок зал и пуст.Тенорово сереброВытекло из уст.
Тенор в арье Ленского заорал: «Полундра!» —Буйное похмелье ли, просто ли заскок?Дирижера Вилькина мрачный бас-профундоЧуть едва не до смерти струнами засек.
<До 1978>«Мажорный светофор, трехцветье, трио…»
Мажорный светофор, трехцветье, трио,Палитро-партитура цвето-нот.Но где же он, мой «голубой период»?Мой «голубой период» не придет!
Представьте, черный цвет невидим глазу,Все то, что мы считаем черным, — серо,Мы черноты не видели ни разу —Лишь серость пробивает атмосферу.
И ультрафиолет, и инфракрасный,Ну, словом, все что чересчур — не видно, —Они, как правосудье, беспристрастны,В них все равны, прозрачны, стекловидны.
И только красный, желтый цвет — бесспорны,Зеленый — тоже: зелень в хлорофилле, —Поэтому трехцветны светофоры<Для всех> — кто пеш и кто в автомобиле.
Три этих цвета — в каждом организме,В любом мозгу — как яркий отпечаток, —Есть, правда, отклоненье в дальтонизме,Но дальтонизм — порок и недостаток.
Трехцветны музы — но как будто серы,А «инфра-ультра» — как всегда, в загоне, —Гуляют на свободе полумеры,И «псевдо» ходят как воры в законе.
Всё в трех цветах нашло отображенье —Лишь изредка меняется порядок.Три цвета избавляют от броженья —Незыблемы, как три ряда трехрядок.
<До 1978>«Возвратятся на свои на круги…»
Возвратятся на свои на кругиУраганы поздно или рано,И, как сыромятные подпруги,Льды затянут брюхо океана.
Словно наговоры и наветы,Землю обволакивают вьюги, —Дуют, дуют северные ветры,Превращаясь в южные на юге.
Упадут огромной силы токиСо стальной коломенской версты —И высоковольтные потокиСтанут током низкой частоты.
И взовьются бесом у антенны,И, пройдя сквозь омы, — на релеДо того ослабнут постепенно,Что лови их стрелкой на шкале.
…В скрипе, стуке, скрежете и гудеСлышно, как клевещут и судачат.Если плачут северные люди —Значит, скоро южные заплачут.
<До 1978>«У профессиональных игроков…»
У профессиональных игроковЛюбая масть ложится перед червой, —Так век двадцатый — лучший из веков —Как шлюха упадет под двадцать первый.
Я думаю — ученые наврали —Прокол у них в теории, порез:Развитие идет не по спирали,А вкривь и вкось, вразнос, наперерез.
<До 1978>I
