Александр Островский - Том 10. Пьесы, написанные совместно

Наташа (освобождаясь). Нет, позвольте… Я люблю вас, но…

Евлампий. Холодно, Наташа, холодно.

Наташа (страстно). Я люблю тебя, очень люблю… Я решилась, я пойду за тобой, куда хочешь… Только не мучь меня, скажи мне яснее все, все…

Евлампий. Наташа, помилосердствуй! У меня в душе огонь, на языке слова ласки и любви, а ты о деле. Успеешь, успеешь… Дай пройти первым порывам страсти. (Обнимает Наташу.)

Наташа (освобождаясь). Вот, кажется, подъехал Медынов. Он сейчас сюда придет.

Евлампий. Ты приходи сюда ужо вечером.

Наташа. Приду, приду.

Евлампий. Так до свидания, милая моя Наташа! (Хочет поцеловать ее.)

Наташа. Ах, нет, что ты! Нет, не надо.

Евлампий. Ну, вот уж и капризы, сейчас и капризы. Хороша любовь!

Наташа. Да нет… я такая робкая… Я люблю, люблю. Ну, вот тебе! (Целует Евлампия и отбегает.) А ты правду говорил, — жизнь хороша. (Уходит.)

Евлампий. Как женщины-то однообразны при всем своем разнообразии.

Входит Медынов.

Евлампий и Медынов.

Медынов. Здравствуйте. Кажется, Евлампий Михайлович?

Евлампий. Непременно.

Медынов. Гулять изволите?

Евлампий. Как видите.

Медынов. Странно довольно; люди по полям и рощам гуляют, а вы по задворкам.

Евлампий. Ничего нет странного. Это мой вкус.

Медынов. Конечно. Мы живем в глуши, пням молимся, где же нам понимать ваши столичные вкусы? Давно я искал случая переговорить с вами.

Евлампий. Что ж к нам не жалуете? У тетушки в деревне всем двери открыты.

Медынов. Да не охота итти к вашей тетушке. Больно уж там на нашего брата смотрят свысока. А я этого терпеть не могу, когда люди, не имея никакого права, высоко нос держат. А вот здесь встретился с вами, ну и кстати. Не побрезгуете побеседовать?

Евлампий. Мне бы некогда, ну а впрочем… что вам угодно?

Медынов. Надолго вы к нам изволили пожаловать?

Евлампий. Я погостить приехал.

Медынов. Стало быть, на отдых?

Евлампий. На какой отдых? От чего мне отдыхать?

Медынов. Ну как от чего? Ведь делаете же вы что-нибудь? Ведь, поди, где-нибудь в канцелярии, в уголку, перушко в руках держите?

Евлампий. Знаете, я вам откровенно скажу, меня удивляет эта манера провинциалов вмешиваться… в чужие дела.

Медынов. Уж с тем возьмите! Мы по-деревенски, попросту. Да и отчего не спросить? Какая в этом обида?

Евлампий. Я ничего не делаю, то есть не работаю, я не поденщик, не мастеровой, я просто живу. Живу в столице, приезжаю пожить и в деревню.

Медынов. И не скучаете?

Евлампий. И не скучаю.

Медынов. Удивительно.

Евлампий. Что?

Медынов. Ничего не делаете и не скучаете.

Наташа показывается из своего дома; с другой стороны Семен.

Это способность, хоть и не очень дорогая, а все-таки довольно редкая.

Евлампий. О занятиях и образе жизни просвещенных людей я говорить с вами, извините, считаю лишним. Не понятно это для вас. Вы, кажется, только одно дело, одно занятие признаете: землю копать да гряды полоть.

Медынов. А чем же дурно это занятие? Уж все-таки лучше и честнее, чем деревенских девок с толку сбивать.

Евлампий. Что за тон! Какое вы имеете право мне это говорить?

Медынов. Будто все по праву делается. Я так, без права. Вы вот по какому праву глазами меня измеряете? Вы испугать, что ли, меня хотите, или стыд свой маскируете? Кабы вы не по праву, а по совести действовали, так бы и стыдиться было нечего.

Евлампий. Знаете, ваши рассуждения могут доставить удовольствие и позабавить.

Медынов. Ну, так и забавляйтесь скорей; дальше уж, пожалуй, не так забавно для вас будет.

Евлампий. Вас подослал кто-нибудь ко мне с этими разговорами?

Медынов. Что меня подсылать! Я и сам знаю, что хорошо, что дурно. А лучше вы уйдите от греха! Стыдно это и не благородно!

Евлампий. Чувствительно благодарен за совет.

Медынов. Это не совет.

Евлампий. А что же?

Медынов. Первое предостережение.

Евлампий. Так и будем знать. Наталье Михайловне мое почтение. (Уходит.)

Наташа, Медынов и Семен.

Семен. Оглоблей его хорошенько да ноги переломать, так дело-то короче будет.

Наташа (подходя в сильном волнении, но стараясь быть сдержанной). Позвольте! Кто же просил вас… наблюдать за мной?

Медынов. Что вы, что вы! У вас, кажется, слезы на глазах?

Наташа. Да, от стыда! Как вам не совестно, как вам не совестно! Что вам нужно? Вам уж сказано, что не надо мне вашего участия. А вы все-таки не оставляете меня в покое и обижаете людей, которые гораздо лучше вас и которых вы не понимаете.

Медынов. Вот как. Кого же я не понимаю?

Наташа. Евлампия Михайловича.

Медынов. Понимать его нетрудно; он так пуст, что насквозь видно.

Наташа. Вы не пусты! Что в вас особенного? Вы только представляете из себя проповедника… Да не обманете никого, всякий видит, что вы человек отсталый.

Медынов. Отсталый? Я-то? От чего же это я отстал? Разве кто-нибудь бежит уж очень шибко… Так ведь за всяким не угоняешься.

Наташа. Уж, конечно, вам не угоняться! Оттого вы и злы, оттого вы и браните людей, которые умнее вас. Это зависть!.. Завидовать нехорошо, стыдно… гадко!..

Медынов. Так, так, отлично! Бранитесь, бранитесь! Только как вам будет совестно после, и уж вот как вы за эти слова будете у меня прощенья просить.

Наташа. Я? У вас? Да я и не увижу вас больше никогда.

Медынов. Вот так штука! Как же это так?

Наташа. Очень просто. Да я и не желаю вас видеть… Вы стали невыносимы для меня! Вы меня преследуете! Вы навязываетесь мне со своей опекой! Вы не даете мне жить! Я ненавижу вас! Я не могу видеть вас! Я… я… я сама не знаю, что мне делать! Оставьте меня! Оставьте! (Уходит.)

Семен. Не выгорает наше дело. Гармонию, барин, заведи себе, вот как я, и шлифуй.

Медынов. Да я было и то гармонию завел, да расстроилась она у меня; не знаю, Сеня, придется ли и настроить!

Действие третье

ЛИЦА:

Федосья Ивановна.

Пелагея Климовна.

Наташа.

Пикарцев.

Капитолина Евгеньевна, жена его.

Евлампий.

Медынов.

Семен Стойкин.

Декорация второго действия.

Входит Пелагея Климовна, за ней Пикарцев и Пикарцева.

Пелагея Климовна (униженно кланяясь). Очень, очень я вами благодарна, что сами изволили пожаловать.

Пикарцева. Я этому не хочу верить. Неужели он решился? Mon cher[5] отчего же вы мне не сказали раньше? И теперь уверены ли вы вполне?

Пикарцев. Гм, то есть… Как сказать… очень вероятно (Подмигивает Пелагее Климовне.)

Пелагея Климовна. Матушка, верно. Неужели бы я пошла зря срамиться и беспокоить вас? А то сами посудите: материнское ведь сердце-то… дрожит, ох, как оно дрожит.

Пикарцева. Ах, любезная, мне совсем не нужно ничего знать о вашем сердце; но… ведь он мой племянник! Разве он мне не племянник?

Пелагея Климовна. Как же, как же, племянник.

Пикарцева. И он решился! Это ужасно! Живет в моем доме — и вдруг… (Пикарцеву.) А вы? Что же вы смотрите? Почему не прекратите?

Пикарцев. Я… я прекращу! Я… непременно прекращу!

Пикарцева (окинув его презрительным взглядом). Ах, кому я говорю!

Пелагея Климовна. Матушка, Капитолина Евгеньевна, осмелюсь я доложить вам, без вас никто этого прекратить не может. Все ведь только перед вами страх и имеют.

Пикарцева. О да!

Пелагея Климовна. Опять же тут главная причина — бабушка потатчица. Я со строгостью, а она — заступаться. Верите, как это прискорбно, и так это прискорбно, что даже и сказать не умею, только и терпеть мне больше нету силы-возможности.

Пикарцева. Фи, какие нравы! Mon cher, куда вы отходите? Будьте здесь.

Пикарцев. Я здесь, я здесь!

Пикарцева. Безнравственности я не потерплю и племяннику моему, конечно, сделаю строгий выговор, но ведь, душа моя, если ваша дочь…