Иван Буковчан - Антология современной словацкой драматургии
МАТЬ. Вот и я говорю, глухой как пень… (Кричит отцу.) Думаешь, я рисую флаги просто так? Я этим немножко компенсирую себе то, что тоже за всю жизнь не вытащила задницы из этой дыры.
ЭГОН. Так поезжайте куда-нибудь… сейчас это уже можно…
МАТЬ. А на что, сынок? У нас и накоплено-то едва-едва на похороны…
ОТЕЦ. Я предлагал, чтобы мы эмигрировали. В Канаду.
МАТЬ. Так нас там и ждали… Да и Мишко был тогда маленький… Нельзя было…
ЭГОН. Не называй меня Мишко, мама.
ОТЕЦ. Все было можно.
ЭГОН. Вы обсуждали это уже сто раз, и все напрасно.
МАТЬ. Я ничего не обсуждаю… и не хочу уже жить с человеком, который в старости проводит время на вокзале или в букмекерской конторе. Вместо того чтобы проводить его со своей женой.
ОТЕЦ. А что я, должен смотреть, как ты рисуешь Марокко на бутылочке?
МАТЬ. Вот видишь, Марокко я еще не рисовала. (Ищет в атласе флаг Марокко.)
ОТЕЦ. В один прекрасный день я сяду в такой вот поезд. С полным чемоданом денег, который я понесу прямиком из букмекерской конторы.
МАТЬ. А я тогда нарисую себе на лицо флаг Уганды, пойду в этом макияже в торговый центр «Теско» и буду там кричать во все горло: «Уганда, вперед!»
ЭГОН. А как спортлото? Не удалось выиграть?
ОТЕЦ. Все одно и то же. Иногда выходит четвертый, иногда пятый результат.
МАТЬ. Общий выигрыш за тридцать два года — около десяти тысяч крон. А вложено раз в сто больше.
ОТЕЦ. Не драматизируй.
МАТЬ. В игре тебе не везет, в любви тоже… на тебя эта поговорка что-то не распространяется.
ОТЕЦ. Терпеть не могу поговорки. В этом супе слишком много фасоли.
МАТЬ. Это потому, что он фасолевый.
ОТЕЦ. Но тут ее слишком много. Всю ночь буду пукать. МАТЬ. Я уже привыкла.
ЭГОН. Я принес спрей для освежения воздуха. С запахом лимона.
Тишина. Семья молча ест.
МАТЬ (смотрит в атлас). Это Марокко совсем простое… Все красное… Посмотри.
ЭГОН. Мама… я ведь ем…
МАТЬ. Жениться не собираешься?
ОТЕЦ. Ты что, жениться собираешься?
ЭГОН. Не собираюсь.
МАТЬ. Почему ты не приведешь эту девушку сюда, хотя бы показать. Ведь вы вместе уже почти год!
ЭГОН. Чтобы ты меня потом не упрекала, что уже к ней привыкла.
МАТЬ. Когда — потом?
ЭГОН. Когда я с ней расстанусь.
ОТЕЦ. Ты хочешь с ней расстаться?
ЭГОН. Не хочу.
МАТЬ. А с Даринкой ты встречаешься?
ЭГОН. Нет.
МАТЬ. Я ее видела недавно по телевизору.
ЭГОН. Ну и что?
МАТЬ. Ничего. Я только говорю, что видела ее по телевизору. Она пела там песенку.
ЭГОН. Певицы обычно поют песенки, мама.
МАТЬ. И с Петрушкой не встречаешься?
ЭГОН. Нет.
МАТЬ. Мне она нравилась больше всех.
ОТЕЦ. Что нравилось?
МАТЬ. Говорю, из всех бывших нашего Мишки мне больше нравилась Петра.
ОТЕЦ. У нее были видны десны, когда она смеялась. Прямо как у кобылы. А мне больше всех нравилась Бетка.
МАТЬ. И как у вас, получается?
ЭГОН. Что — получается?
МАТЬ. Ну… это…
ЭГОН. Секс?
МАТЬ. Не секс. А так вообще. Отношения.
ЭГОН. В рамках нормы.
МАТЬ. Тебе ведь скоро тридцать. Ты это понимаешь?
ЭГОН. Что ты имеешь в виду?
МАТЬ. Что тебе пора завести семью. Остепениться. А нам с отцом уже хотелось бы понянчиться с внуками. Правда, отец?
ОТЕЦ. Что — правда?
МАТЬ. Что мы понянчились бы с внуками.
ОТЕЦ. Твоя-то — беременная, что ли?
ЭГОН. Не беременная.
МАТЬ. А старый Долина все еще в психушке?
ЭГОН. Я тебе миллион раз говорил, мама, что он не в психушке, а в доме престарелых.
МАТЬ. Я все время это путаю.
ОТЕЦ. А ты не только это путаешь.
МАТЬ. То, что тебе надо, ты слышишь… Кто же в этом разберется? Он ведь был и в психушке, и в противоалкогольной лечебнице…
ЭГОН. А сейчас он в доме престарелых. Вот видишь.
МАТЬ. Да уж, натерпелся он… А Тамара как к этому относится?
ЭГОН. Что — как относится?
МАТЬ. Ну, к тому, что у нее отец в богадельне.
ЭГОН. Не знаю, мама. У меня никогда не было отца в богадельне.
ОТЕЦ. Все эти артисты только и знают, что пьянствовать. Ничего не делают, только пьянствуют. А кто помоложе, так еще и наркотики принимают.
МАТЬ. Ты не принимаешь наркотики?
ЭГОН. Мама, я тебя умоляю… Я беру у Долины интервью. Собираю материал для сценария.
ОТЕЦ. У этого коммуниста ты материал собираешь?
ЭГОН. А что тут общего? Он был в партии, иначе не смог бы играть.
ОТЕЦ. Так лучше бы и не играл. Коммуняки продажные. Надеюсь, ты за них не голосовал?
ЭГОН. А если бы и голосовал, так что? Уже нельзя было бы и фасолевого супа тут поесть?
ОТЕЦ. Нельзя. Свиньи, испортили мне всю жизнь. Долине и ему подобным зад лизали, а мне всю жизнь испортили… После них у меня остались вот эти мозоли и голая задница. А теперь они встают из мертвых.
Реплика ОТЦА звучит неожиданно серьезно. Никто не реагирует.
МАТЬ. Так передавай от меня привет пану Долине, скажи, что я никогда не забуду, как он играл в том сериале… того учителя, который влюбился в ту свою ученицу… ну, как это называлось… которую потом из школы выгнали…
ОТЕЦ. Ее не выгнали, она сама ушла. И правильно сделала…
МАТЬ. Выгнали ее… она еще сидела там на лестнице и ужасно плакала, а потом пришел Долина и стал ее утешать… господи, да как же это называлось?
ОТЕЦ. Она ушла добровольно, говорю тебе… потому что не хотела его мучить… этого коммуниста…
МАТЬ. Не ушла бы она добровольно, она же его любила… ну, прямо вертится на языке…
ОТЕЦ. Вот именно потому и ушла добровольно, что его любила… хоть и не понимаю, за что…
ЭГОН. Ладно, пока. Мамочка, мерси за фасолевый суп.
МАТЬ. Да как же оно называлось?
ЭГОН. «Все мы ходим в школу».
МАТЬ. Да нет, это было совсем про другое… чуть-чуть только напоминало… снова я не засну, пока не вспомню… И отец будет пукать… ну и ночка будет…
ЭГОН. Не одно, так другое… Мне тоже не спится. (Уходит.)
ОТЕЦ. Он вроде как похудел?
МАТЬ на его родительский вопрос не отвечает, прикусывает нижнюю губу и хлопает себя ладонью по голове, пытаясь вспомнить название сериала. Темнота.
13
В доме престарелых. Комната ДОЛИНЫ. МАГДА убирает комнату, ДОЛИНА стоит у окна и с нескрываемым интересом за ней наблюдает. Курит трубку.
МАГДА. Что вы так на меня смотрите, пан Долина?
ДОЛИНА. Мне всегда нравилось смотреть на красивые вещи.
МАГДА. Но я — не красивая вещь.
ДОЛИНА. Вы не красивая вещь. Вы красивая женщина, Магда
МАГДА. Если не учитывать лишние килограммы, правда?
ДОЛИНА. Лишние килограммы не играют роли… и они вам идут… Вы меня возбуждаете.
МАГДА. Что, простите?..
ДОЛИНА. Говорю, что вы меня возбуждаете, Магда.
МАГДА. Как это я вас возбуждаю?
ДОЛИНА. Как женщина может возбуждать мужчину.
МАГДА. Вы меня смущаете, пан Долина. Не знаю, что вам на это и сказать.
ДОЛИНА. И притягиваете… я размышляю, как бы сорвать с вас одежду и изнасиловать вас. Ну, конечно, если у меня еще встанет.
МАГДА неуверенно смеется. Она растеряна и совершенно сбита с толку.
Я серьезно. Разденься!
МАГДА. Но пан Долина…
ДОЛИНА. Тогда сделай это хотя бы рукой. Послюнявь ее и давай…
МАГДА. Ну, это уже, знаете ли…
ДОЛИНА. Что, я лишаю тебя иллюзий о себе?
МАГДА. Я вас так люблю, и моя мать вас любила, все вас любят, но…
ДОЛИНА. Но…
МАГДА. Так со мной, пожалуйста, не разговаривайте.
ДОЛИНА подбегает к ней, грубо хватает за горло и в упор смотрит ей в лицо.
ДОЛИНА. А ведь в конце концов все обстоит совершенно по-иному, Магда. Запомните это. Ненавижу все жизненные правила, но это меня никогда не подводило. Все обстоит совсем по-иному, не так, как вам представляется или как должно быть… Это одна из бескомпромиссных вечных истин. (Отпускает ее, аплодирует, обычным тоном.) Конец этюда.
