Анатолий Софронов - Сын

Платов. Я знаю...

Молчание.

Ты замужем?

Платова. Нет... Я хочу тебя предупредить — до последнего времени Алексей не знал, что ты жив.

Платов. Я так и думал.

Платова. Но появились обстоятельства... Я вынуждена была сказать.

Платов. Может быть, мне уехать? Не встречаться с ним?

Платова. Не знаю... Это не мое желание.

Платов. Но в письме он так настаивал... Он даже хотел приехать в совхоз...

Платова. Если приехал, надо встретиться... Он ведь может узнать, что ты был здесь...

Платов. Да, конечно, это верно.

Платова. Ты не бойся... Он уже совсем взрослый человек.

Платов. Взрослый?.. Очень хорошо, что он взрослый... Это очень хорошо.

Звонок. Они встают. Платова надевает пальто, выходит. Платов пятится к столу. Входит Алексей.

Алексей...

Алексей. Вы? Приехали?.. Я бы встретил...

Платов. Я не рассчитывал.

Алексей. Если бы вы не приехали, я бы приехал к вам.

Платов. Я приехал... Получил письмо, посоветовался с женой и полетел. (Колеблясь.) У тебя сестра есть... Наташа... Шесть лет ей...

Алексей. Я знаю. Теперь знаю. Надолго вы приехали?

Платов. Завтра должен улететь.

Алексей. Мне необходимо было видеть вас.

Молчание.

Почему вы стоите? Садитесь. (Берет стул.)

Платов берется за этот же стул. Вместе они переносят стул на авансцену. Платов садится.

Алексей (подставляет себе другой стул, но не садится. Взволнованно). Я вам доставил много хлопот своим письмом?

Платов. Нет. Я часто думал о тебе.

Алексей. Вы живы... Вы мой отец...

Платов. Да... отец... Теперь на такие вопросы смотрят проще...

Алексей. Чаю хотите?

Платов. Спасибо.

Алексей. Проще... Это, конечно, нелепо, что я вас хотел видеть. Прошло очень много времени... Ведь как случилось. Был День победы. Мне было пять лет. Я помню этот день — отцы возвращались к детям... Я спросил: когда увижу папу, мне ответили: отец погиб... Потом я пошел в школу и со временем стал понимать, что это значит. Я чаще стал расспрашивать о вас, мама отвечала «погиб» и плакала. Я понял и замолчал, но все больше и больше думал о своем отце. Я разговаривал с вами, просил совета. Я нес перед вами, перед вашей смертью, ну что ли, ответ за свою жизнь. У всякого человека есть своя мера жизни. Вот этой мерой для меня стали вы. (Замолчав, взволнованно смотрит на Платова.) Я не верю тому, что говорили про вас. Не верю! Вы были контужены?

Платов молчит.

Ранены?

Платов молчит.

В беспамятстве?

Платов (хрипло). Нет.

Алексей. Что же тогда?

Платов. Жить хотел. Просто жить... Не слышать свиста пуль. Не видеть мертвых... Дышать хотел. Тебе этого не понять. Ты это не пережил. Не понять.

Алексей (садится). Не понять?.. Не понять? Почему вы подняли руки?

Платов (после молчания). Почему? Как тебе это объяснить. Потому что считал себя лучше других... Я был когда-то способным мальчишкой... Способным... Хорошо учился, был здоров, любили девушки... Мне везло... Казалось — все для меня. Твори, выдумывай, пробуй... И вдруг война. Да, я не хотел идти на фронт. Не хотел. Но повестка! Военкомат. И я военный... Серая шинель. Сначала винтовка, потом автомат... И Волга... Сталинград. Я понимал — все кончено. Жизни не будет. Каждый день умирали бойцы — в бою, дезертиров расстреливали, свои расстреливали... Я видел... Штрафных батальонов не было... Передовой — не было. Мы и враги. В пятидесяти метрах, двадцати, в десяти. И справа и слева. И позади враги... И очень хотелось жить. Еще месяц, неделю, день. Это был ад, день и ночь обстрел... танки, самолеты... Тринадцатая атака... Я поднял руки. (Замолчав, с тоской смотрит на сына. Пытается говорить спокойно.) Но я сам явился и получил свои заслуженные пятнадцать лет! Это было и много и мало! Много — пятнадцать лучших лет жизни, но я выдержал. Мало, потому что я приговорил себя на больший срок. На всю жизнь. Я хорошо работаю, хорошо зарабатываю, я механик. У меня семья. И я ничего не боюсь! Неправда... Не могу тебе врать, не могу... Тебя боюсь, тебя и Наташу. Себя боюсь. (Подходит ближе к Алексею.) Я хочу, чтобы Наташа не знала... Ты родился до — она после... Пусть у нее будет честный отец...

Алексей (словно бы про себя). Я верил, что найду своего отца... Надеялся, что это ошибка. Но ошибки нет...

Платов. Я хочу, чтобы ты другой был... я хочу, чтоб ты знал... чтобы ты знал, что горшей участи, чем у меня, нет, больше тяжести, чем жить, существовать в моем положении... К сожалению, я понял это слишком поздно. Я говорю тебе это в глаза... Прости. (Стоит возле сына.)

Но Алексей не видит его. Платов согнувшись уходит.

Алексей (с горечью, почти плача). Я видел своего отца... Совесть моя чиста... Простить его я не могу. Как же тогда можно жить и оставаться человеком — улыбаться, пожимать людям руки? Его трусость — трусость человека, который мог продать сына, отца, брата, жену, мать ради спасения своей жизни. Такое не забывается и не прощается. Ненавижу шкурников и трусов! Во мне эта ярость сейчас вдвойне. Как бы я хотел оказаться там, в Сталинграде, сидеть в окопе и не уступать клочка земли. (Резко поднялся.) Во мне точно что-то повернулось. Я все вижу ясно. Я понял человеческое. Мама!

Входит Платова.

(Подходит к матери.) Твои морщины, седые волосы, улыбку ребенка... Открыто смотреть людям в глаза, быть честным перед людьми и самим собой! И так хочется делать людей счастливыми... Мама, какой сегодня день?

Платова. Вторник.

Алексей. Ты свободна?

Платова. Свободна.

Алексей. Сколько раз мы собирались побродить по городу.

Та же комната. Только на столе — вино и фрукты. В комнате — Платова, Алексей, Катя, Безбородько. Жилкин снова поет под гитару.

Жилкин (кончив петь, несколько торжественно). Дорогая Евдокия Васильевна, в день вашего рождения мне хотелось бы вам сказать всего несколько слов. Мы с вами давно знакомы. Много радостей было у нас. Много печалей, но вы всегда были для меня...

Платова. Не надо... (Всем.) Григорий Афанасьевич наш старинный друг. Так ведь, Алеша?

Алексей. Так, мама, так...

Жилкин. В вашем маленьком доме двери всегда открыты для друзей... Потому-то я хотел бы выпить за ваше материнское счастье...

Безбородько. Я имею желание несколько расширить эту прекрасную речь. Можно?

Жилкин. Говорите, прошу вас.

Безбородько. Мое сердце сегодня прописалось в вашем доме, Евдокия Васильевна. Это солдатская прописка. За ваше здоровье.

Платова. Я тоже хочу сказать.

Алексей. Говори, мама, мы ведь рядом с тобой...

Платова. Рядом... Вот ты уже все и сказал... Когда человек один — это страшно. Пусто. А когда рядом друзья — легче. Они поймут тебя, дадут свою руку, скажут слово. Спасибо вам, Григорий Афанасьевич!

Жилкин. Ну что вы?!

Платова. Это так... (Безбородько.) И вам спасибо. Вы сами знаете, за что... Такая дружба, что продолжается десятки лет, до самой смерти... Я бы хотела, чтобы Алексей был похож на вас и на твоего отца, Катя. Я не верю в загробную жизнь, но я верю в жизнь и любовь, которые продолжаются и после смерти! За твое счастье, Катя. За твое счастье, Алеша!

Звонок.

Жилкин. Я открою. (Уходит и возвращается.) Это Николай Петрович. Ну, что я вам говорил!

Входит с цветами и бутылкой шампанского Головоногов.

Головоногов (вкрадчиво). Знаю, знаю, что помешал. Знаю, что незваный гость хуже... званого. Знаю, что у вас день рождения. Позвольте поздравить вас. (Передает цветы и бутылку.) Алексей Михайлович, вы знаете, почему я к вам пришел?

Алексей. Не знаю.

Головоногов. Извиняться. Просить прощения. Вы, наверно, заметили, что я выпил?

Безбородько. Заметили, заметили.

Головоногов. Спасибо. Когда выпью — я человек. Можно мне перед вами раскрыться? Я подписал бумагу, Алексей Михайлович! Подписал! Ой как это трудно — подписать бумагу! Ты ее подпишешь, а она к тебе ночью на постель — шасть. Да к твоему уху: «Ты меня подписал? А если тебе выговор за это? А если снимут?..» Вот тут и проснешься... Ноги в шлепанцы — и по комнате... А вдруг это не тот человек? А вдруг с брачком? Подмочен человек? Руку за бумагой протянешь, а ее нет! Упорхнула... Летает где-то... Читает кто-то! А я подписал, Алексей Михайлович! Я пришел открыто, с цветами, с шампанским. Я вижу, вы добрые люди. А когда люди готовятся к свадьбе — они должны быть особенно добрыми, и они должны делать людям добро... Сделайте мне добро!