Александр Островский. - Поздняя любовь

Лебедкина. Ах, какой вы чудак! Да можно ль советовать такой женщине, как я, заложить вещи, брильянты?

Николай. Да что же делать-то?

Лебедкина. Нет, вы еще очень молоды. Неужели вы думаете, что у меня таких денег нет, что мне в самом деле трудно их найти? Столько-то денег я вам через час доставлю.

Николай. Так в чем же дело? я не понимаю.

Лебедкина. А в том, что хоть этот долг для меня и не очень важен, а мне его не хочется платить. Двенадцать тысяч, для кого бы то ни было, составляют расчет. И вот мне хотелось испытать, стоите ли вы моей любви, которой вы так давно добиваетесь.

Николай. Да, это совсем изменяет дело.

Лебедкина. Давно бы вам нужно было догадаться.

Николай. Но я не понимаю, как вы можете полюбить человека, который сделал гадость, хоть бы и для вас.

Лебедкина. Не беспокойтесь! Я и сама не очень добродетельна, и других сужу не строго. Если я вижу, что человек мне предан без границ, я и сама готова для него на всякие жертвы.

Николай. Об этом стоит подумать.

Лебедкина. Как? Вы еще хотите думать? Вы можете колебаться? Да ведь близко, ведь перед вами то, чего вы так долго и напрасно искали. Я не знаю, любите ли вы меня, но я знаю наверное, что вы самолюбивы… удовлетворение самолюбия…

Николай. Ах, черт возьми! вы меня сводите с ума.

Лебедкина. На ум навожу. Получить большие деньги, пользоваться расположением женщины, известной в обществе, за которой все ухаживают, возбуждать зависть, ревность! Для этого можно кой-чем пожертвовать. Вы очень милы, умны, но ведь все-таки вы…

Николай. Ничтожество перед вами. Конечно, я должен сознаться.

Лебедкина. Нет, это слишком. Зачем унижаться. Я вам скажу помягче: вы не из тех мужчин, которые опасны для нас. Вы не можете, не имеете средств преследовать… вас надо самой… отыскивать… в захолустье. Оцените это.

Николай. Ценю.

Лебедкина (целует его). До завтра времени много… Я привезу, на всякий случай, все деньги и посмотрю, любите ли вы меня. Позволяю и вам поцеловать меня вот здесь. (Подставляет ему щеку.) Фелицата Антоновна, еду.

Шаблова за сценой: «Со всех ног, матушка, бегу!»

Что вы задумались?

Николай. Мне кажется, я помешаюсь.

Входит Шаблова.

Николай, Лебедкина и Шаблова.

Шаблова. Уж и домой? Что ж мало погостили?

Лебедкина (тихо). Ну вот! Ведь ты мои дела знаешь, может, и сбудется, что ты пророчила, может, и придет, так надо быть дома.

Шаблова. Уж в таком случае задерживать не смею, поезжайте, поезжайте!

Лебедкина (Николаю). Прощайте! Целуйте! (Протягивает ему руку.) А то перчатку надену. Прикладывайтесь, пока не тесно! (Шабловой.) Ну, прощай! (Тихо.) Вот это тебе! (Дает ей крупную ассигнацию.) Забеги как-нибудь! (Запевает.) «Пьяная улица»…

Шаблова (целуя Лебедкину в плечо). Ах ты птичка! Ах ты птичка, ах ты птичка моя райская!

Лебедкина уходит. Шаблова и Николай ее провожают. Входит Людмила.

Людмила, потом Николай и Шаблова.

Людмила. Кажется, она уехала наконец. Ждала, ждала, думала, думала… Но что же тут придумаешь! Тут нужны деньги. Видеть позор любимого человека!… Несчастье видеть легче, чем позор! Молодой человек, полный сил, умный… и его запирают в тюрьму вместе с промотавшимися развратниками, с злостными банкротами. Я не выдержу, слезы хлынут у меня.

Входят Шаблова и Николай.

Шаблова (Людмиле). Вот вам и Николай; вы его видеть хотели. (Николаю.) Ну, повалило тебе счастье; от женщин отбою нет. Вот жизнь-то тебе пришла. (Уходит.)

Людмила. Не мешаю я вам?

Николай. Нисколько.

Людмила. Вы как будто расстроены? Вы беспокоитесь? Может быть, ожидаете чего-нибудь дурного?

Николай (пристально смотрит на нее). Вы знаете? Скажите, вы знаете?

Людмила. Знаю.

Николай. Только не презирайте меня, пожалуйста.

Людмила. Нет, за что же?

Николай. Ну, вот и хорошо, меньше хлопот, Оправдываться не нужно.

Людмила. Оправдываться не нужно. Но если б вы были так добры…

Николай. Для вас все, что вам угодно.

Людмила. Мне нужно знать подробно о вашем настоящем положении.

Николай. Извольте.

Людмила. Только все, все, ради бога, ничего не скрывайте.

Николай. Вы просите не скрывать ничего; значит, вы подозреваете за мной что-нибудь очень дурное.

Людмила. Если б я подозревала, я б вас не любила.

Николай. Вся беда моя в том, что я должен много.

Людмила. Да, да, мне только и нужно знать, как вы задолжали, кому, сколько.

Николай. А вот когда я был маленьким Жюль-Фавром и воображал, что я первый адвокат в Москве, я зажил очень широко. После студенческого безденежья, да вдруг тысячи три-четыре в кармане, ну голова-то и закружилась. Обеды да кутежи, обленился, да и дел серьезных не было, и оказалось к концу года, что денег нет, а долгов, хотя небольших, довольно. Вот тут-то я и сделал непростительную глупость, от которой теперь погибаю.

Людмила. Что же вы сделали?

Николай. Я подумал, что бросать мне этот образ жизни не следует, чтоб не растерять знакомства. Занял в одних руках значительную сумму за большие проценты, уплатил все мелкие долги и зажил опять по-прежнему, в ожидании будущих благ. Все мне казалось, что получу большой процесс. Ну, а дальше уж просто. Процесса большого я не получил, деньги прожил, а долг, как петля на шее. Петля давит, тоска, отчаяние… А от тоски праздная, трактирная жизнь… Вот и вся моя нехитрая история.

Людмила. Много вы должны?

Николай. Тысячи три. Для меня сумма огромная.

Людмила. И у вас нет надежды поправить ваши дела?

Николай. Никакой.

Людмила. И в виду нет ничего?

Николай. Ничего.

Людмила. Вам остается только…

Николай. Идти в тюрьму. Да. Как мне нездоровится! Как голова горит!

Людмила. Погодите, я принесу одеколону.

Уходит. Николай садится на кресло и опускает голову. Людмила выносит из своей комнаты в одной руке бурнус и платок, в другой склянку одеколону; бурнус оставляет на стуле у двери, наливает одеколону на руку и примачивает голову Николаю.

Николай. Благодарю, благодарю.

Людмила. Кому вы должны?

Николай. На что вам знать! Есть такой ростовщик, известный всей Москве.

Людмила. Говорите скорей фамилию. (Хочет надевать бурнус.) Я пойду просить его, чтоб он вам отсрочил. Буду умолять, плакать перед ним…

Николай. Напрасно. Ничто не поможет; это не человек, а железо. Останьтесь!

Людмила (подходя к Николаю). Но как же вам помочь?

Николай. Никак нельзя. Я сделал глупость, которую нельзя ничем поправить… Нет… то есть можно.

Людмила. Говорите, говорите!

Николай. Я сделал глупость и запутался; чтобы распутаться, нужно сделать…

Людмила. Что сделать? (Кладет руки на голову Николая.)

Николай. Ах, как хорошо мне!

Людмила. И мне хорошо.

Входит Дормедонт.

Николай, Людмила и Дормедонт.

Дормедонт (про себя). Вот оно что! Ловко, брат! (Громко.) Людмила Герасимовна, я от вашего папеньки-с.

Людмила подходит к нему.

Вот приказали вам отдать. (Подает сложенную бумагу. Людмила раскрывает и рассматривает.) Чтоб сейчас, говорит, в портфель и на ключ.

Людмила. Хорошо, хорошо. (Прячет бумагу в карман ) Больше ничего?

Дормедонт. Ничего-с. Но каково доверие мне-то-с! Тебе, говорит, я поверю, ты не то, что брат.

Николай. Он это сказал?

Людмила. Не сердитесь на папашу! Он что-то не любит вас. Это оттого, что он вас не знает.

Дормедонт. Брату твоему, говорит, гроша не поверю, а тебе могу.

Николай. Ну, хорошо же! (Дормедонту.) Поди вон!

Дормедонт. Ты что куражишься? Я к Людмиле Герасимовне с благородными намерениями, не то, что ты.

Николай (Людмиле). Бросьте его! Подите ко мне!