Франсуаза Саган - Днем и ночью хорошая погода (сборник)

Анаэ: Да, знаю, это должна была сделать наша матушка, но она умерла. Одним словом, мы с ним стояли, прислонившись к стволу березы…

Адель: Боже мой!

Анаэ: Милая Адель, ступайте же лягте в постель, если вам нездоровится!.. К стволу березы, как вдруг на тропинке, сверху… Подождите, я сейчас покажу вам, чтобы было понятнее… (Берет стулья и расставляет их парами по гостиной, воссоздавая сцену.) Вот! Тут — Ганс Альберт с лошадьми… (Ставит три стула.) Тут — тропинка, тут — овраг, тут — ясень и мы с Фридрихом. (Ставит [рядом с собой какой-то предмет].) И вдруг между нами и поляной — налитые кровью глаза! Кабан-одиночка! А мы прижаты к оврагу…

Корнелиус (со знанием дела): Крупный?

Анаэ: Мммм! Четверть тонны!

Фридрих, приоткрыв глаза, оборачивается к ним, садится на диване и слушает.

Ганс Альберт — по ту сторону. А у нас даже нет оружия! Кабан разъярен, может быть из-за моих рыжих волос или еще бог знает почему, опустил рыло, вздыбил холку, роет землю, переминается с ноги на ногу, пыхтит, представляете?

Фридрих закатывает глаза и снова откидывается назад.

Адель (в ужасе): Бедный мальчик! Вы же убиваете его своими жуткими описаниями!

Анаэ: Оставьте! Оставьте! С ним все будет хорошо.

Корнелиус: Ну, дальше-дальше! Что же кабан?

Анаэ: Кабан брызжет слюной, но пока только смотрит на нас. И тут этого юношу, который, сам того не зная, до сих пор стоял на коленях между мной и им, удивляет неподвижность моего взгляда и невнимание, с которым я слушаю его горячие речи, он оборачивается и видит кабана.

Адель склоняется над [Фридрихом, который] побледнел еще больше.

Корнелиус (в возбуждении): И тогда зверь бросается на вас, черт побери! Или не бросается?

Анаэ: Погодите! Погодите! Этот юноша высвобождается из моих объятий. Разумеется, он мог бы встать, топнуть ногой, повертеть в воздухе курткой, чтобы попытаться переключить внимание зверя на себя. (Двигает стулом.) Но я была совсем рядом, а значит, таким образом зверь мог убить нас обоих — просто затоптать!

Корнелиус (в возбуждении): Это точно, еще бы, да! Махать курткой в такой ситуации — это либо в овраг, либо всмятку!

Анаэ: И что, вы думаете, он делает? Он вскакивает на ноги, но тут же делает вид, что спотыкается, и ложится у моих ног, между мной и зверем.

Корнелиус: Черт побери! Это же надо! Разлегся перед зверюгой?

Анаэ: Именно. Лежит, не шелохнется, ни один мускул, ни одна ресница не дрогнет, как бы без чувств. Зверь подходит, обнюхивает его, толкает рылом, ищет, чем бы поживиться, и, разочаровавшись, разворачивается и убегает. А он все не двигается, лежит, весь как на ладони, такой уязвимый. Так проходит добрых две минуты, а?

Ганс Альберт: По крайней мере одна добрая минута — это точно.

Анаэ: Затем он поднимается, и мы уезжаем. Однако чувствительность и воображение этого юного рыцаря столь же пылки, как и его душа. Когда на обратном пути я рассказала ему, в каком состоянии оказался наш бедный покойный братец, после того как вот эта тварь выпустила ему кишки… (Показывает на висящую на стене кабанью голову.)

Корнелиус: Не эта, а вон та, сестрица!

Анаэ: Нет, эта.

Корнелиус: Да говорю вам, та…

Анаэ: А я говорю вам — эта. Я круглый год живу среди этих зверей и прекрасно знаю их и их историю.

Корнелиус (посмеиваясь): Они что, сами вам их рассказывают на ночь, свои истории?

Анаэ: Какой вы глупый, Корнил! Вот вам! (С силой несколько раз ударяет его кулаком по плечу.)

Корнелиус (в бешенстве): Не называйте меня Корнилом ни при каких обстоятельствах! (Дергает ее за волосы.)

Анаэ: О боже! Что за грубиян! Говорю вам — эта! (Со всей силы лупит его по ребрам.)

Адель: Хватит! Перестаньте! Не устраивайте тут драку! (Берет руку Анаэ и соединяет ее с рукой Фридриха.)

Сцена 6

Та же гостиная месяц спустя. Десять часов утра, весна. Фридрих фон Комбург, бледный, в шелковом халате, полулежит в шезлонге. С победным видом входит Анаэ в охотничьих сапогах и шляпе. Выглядит она лучше прежнего. Она наклоняется к Фридриху, вернее, бросается на него.

Анаэ: Ах вот он, вот он! Мой серенький волчок, мой лисенок, мой бельчонок! Ну какой же он миленький, какой хорошенький! (Осыпает Фридриха поцелуями, но он не шелохнется.) Вы принимали утром ваши лекарства, Фридрих? А в полдень гоголь-моголь с портвейном не забудете принять, а? Если я еще не вернусь?

Фридрих: Конечно, дорогая, конечно!

Анаэ: Вам надо поправляться, мой дорогой, мой прекрасный супруг! Я уезжаю, но у меня тяжело на душе, и это все из-за вас, с тех пор как вы показали мне иные игры, иные скачки, благословленные Господом и самой Венерой! Ах! Фридрих, я стольким вам обязана! Как могла я так долго жить без мужчины — без вас! Как мне наверстать упущенное время?

Фридрих: Мы стараемся, как можем, дорогая!

Анаэ (с любовью в голосе): Знаю, милый! Знаю! Но временами вы чувствуете себя раздавленным, разве нет? Обессиленным, измученным — ведь так?

Фридрих (робко): Ну-у-у-у, разве что чуть-чуть, иногда, на рассвете, я… конечно… э-э-э-э…

Анаэ: Нет! Нет! Все время! Какая ответственность для юноши! Разбудить огонь, сокрытый под золой, раздуть яркое пламя там, где прежде все было так тускло!

Фридрих: Тускло… Тускло… Тускло…

Анаэ: Кроме волос, конечно! Они пылали еще до вашего появления. Они ждали вас, мой супруг, мой пылкий любовник, мой спаситель, мой распутник, мой… мой…

Фридрих: Да-да-да-да! Да… э-э-э-э-э… то есть… это, Анаэ… А что, если нам попробовать по утрам немного поспать, чуть-чуть, например, где-то между пятью и восемью часами? Ну, знаете, просто поспать? Закрыть глаза и спать! Спать!

Анаэ: Спать? Мне? Как я могу спать, когда ваша чернокудрая голова покоится на соседней подушке?! Когда это сильное тело, такое дерзкое, горячее, полное жизни, необузданной мужской силы, лежит рядом! Спать?!

Фридрих: Конечно-конечно… Но вот только… я… я боюсь… как бы мне не утратить эту силу, любимая. Я похудел! Пощупайте: одни ребра!

Анаэ: Покажите! Покажите мне! (Хватает его поперек туловища, но Фридрих пытается вырваться.)

Фридрих: Ну, в общем, они торчат… Того и гляди проткнут мне [кожу] и…

Анаэ: А мне сердце! О эти ребра! Пронзая твое тело, они пронзят и мое сердце!

Фридрих: Понимаете, они еще и болят, и мне трудно дышать. Когда я скачу верхом, у меня даже кружится голова: перед глазами какие-то огни, и…

Анаэ: Я тоже вижу их в ваших глазах, мой волчонок! Ну а пока съешьте гоголя-моголя с портвейном. Я еду на ферму Фоссенкхерт, это в десяти лье отсюда.

Фридрих: В десяти лье? Правда?

Анаэ: Ну да, в десяти! Но не тревожьтесь: я загоню десять лошадей, чтобы поспеть обратно к обеду.

Фридрих: Нет-нет, не надо… Будьте осторожны, любимая. Не спешите, поклянитесь, что не будете скакать слишком быстро!

Анаэ: Хорошо! Я поеду потихоньку. И если я не успею присоединиться к вам за столом, то разделю с вами послеобеденный сон, хорошо? (Громко хохочет.)

Фридрих: Знаете, возможно, мой друг Венцеслав приедет из Вены, и мы… мы… то есть я… я хочу показать ему имение, аббатство… и…

Анаэ (направляясь к выходу и посылая ему воздушные поцелуи): Все, что вам будет угодно!

Она выходит. Фридрих берет газету, в изнеможении прикрывает ею лицо и глубоко вздыхает. Снаружи слышны голоса, затем радостный возглас Анаэ.

Коня! Скорее! Я спешу!!!

Фридрих снова закрывает глаза, потом, пошатываясь, идет выпить стаканчик греффа. Затем снова ложится и погружается в полусон. Входит Венцеслав, за ним пастор. Венцеслав оторопело смотрит на трофеи, замечает Фридриха и склоняется над ним.

Венцеслав (обращаясь к пастору): Он помолодел и в то же время постарел.

Пастор (тоже шепотом): Это от счастья, сын мой.

Венцеслав: Я рад снова повидаться со стариной Фридрихом и, конечно же, познакомиться с его супругой.

Пастор: О, это очаровательная женщина. Они обожают друг друга. И не расстаются ни на минуту. Уверяю вас, чувства, которым все мы являемся свидетелями, прекрасны, да! Куда ни глянь, везде встречаешь проявления самой возвышенной супружеской любви.