Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Матерится Иван Ильич.
Побелел лицом Янош.
Несется со страшной скоростью по отвесному трамплину самолет.
Замерли люди внизу – сейчас самолет обрушится в пропасть, разобьется в куски.
Фрух! Фрух! Фрух!
Крутанулся пропеллер.
Обрушился самолет в пропасть.
Бросились врассыпную зрители, собравшиеся внизу.
Взревел мотор.
Оторвал Иван Ильич пальцы от кнопки аккумулятора. Глаза закрыл. Принял штурвал «на себя». Ушел самолет в небо. В синее, альпийское, тихое, безвоенное, лыжно-спортивное небо, ушел самолет и взял курс на осажденный Будапешт.
По ночному Будапешту, в тишине, которая разрывалась длинными красно-белыми пунктирами трассирующих пуль, шли Иван и Янош. И когда в серых сумерках чугунно заплескался Дунай, от стены дома отделились четверо патрульных-белогвардейцев.
– Документы…
Иван растерянно поглядел на Яноша. Тот неторопливо снял башмак, оторвал каблук и протянул патрульным документ, в котором было сказано, что предъявитель оного – полковник Генерального штаба Иван Савостьянов – личный пилот государя-императора.
Патрульные взяли под козырек.
– А кто этот, господин полковник? – спросил офицер.
Иван Савостьянов вытянулся, щелкнул каблуками и ответил:
– Адъютант полковника, корнет Дайниченко!
– Осторожнее продвигайтесь, – сказал офицер, – здесь совсем рядом красные из отрядов Белы Куна и Самуэли.
– Благодарю, – сухо ответил Янош, – мы будем осторожны.
И растворились в ночи Иван и Янош.
Ушли, будто их и не было вовсе.
Только они были…
Будапешт, сентябрь 1967
Господин большевик
Глава первая
Я совершал побег уже раз сто. Я перебегал к вагонеткам, бросался плашмя на уголь, полз вплотную к откаточным рельсам, ждал, когда резанет белым, окаянным светом прожектор, потом забирался в вагонетку и начинал засыпать себя углем. Я совершал побег раз сто – в мыслях. А в тот раз мне предстояло совершить его наяву. За пазухой я спрятал кусок фанеры, чтоб было чем забросать себя углем. Какое счастье, что здесь нет собак. Я их ненавижу почти как фашистов. Только они глупее. Если посидишь подольше в лагере, то можно научиться здорово обманывать их.
– Строиться! – кричат конвойные. – Быстро!
Довольно трудно строиться быстро после десяти часов работы в шахте, поэтому охрана орет зло и монотонно. Вообще немцы орут монотонно – у них даже в этом какой-то свой, особый, немецкий распорядок.
– Вперед! Бегом! Живей!
Грохочут деревянные колодки. Задыхаются люди. Смеясь, переговариваются охранники. Я бегу и смотрю на них. Их двое. Колонна бежит, а они неторопливо идут справа от нас – по узенькой асфальтовой дорожке, сделанной специально для них. Охране не надо бежать – колонна длинная, они видят нас сбоку, справа. А слева – вплотную – проволока с пропущенным током и вышка с пулеметами. Так что охрана отвечает только за правую сторону – за уголь и вагонетки. Еще правее, следом за тремя большими кучами угля, тоже проволока с током и вышки с пулеметами. Для меня сейчас единственный выход – вагонетка с углем, потом стометровый путь по откаточным рельсам через проволоку и охрану – к железнодорожному бункеру, в который меня вышвырнут, перевернув вагонетку метрах в трех над бункером.
Но сейчас я не думаю о тех трех метрах, которые мне предстоит пролететь вместе с глыбами угля. Сейчас я бегу и смотрю на немцев. Обычно они останавливаются и, повернувшись друг к другу лицом, прикуривают сигарету. Мне нужен именно такой момент. Они чиркают спичкой или зажигалкой – и на какую-то долю минуты перестают видеть. Так бывает, если сначала посмотреть на горящую лампу, а потом на вечерний лес. Тогда лес покажется сплошной черной стеной. И люди – тоже. Я специально зажигал спичку, а потом смотрел по сторонам – и ничего не видел.
Только звенящую, черно-зеленую темноту. Я высчитывал, сколько времени продолжается эта черно-зеленая темнота, и получалось почти достаточно, чтобы добежать до ближайшей угольной кучи, броситься рядом с ней, замереть и ждать, пока пройдет колонна с охранниками, а потом снова ждать белого луча прожектора, который с немецкой пунктуальностью начинает шарить по этому кусочку лагеря особенно тщательно после того, как пройдет колонна.
Остановились! Я вижу, как они наклоняются друг к другу. Вспыхивает огонек спички. Он колеблется на ветру. Я рывком выбрасываюсь направо, делаю десять прыжков. На четвертом прыжке у меня сваливается с ноги колодка.
– Живей! Живей! – орут немцы.
Значит, они ничего еще толком не видят и поэтому кричат особенно зло. Сейчас у них пройдут зелено-черные круги перед глазами и они смогут видеть все вокруг, а значит, и меня они смогут увидеть. А мне еще надо сделать восемь шагов. Ведь я бегал здесь сто раз – я же знаю. Я высчитал. Я делаю восемь шагов и вижу, что мне еще осталось сделать столько же.
Все. Это конец. Я ошибся с расстоянием, но я не мог ошибиться с огоньком спички. Сейчас у них прошли эти черные круги, и они обязательно оглянутся по сторонам. А оглянувшись, увидят меня.
– Э! – кричит кто-то в колонне. – Эй, ребята, колодка слетела! Стойте!
– Живей! – орут немцы. – Свиньи! Живей!
Они выучили эти русские слова специально для нас, военнопленных.
– Колодку потерял! – кричит кто-то.
Я слышу, как у меня за спиной начинается свалка. Это меня выручают ребята. Только б охрана не стала стрелять в них! Нет. Просто орут. Это ничего, они всегда орут.
Я падаю и вжимаюсь в землю. Крики моментально прекращаются, охрана тоже успокоилась. Только колодки гремят. А потом становится тихо-тихо, как в лесу.
Через пять минут прожектор переползает на мой участок. Я вижу, как он шарит по дороге, потом медленно перебирается почти вплотную ко мне, быстро скользит по угольным кучам, снова возвращается на дорогу и осторожно, словно слепой, ощупывает каждый метр. Как в кино, детально, в свете прожектора – моя колодка. Я холодею. «Все. Увидали, собаки. Сейчас пойдет облава», – думаю я. Луч прожектора лежит на моей колодке чуть дольше, чем следовало бы. Я прищуриваюсь – и моя колодка кажется мне куском угля.
«Может быть, им тоже так кажется? Ведь они дальше».
Прожектор уходит, а потом резким рывком возвращается назад. И снова в луче – моя колодка. Луч прожектора становится нестерпимо ярким, голубым даже, а не белым, а потом постепенно исчезает. Становится темно и гулко. Я поднимаюсь, в момент оказываюсь на том месте, где только что лежал круг голубого света, хватаю колодку и бегу к углю. Подбегаю к вагонеткам, переваливаюсь в одну из них и начинаю орудовать куском фанеры. Через минуту я спрятан под углем. Все. Теперь надо ждать, когда вторая смена станет давать уголь и вагонетки пойдут к бункерам.
«Зачем я схватил колодку? Ведь это глупость. А что если
