Зот Тоболкин - Пьесы
Т а т ь я н а. Не смей! Не смейся над человеком. Сергей Саввич этого не заслуживает.
Ю р а. А чего он заслуживает?
Т а т ь я н а. Уважения и вообще…
Ю р а. Не уважения он ждет от тебя. Это даже я понимаю.
Т а т ь я н а. Поговори у меня!
Ю р а. Ладно, мать! Спать пора! А то будем к утру неполноценными гражданами.
Затемнение.
Первый Татьянин сон. Возможно, навеянный разговором с сыном. Возникает Б о г — И г о ш е в, он все так же без рубахи, но с венчиком над головой.
Рядом с ним — П е т р. Деревенская библиотека.
Б о г — И г о ш е в. Сушь-ка, это уж ни в какие ворота не лезет. Всю библиотеку растранжирил…
П е т р. Чо я растранжирил-то? Совсем не транжирил. Токо что книжки роздал на руки. Между прочим, в воспитательных целях. И для всеобщего сближения. Прочтет один книжку — другому передаст, тот — третьему. Вот и вся музыка.
Б о г — И г о ш е в. Черта с два передаст! Тьфу, опять нечистого помянул! Не отдаст, голову даю на отсечение! Что я, людей не знаю? Сам сотворил их по образу и подобию…
П е т р. Знать-то ты их знаешь, конечно. А образ и подобие твои устарели. Новых людей создавать надо: бескорыстных, честных и… гордых!
Б о г — И г о ш е в. Чем же прежние плохи? Чем? Вон какой колхозище на плечах своих подняли!.. Войну страшную такую выиграли.
П е т р. Колхозище — да. А до войны ты мог бы и не доводить. Двадцать миллионов пахарей потеряли. Самый цвет…
Б о г — И г о ш е в. Тут происки дьявола. Я тут, можно сказать, ни при чем. Церковь, сам знаешь, от государства отделена. Так что пекитесь о себе сами.
П е т р. Ежели каждый только о себе печься станет — это уж не жизнь будет, а сплошной эгоизм.
Б о г — И г о ш е в. Тогда друг о дружке думайте.
П е т р. Я вот думал о ближних, книжки им роздал, а ты меня попрекаешь.
Б о г — И г о ш е в. Дак ведь в библиотеке ни единой книжечки не осталось! Богу и то почитать нечего… хотя бы про этих чертовых атеистов…
П е т р. Они ж никуда не делись, книжки-то! Они просто на руках у колхозников.
Б о г — И г о ш е в. Стало быть, пиши пропало. Чужое-то всегда лучше!
П е т р. А я доверяю людям. Доверяю, и все.
Б о г — И г о ш е в. В Писании сказано: доверяй, но проверяй.
П е т р. Мало ли что в Писании! Может, оно привирает?
Б о г — И г о ш е в. Но-но! Ты полегче! Знай, на что замахиваешься! В общем, порешим так: книжки, чего бы это ни стоило, собери. Недостачу возместишь за свой счет.
П е т р. Недостачи не будет, гарантирую. Кстати, библиотеку надо кому-то передать. Я вызов на экзамен получил. На музыканта буду учиться.
Б о г — И г о ш е в. Восстанови библиотеку, и — скатертью дорожка.
П е т р. Вот и начнем с вас. За вами «Декамерон» числится.
Б о г — И г о ш е в. Да верну я твоего «Декамерона». Давно прочел. Щас Анна Петровна читает. И Витька — тайком.
Входит Т а т ь я н а.
Т а т ь я н а. Я у вас книжку брала… Сдать хочу.
П е т р. Ну вот, а вы волновались. Через неделю все книжки будут стоять на полках.
Б о г — И г о ш е в (взяв у Татьяны книжку). Про любовь, что ли?
Т а т ь я н а. Если бы! «Экономика сельского хозяйства».
Б о г — И г о ш е в. Про любовь не сдала бы…
Т а т ь я н а. Почему же это? Книжка-то библиотечная.
П е т р. Ну вот, ну вот…
Б о г — И г о ш е в. Ты какая-то ненормальная. Ныне так рассуждают: что колхозное, то мое.
П е т р. Ну, если что — баян продам.
Б о г — И г о ш е в. Тут и пяти баянов не хватит.
Затемнение, из которого снова возникает изба.
Т а т ь я н а одна.
Т а т ь я н а. Сергей Саввич прав оказался. Знает он людей. Книжек мы с Петей так и не собрали. Пришли к дедушке Егору. Он Спинозу себе взял. «Зачем? — спрашиваю. — Это очень трудный автор. Его и образованные-то не все читали». «Образованные как хотят, а я доломаю Шпинозу вашего». До сих пор «доламывает». Его Шпинозой за это прозвали. Другие тоже не лучше оказались. Анна Петровна, к примеру, «Декамерона» замотала. И сумма набежала изрядная. В музучилище Петя не поехал. В пастухи пошел… Я в тот год практику в своем колхозе проходила. Вдруг слышу раз — музыка. Дело-то весной было. Как раз черемуха распустилась. Соловьи распевали вовсю. От их песен, от пены черемуховой голова кружилась… Потому и решила, что музыка эта просто пригрезилась мне… Заслушалась, замечталась… Тут хохот раздался. Чего, думаю, это?.. А это Петя всех насмешил: пришел к нам на ферму с баяном. «Ты что, — спрашивают, — другого места для своего концерта не нашел? Буренок тешишь». «Не только буренок, но и вас, — отвечает. — Три чуда ценю на земле: женщин, коров да картошку. Это они войну выиграли…». И запел песню такую!.. Сейчас вспомню. (Поет.)
«Жалобно, грустно и тощеВ землю вопьются рога…Снится ей белая рощаИ травяные луга».
После этого больше никто не смеялся. Такая песня была душевная! Пронзительная песня! Чтобы написать ее, какой талант иметь надо!..
Слышится музыка, где-то вдали поет Петр.
Потом мама моя заболела. Бросила я институт и — домой. Мамы вскоре не стало.
Входит П е т р. Ключица в гипсе, но под накинутым пиджаком это не видно.
Т а т ь я н а (в трауре). Ты выпил, Петя?
П е т р. Я, Тань, с горя.
Т а т ь я н а. Какое же у тебя горе?
П е т р (изумленно). Разве твое горе — не мое горе?
Т а т ь я н а. Ты, что ли, любишь меня?
П е т р. Ты не знала об этом?
Т а т ь я н а. Как же я узнаю, когда ты молчишь?
П е т р. Дак слов таких нет, чтоб сказать об этом во всю силу.
Т а т ь я н а. Слов очень много. У Пушкина, к примеру: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»
П е т р. У Пушкина, может, всего одно мгновенье. У меня в тебе вся жизнь. Как же я о ней словами скажу, Тань? Нет, мне обыденных слов мало.
Т а т ь я н а. Ты бы музыкой намекнул или еще как.
П е т р. Я разве не намекал? Я тыщу песен для тебя сочинил… Не поняла… стало быть, и музыка бессильна.
Т а т ь я н а. Твои песни помню. Ты их коровам да дояркам пел.
П е т р. И коровам пел, и дояркам… А думал все-таки про тебя.
Т а т ь я н а. Тебе горько сейчас?
П е т р. Горько, Таня. Горше не бывает.
Т а т ь я н а. Иди сюда. Я поцелую тебя.
П е т р. Зачем?
Т а т ь я н а. Сам же сказал, что любишь.
П е т р. Люблю, Тань. Ну прямо без ума от тебя. Но ты-то меня не любишь.
Т а т ь я н а. В том и беда, что люблю. И знаю, нелегко мне с тобой придется. Хоть и безобидный ты с виду, весь какой-то не от мира сего.
П е т р. Я все-таки не верю, Тань. Не можешь ты меня полюбить. Не за что.
Т а т ь я н а. Люблю — стало быть, есть за что. (Целует его.) Я думала, ты не придешь. Одиноко мне было.
П е т р. Прийти-то я пришел. Но… выпимши, видишь.
Т а т ь я н а. Чего ради пил-то?
П е т р. Дак из сострадания к тебе. Но есть и другая причина…
Т а т ь я н а. Поди, снова опростоволосился?
П е т р. Ага. Вез пианино для клуба. Дорогое, немецкое пианино. И это… и расколотил.
Т а т ь я н а. Как расколотил?..
П е т р. Обыкновенно. Вдребезги. Машина перевернулась.
Т а т ь я н а. Сам-то хоть ничего… не ушибся?
П е т р. Сам вроде цел… вот только рука побаливает. И здесь маленько. (Трогает гипсовую повязку.)
Т а т ь я н а (подойдя к нему). Ключицу никак сломал?
П е т р. И руку тоже. Да это ничего, Тань, терпимо. Пианино выпало. А машина… на него встала!
Т а т ь я н а. Хорошо хоть не на тебя. Додумался: за рулем пить!
П е т р. Да и выпил-то чуть-чуть, для куражу токо. Ну и покупку спрыснуть.
Т а т ь я н а. Будешь опять с колхозом расплачиваться!
П е т р. Придется. Да это не самое страшное.
Т а т ь я н а. Что страшное-то?
П е т р. Дак горе у тебя. Одна осталась. (Подходит к ней, хочет обнять.)
Т а т ь я н а. Не нужен ты мне такой! Ты мне не нужен!
П е т р. Никому я, видно, не нужен. Все набекрень у меня выходит. Все набекрень. (Собирается уходить.)
Т а т ь я н а. Стой! Куда ты?
П е т р. Сама же гонишь…
Т а т ь я н а. Оставайся. Я еще не все выяснила. Тебя, наверно, опять судить будут?
П е т р. Судить? За что?
Т а т ь я н а. Пианино разбил. Машину ведь тоже?
Петр кивает.
Ох, горе ты мое луковое!
П е т р. Это еще не все, Тань.
Т а т ь я н а. О господи! Что еще?..
П е т р. Цветок я тебе привез… помял, правда, маленько. Так ты за то не взыщи. (Вынимает из-под рубахи измятый цветок. Он еще хранит тепло тела.) Вот, значит… с двадцатилетием тебя, значит.
