Александр Островский - Том 6. Пьесы 1871-1874
В одном из своих писем к драматургу Тихонравов сообщил ряд историко-литературных сведений о режиссере в труппе Грегори — Юрии Михаилоне; о представлении комедии «Есфирь» и т. д. (см. «Неизданные письма к А. Н. Островскому», М. — Л. 1932, стр. 563–564). Прося Бурдина похлопотать о присылке ему десяти оттисков напечатанной пьесы, драматург объяснял: «Мне нужны они для подарков тем лицам, от которых я пользовался материалами: Тихонравову, Забелину и, кроме того, еще кой-кому из близких знакомых» (т. XIV, стр. 239).
К писанию комедии Островский приступил 2 марта 1872 года, что видно из авторской пометы на черновой рукописи (Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина). Но и во время работы над пьесой Островский продолжал знакомиться с историческими материалами. Так, 28 марта 1872 года Н. А. Дубровский (чиновник Московской дворцовой конторы, археолог и архивист) уведомлял драматурга: «Записка А. Матвеева помещена в издании Сахарова под названием „Записки русских людей“. Эти записки ты можешь найти в Чертковской библиотеке, а потому и обратись к Петру Ивановичу Бортеневу» (Государственный Центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина). Однако Дубровский сам достал для драматурга записки А. Матвеева, о чем сообщил 30 марта Островскому (там же).
«Комик XVII столетия» был приурочен к 200-летнему юбилею официального открытия театра в России, праздновавшемуся 30 октября 1872 года.
Приступив к написанию комедии, драматург не сразу определил в ней количество актов и последовательность событий. Пьеса была задумана сначала в четырех действиях с прологом. На первом листе черновой рукописи есть запись: «Комик XVII столетия, комедия в IV действиях. С прологом. Пролог. Постельное крыльцо (4 июня 1672 года)». Островский начал пьесу со сцены Кочетова и Клушина (д. III, явл. 3, печатный текст). Но первый акт в этом виде не был полностью написан драматургом. Продумывая заново весь ход пьесы, он составил следующий сценарий: «1. Сватовство. 2. Аптека. 3. У Кочетова. 4. Двор. 5. Постельное крыльцо». Продолжая работать над сценарием, драматург хотел включить в него как пятую сцену — сцену «У мастериц», но затем отказался от этой мысли, а четвертую сцену изменил так: «Двор и заднее крыльцо» — и набросал план ее: «Боярыня Хитрая и Клушин. Лопухин и Клушин у казначея с жалобой. Две девки, Хитрая и Лопухин. Лопухин и Матвеев и Кочетов Яков. Матвеев».
В процессе работы комедия неоднократно подвергалась существенным композиционным изменениям. Драматург очень тщательно продумывал ход событий, в рукописи встречается несколько вариантов сценария пьесы. Здесь, например, имеется разработанный план первой и второй сцен, который в своей основе совпадает со структурой первого и второго актов в окончательном тексте.
Островский поставил перед собой задачу раскрыть в своей пьесе народные корни русского театра, показать, что театр на Руси был основан в 1672 году не для «царской потехи», а явился результатом потребности народной жизни.
До XVII века представителями театрального искусства на Руси были скоморохи, которые «разносили по всей стране „лицедейства“ и песни о событиях „великой смуты“, об „Ивашке Болотникове“, о боях, победах и о гибели Степана Разина» (М. Горький, «О литературе», М. 1955, стр. 605). Но профессия скомороха считалась позорным и греховным занятием, осуждалась правительством и церковью. Следуя исторической правде, Островский и положил в основу своей пьесы противоречие между влечением талантливого актера к театру и его суеверным страхом перед профессией скомороха.
Однако этот конфликт не сразу нашел глубокое выражение в комедии. К этой мысли драматург пришел лишь в процессе работы. Первоначально драматизм положения главного героя — Якова — заключался в том, что он оказывался насильно завербованным в комедианты окольничим Матвеевым, который «сгонял подьячих молодых в потешную палату» для «потехи царской». Сам Яков не обнаруживал призвания к театральному искусству. В черновой рукописи имеется такой диалог Якова и его отца — Кочетова:
Яков
Несут молву, что для некакой потехи царскойНеведомый окольничий МатвеевСгонять велел подьячих молодыхВ потешную палату.
Кочетов
Эта службаНе хитрая: охотников найдетсяХоть пруд пруди; да чести в ней нисколько,А грех велик.
Яков
…Охотников не ищут.В потешную сбивают силой: жизниСвоей не рад, брожу, как полоумный,Навяжут мне невесть какую службу.
Островский неоднократно возвращался к мысли о том, что Яков не по своему желанию попал в скоморохи. Зачеркнув диалог Кочетовых — отца и сына, — драматург ввел эту мысль в сцену Якова с Натальей; Яков говорил Наталье: «Вот видишь ли, безвинно я страдаю. Моей вины и моего хотенья нисколько тут, ни на волос». И в первом и во втором действиях именно сцены, в которых идет речь о новой службе Якова, подвергались наибольшей правке. Глубокое проникновение в историю русского театра и в психологию актера-скомороха XVII столетия заставило Островского отказаться от первоначального замысла и дополнить драму главного героя комедии конфликтом между его добровольным стремлением служить искусству и суеверным страхом перед профессией актера. Уже в черновой рукописи монолог Якова (д. II, явл. 6) имел такую редакцию:
Яков
С добра ума убраться поскорее.Потешно им, а мне хоть волком вой.Душа моя трепещет, сердце ноетИ день и ночь. Не силой, не неволейЗаставили грешить меня. — Тогда быИ грех на них и вся вина. — Я сам,Охотой шел, свое хотенье было.И сам держи ответ перед отцом,Перед судом Господним. Страшно дело,Охотой шел, охотой и уйду.Отбегаюсь, веди хоть на веревкеВ потешную, хоть бей, а буду бегать.Хоть режь меня. Я бегать не отстануДо той поры, когда родной отецПрикажет мне комедиантом зватьсяИ действовать меня благословит.Всяк о себе. Кому нужна Есфирь,А мне душа нужна. Прощайте, братцы!
В окончательном тексте противоречие между призванием талантливого артиста к театру и его боязнью преступить общепринятые нормы приобрело еще более острую форму, а положение Якова стало еще драматичнее: он не верит в благословение отца на его скоморошью службу и вынужден бежать от любимого дела.
Островский упорно работал над пьесой, торопился написать ее к бенефису Д. В. Живокини 2-го.
26 августа 1872 года он сообщал Бурдину: «Новую пьесу я кончу на днях и тогда буду просить тебя употребить все усилия, чтобы она скорей прошла цензуру и Комитет. Она должна пойти в Москве 19-го октября в бенефис Живокини 2-го» (т. XIV, стр. 236).
«Комик XVII столетия» был закончен 9 сентября 1872 года. 12 сентября Островский послал пьесу брату M. H. Островскому в Петербург для передачи ее в театральную цензуру и в журнал для печати. Отдав пьесу Некрасову, брат 22 сентября уведомлял драматурга: «Некрасов пьесу твою взял с величайшей охотой и деньги мне заплатил» (Государственный Центральный театральный музей им. А. А. Бахрушина). В связи с отъездом за границу М. Н. Островского все хлопоты о пьесе перешли к Бурдину.«…На тебя я надеюсь как на каменную стену, — писал ему драматург 27 сентября. — Кому бы ты не отдал комедию, попроси, чтобы, во-1-х, не торопились ее печатать, а во-2-х, чтоб поисправней была корректура, — мне хочется, чтоб она была напечатана точь-в-точь как есть в моем оригинале» (т. XIV, стр. 239).
Некрасов предполагал поместить пьесу сначала в первом номере «Отечественных записок». Она была даже набрана, но затем он обратился к драматургу со следующей просьбой:
«Пишу я Вам по особому случаю. У меня есть поэма в три печатных листа да в Вашей комедии четыре листа. Семь листов стихов на одну книгу журнала много, между тем мне хочется пустить свою поэму („Княгиня Волконская“. — Н. Г.) в 1-ю книгу по той причине, что цензурные условия ухудшаются с ужасною быстротою; в лишний месяц может дело дойти до того, что поэму мою (из времен декабристов) запретят. Итак, не будет ли для Вас в каком-нибудь отношении неудобно, если я „Комика“ (уже набранного — не прислать ли Вам корректуру?) пущу во 2-й книге. Говорите откровенно. Если Вам это не понравится, то я обе вещи пущу в 1-ю книгу» (Н. А. Некрасов, Собр. соч., М. 1952, т. XI, стр. 230–231).
Таким образом, по просьбе Некрасова «Комик XVII столетия» был напечатан во втором номере журнала.
Бурдин деятельно хлопотал о скорейшем прохождении комедии через театральную цензуру. 25 сентября он уведомлял Островского: «Пьеса представлена в Комитет, а теперь еду просить цензора поскорее прочитать ее. Вероятно, в средине будущей недели она будет совсем готова» («А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М.-Пг. 1923, стр. 163).
