Александр Островский - Том 3. Пьесы 1862-1864
Не получив предложения со стороны дирекции императорских театров, Островский начинает сам добиваться продвижения хроники на сцену. Он посылает пьесу в Театрально-литературный комитет, где она была одобрена 13 июля 1863 г. Вслед за этим пьеса была послана в драматическую цензуру.
О положительном и скором отзыве деятельно хлопотали в цензуре друзья Островского — Ф. А. Бурдин и И. Ф. Горбунов. После царского «благоволения» положительный отзыв на пьесу уже не составлял риска. И все же цензор И. А. Нордстрем задерживал отзыв более двух месяцев.
Наконец Нордстрем написал отзыв, в котором он, явно в интересах Островского, подчеркивал религиозные мотивы пьесы и совершенно обходил ее глубоко демократический пафос. Однако он исключил из пьесы следующее место:
Лыткин
Теперь такое время, Петр Аксеныч,Хорошему не верь, а что дурноеУслышишь, это, брат, уж верно правда.
Темкин
Так подошло, хоть не живи на свете!
Аксенов
Бедам конца не видно. Знать, ГосподьНам прегрешений наших не отпуститИ до конца нас хочет погубить.
(д. 1, явл. 3.)
Но управляющий III отделением царской канцелярии А. Л. Потапов не решился дозволить пьесу к представлению. Принимая во внимание крайнюю напряженность политической обстановки в стране, он, ввиду отсутствия в Петербурге в это время шефа жандармов князя В. А. Долгорукова, счел необходимым проконсультироваться с министром двора графом В. Ф. Адлербергом. Адлерберг поддержал опасения Потапова. Оба они побоялись показать на сцене народного вожака Минина, устрашились критики дворянства. Историческая хроника Островского оказалась слишком злободневной. Постановка ее на сцене была признана несвоевременной, и на одобрительном рапорте Нордстрема появилась отрицательная резолюция: «Вследствие словесного объяснения с г. Министром императорского двора запретить. 6 октября 1863 г. Потапов».
Бурдин, возмущенный запрещением пьесы, послал Островскому 9 октября следующее письмо:
«„Минин“ запрещен! Я сейчас из цензуры — это дело вопиющее — в рапорте сказано, что пиеса безукоризненно честная, исполнена искренних, высоких и патриотических идей — и все-таки запрещена — почему, этого никто не знает!
Стыд тебе, позор, бесчестье на всю жизнь, если ты это дело оставишь так! Лучше разбить чернильницу, сломать перья, отказаться от всякой деятельности, чем переносить такие интриги и несправедливости!.. Что за несчастная русская сцена — ты единственное лицо, которым она дышит, и с тобой так поступают. Это не возможно ни с кем и нигде! Для тебя и всех драматических писателей это вопрос быть или не быть! Ставя высоко драматическое дело — ты не должен, ты не смеешь его бросить без внимания» («А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М. — Пг. 1923, стр. 18).
Островский приехал в Петербург 23 октября 1863 г., пробыл там более двух недель, но добиться разрешения пьесы для сцены не мог.
В начале февраля 1864 г. Островский делает попытку возобновить хлопоты о «Минине» и просит Бурдина: «Спроси как-нибудь, при случае, у Федорова, не может ли он сказать чего-нибудь о судьбе „Минина“ хоть в будущем» (т. XIV, стр. 1 12). Но П. С. Федоров ничего утешительного драматургу не сообщил.
Пьеса в этой редакции так и не увидела сцены.
Козьма Захарьич Минин, Сухорук (2-я редакция)*
Впервые пьеса была опубликована в четвертом томе Полного собрания сочинений А. Н. Островского, изд. товарищества «Просвещение», 1904. Печатается по цензурованной рукописи, хранящейся в Государственной театральной библиотеке им. А. В. Луначарского в Ленинграде.
Островский, потеряв всякую надежду увидеть «Минина» на сцене, решил в 1866 г. переделать пьесу и хлопотать о ее разрешении для представления уже в новой редакции. Во второй редакции пьесы он вынужден был из-за цензурных опасений несколько ослабить в речах Минина то, что свидетельствовало о связи Минина с народом и сочувствии его страданиям, а также обличения бояр. Например, во втором действии из последнего монолога Минина был исключен отрывок, начинающийся словами: «Не за свои грехи» и заканчивающийся словами: «Народ несет, как будто ждет чего» (стр. 39 наст. т.). Исчезло высказывание Минина о предательстве бояр: «…а то так в Польшу. Да и целуют крест кому попало» (стр. 86 наст. т.). В начале пятого действия были сокращены реплики Минина об отсутствии истинного патриотизма у богатых людей; оказались вычеркнутыми и следующие слова Минина:
Соблазну власти я не поддавался;И как наседка бережет цыплят.Так я берег от властных и богатыхМолодшую, обидимую братью.
Идейно несколько ослабив пьесу, Островский сохранил ее общий демократический пафос.
Не согласившись полностью со своими критиками, Островский во второй редакции хроники все же несколько смягчил религиозные мотивы. Это сказалось, например, в сокращении монолога Минина в шестом явлении первого действия, в котором дается положительная оценка роли патриарха в борьбе с иноземцами. В образе Марфы Борисовны были устранены черты аскетизма.
Драматург ввел в пятое действие эпизоды борьбы ратников Пожарского и Минина с поляками и сцену возвращения ратников в Нижний Новгород.
12 августа 1866 г. Островский просит Ф. А. Бурдина «поговорить с Павлом Степановичем (Федоровым, начальником репертуара петербургских императорских театров. — А. Р.), не может ли пройти „Минин“ совершенно переделанный так, что будет почти новая пьеса» (т. XIV, стр. 137). 11 сентября Бурдин известил Островского, что П. С. Федоров согласился принять «Минина», если он будет переделан сценично и его постановка не потребует больших расходов. Бурдин обещал также «протащить» хронику немедленно «по всем официальным мытарствам» («А. Н. Островский и Ф. А. Бурдин. Неизданные письма», М.-Пг. 1923, стр. 42). Ко всему этому у артиста С. Я. Марковецкого не оказалось для бенефиса пьесы, Бурдин предложил ему взять «Минина», и Марковецкий обратился к Островскому с просьбой о предоставлении ему хроники. Островский немедленно ответил Бурдину, что «Минин» «готов, но на клочках и не приведен в порядок. Чтобы приготовить его для отсылки в Петербург, то есть собрать, отделать и переписать два экземпляра, нужно по крайней мере неделю самого усиленного труда… „Минин“ является совсем в новом виде, из него выйдет живая и сценическая пьеса» (т. XIV, стр. 137).
В конце сентября 1866 г. работа над втооой редакцией «Минина» была завершена. «Эту пьесу, — писал Островский артисту В. В. Самойлову, — я совершенно переделал, сократил ее так, что остались только самые эффектные места, сверх того я прибавил две новые сцены: „битву под Москвой и возвращение в Нижний“. В новом виде хроника обнимает всю деятельность Минина, и публика может видеть на деле, как совершилось спасение Руси» (т. XIV, стр. 140).
24–25 сентября 1866 г., посылая рукопись Бурдину, драматург просил: «Перечитай хорошенько „Минина“, посылается нечитанный, некогда было» (т. XIV, стр. 139). В рукописи, являющейся писарской копией пьесы (автограф не сохранился), имеются явные описки, разделения актов на явления нет, поэтому в настоящем издании их пришлось ввести по режиссерскому экземпляру Александрийского театра, хранящемуся в Государственной театральной библиотеке им. А. В. Луначарского в Ленинграде.
12 октября 1866 г. драматическая цензура разрешила «Минина» к представлению, изъяв из пьесы ту часть диалога Минина и Воеводы во второй сцене третьего акта, где речь идет о способах получения боярства, от слов «Другой боярин-то» до ремарки «Голоса» (стр. 196–197 наст. т.).
Успешный исход хлопот о разрешении пьесы определили не столько связи Бурдина в цензуре, сколько переделка пьесы и новые социально-политические обстоятельства в стране. Национально-освободительное движение в Польше было жестоко подавлено. Силою карательных войск царская власть «успокоила» и русских крестьян, добивавшихся своих прав на землю. Самодержавие торжествовало. В этих условиях у цензурных властей уже не было той обостренной придирчивости, какую они проявляли к прогрессивным драматическим произведениям в 1863 г.
Постановка пьесы в Петербурге и Москве вызвала новые отклики в прессе.
А. С. Суворин, примыкавший в ту пору к прогрессивному лагерю, писал, что пьеса «отличается несомненным поэтическим обаянием и редкой прелестью стиха». Но при этом он считал, что пьеса «при всех ее достоинствах» воспроизводит не самый драматический момент «нижегородского движения». Нижний и Москва, изображенные Островским, лишь пролог и эпилог великой драмы, завершившейся избранием нового царя. «Главная ошибка г. Островского, — утверждал Суворин, — заключается в выборе драматического момента. Мгновенная вспышка патриотизма недостаточна для драмы, задавшейся изображением великого события в русской истории, события вполне народного. Для обрисовки характера Минина слишком мало той сравнительно ничтожной борьбы, которая предстояла ему в Нижнем. Настоящая борьба, где нужно было пускать все средства ума, где приходилось бороться с самыми разнообразными стремлениями областей и городов, где нужно было согласить почти противоположные интересы, происходила не в Нижнем, а в Ярославле». По мнению Суворина, пьеса от переделки по существу не выиграла. Ее последняя сцена лишняя, а Поспелов и Марфа Борисовна только «заслоняют собой главный мотив» («Санкт-Петербургские ведомости», 1866, № 330, 11 декабря).
