Александр Островский - Том 4. Пьесы 1865-1867
Голицын
Не рано ли?
Куракин
Пораньше-то вернее,Пока с умом собраться не успели.
Голицын
Крамольник он от головы до пяток!Боярином ему б и оставаться,Крамольнику не след короноваться.Крамолой сел Борис, а Дмитрий силой:Обоим трон московский был могилой.Для Шуйского примеров не довольно;Он хочет сесть на царство самовольно —Не царствовать ему! На трон свободныйСадится лишь избранник всенародный.
Комментарии
Воевода (Сон на Волге). 1-я редакция*
Впервые комедия была напечатана в «Современнике», 1865, N 1.
Замысел пьесы возник под влиянием поездки драматурга по Волге в качестве участника «литературной экспедиции». Осенью 1857 года Островский сообщал Н. А. Некрасову о своем намерении написать «целый ряд пьес под общим заглавием „Ночи на Волге“» (Полн. собр. соч., т. XIV, Гослитиздат, 1953, стр. 66). Одним из произведений этого цикла и должна была явиться комедия «Воевода (Сон на Волге)». Этнограф С. В. Максимов, близко знавший Островского, в статье, посвященной «литературной экспедиции», писал: «Волга дала Островскому обильную пищу, указала ему новые темы для драм и комедий…» По словам Максимова, здесь драматургу «приснился поэтический „Сон на Волге“, и восстали из гроба живыми и действующими „воевода“ Нечай Григорьевич Шалыгин с противником своим — вольным человеком, беглым удальцом, посадским Романом Дубровиным, во всей той правдивой обстановке старой Руси, которую может представить одна лишь Волга, в одно и то же время и богомольная и разбойная, сытая и малохлебная» («Русская мысль», 1890, № 2, стр. 40).
Первое упоминание о пьесе «Воевода» содержится в письме Островского к И. И. Панаеву от 28 августа 1860 года. В этот момент драматургу казалось, что ему удастся написать эту пьесу сравнительно быстро. «„Сон на Волге“ постараюсь окончить поскорее», — сообщал он (т. XIV, стр. 86). Прошло, однако, много времени, прежде чем этот замысел был доведен до конца. В декабре 1864 года драматург сообщал Н. А. Некрасову: «Я окончил для Вас „Сон на Волге“ и занимаюсь теперь только отделкой перепиской» (там же, стр. 121).
Процесс работы Островского над «Воеводой» можно проследить, знакомясь с черновой рукописью пьесы, хранящейся в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Здесь имеется следующий набросок плана «Воеводы»:
Акт 1-й
1 Сад = Дочери.
2 Комната в доме боярина. (Скоморохи) =
Акт 2-й
Палаты воеводы. Ворожба. Охота. Сцена молчания при матери (Шут.) Женщина. Приказ ей. (Разбойники.) 2.
Акт 3-й
1 Терем: сцена с вдовой. Сцена со служанкой, опять со вдовой. Сон.
Акт 4-й
Изба. — Во сне разные виды — поют Лодку.
Акт 5-й
Двор. Переходы.
Работая над пьесой, Островский производил в черновой рукописи перестановку отдельных сцен, явлений, монологов. Например, слова Бастрюкова «Душа горит, на части сердце рвется» и т. д. драматург перенес из 1-й сцены 1-го действия по 2-ю сцену, сделан пометку: «В след. сцену». Действие 2-е начиналось разговором девушек с Недвигой (в печатном тексте явление 2-е). Позднее Островский написал явление 1-е — разговор Степана Бастрюкова с Резвым.
Некоторые сцены «Воеводы», набросанные прозой, были написаны заново, в стихотворной форме. Таков, например, разговор посадских в прологе. Излагая его стихами, Островский сохранил почти все мысли и подробности, содержавшиеся в прозаическом варианте, одновременно придавая речи действующих лиц бСльшую живость и энергию.
Рукопись «Воеводы» отразила также колебания Островского при выборе имен действующих лиц. Степана Бастрюкова драматург упорно называл в начале пьесы (вплоть до 9-го явления) Борисом Темрюковым. Воеводу Шалыгина Островский в одном месте называет не Нечаем, а Бакаем. Выбирая имя для отца своей героини, драматург перебрал ряд фамилий: Добрынин, Кунаев, Кауров, Ковригин, Пыляев. Всем им была предпочтена более выразительная фамилия — Дюжой.
Работая над пьесой, Островский добился рельефности образов и удивительной полноты и правдивости воспроизведения старорусской жизни. В «Сне на Волге» все без исключения детали и самый язык пьесы ярко свидетельствуют о том, что действие приурочено к определенному месту и времени. Оно происходит в одном из верхневолжских городов, в районе распространения окающих говоров, получивших отражение в языке персонажей этой пьесы. С. Н. Дурылин полагает, что Островский в «Воеводе» «рисует тот же Нижний Новгород», который является местом в «Минине» (С. Дурылин, А. Н. Островский, очерк жизни и творчества, изд-во «Искусство», М.-Л. 1949, стр. 83). Вернее, однако, предположить, что действие «Воеводы» развертывается в Костроме. В пьесе фигурируют бортники, идущие гужом в обозе «из Нижнего» «до Ярославля». Находящаяся между этими двумя городами Кострома и была, очевидно, городом, куда приехал «на кормление» воевода Шалыгин и где он через некоторое время был заменен вновь прибывшим воеводой Поджарым. Недаром в пьесе говорится, что смещенный с должности воевода обязан по приезде в Москву «явиться в костромском приказе». По свидетельству Гр. Котошихина, в ведении костромского приказа находились «городы Ростов, Ярославль, Кострома и иные» (Гр. Котошихин, О России в царствование Алексея Михайловича, изд. 2-е, СПб. 1859, стр. 89). В пользу высказанного выше предположения свидетельствует и такая подробность. Во второй редакции пьесы Щербак велит крестьянам сказать стрельцам, что разбойники ушли «по Волге к верху, в город». Нижний Новгород не мог находиться выше того места (по течению Волги), куда отправился на богомолье воевода и где он заночевал в крестьянской избе, так как в эту же избу явились бортники, идущие обозом из Нижнего до Ярославля. В драме упоминаются в определенном контексте Галич, Белое Озеро, Унжа, что тоже служит подтверждением того, что действие пьесы происходит не в Нижнем Новгороде, а в Костроме.
Не менее точно зафиксировано и время действия «Воеводы». Оно отнесено к началу 70-х годов XVII века. Изображенные в пьесе разбойники собираются плыть «на низ» «к казакам», полагая, что там они будут «целее»: «там что-то заварилось». Речь идет о восстании под предводительством Степана Разина.
Весьма типичной фигурой для изображаемого Островским времени является беглый посадский Дубровин, сделавшийся своеобразным борцом за попранную справедливость. Как видно из черновой рукописи «Воеводы», Островский стремился с наибольшей силой и художественной яркостью передать вольнолюбивое настроение и протест Дубровина. Набрасывая монолог своего героя, начинающийся словами «Сердце ретивое» и т. д., драматург отчеркнул сбоку слова, обличающие «неправый суд», волков в овечьем стаде, — и написал возле отчеркнутого места: «Сильнее!!!»
Создавая «Воеводу», Островский тщательно изучил большое число исторических документов и материалов. Некоторые источники указаны им самим в черновой рукописи пьесы. Здесь имеются ссылки на третий и четвертый тома «Актов археографической экспедиции», на второй том «Актов, относящихся до юридического быта древней России», и на четвертый том «Актов исторических». Ссылается драматург в рукописи и на второе издание книги Гр. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича». Н. П. Кашин в статье «Комедия „Воевода“ и ее источники» (Н. П. Кашин, Этюды об А. Н. Островском, М. 1912, т. 1, стр. 204–216) приводит выписки из «Актов», весьма близкие по содержанию и языку к соответствующим сценам пьесы Островского. Например, речь бирюча в прологе и читаемая в конце пьесы грамота о смещении Шалыгина почти полностью основываются на грамотах, помещенных в «Актах». Из «Актов» же взято указание на «мурзу крещеного», выступающего в качестве помещика.
Кроме «Актов» и книги Котошихиныа, Островский пользовался, по утверждению Кашина, и таким источником, как «Домострой», который мог дать драматургу «некоторые сведения о положении русской женщины в XVII веке», а также «о волхвах и кудесниках» (там же, стр. 224, 226). Н. П. Кашин называет еще книгу Н. И. Костомарова «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях» (СПб. 1860). Эту последнюю Островский использовал в гораздо большей степени, чем думал Н. П. Кашин. Например, описание русского города XVI–XVII веков в книге Костомарова близко напоминает обстановку пролога в «Воеводе».
Островский, по-видимому, использовал и другую книгу Костомарова — «Очерк торговли Московского государства в XVI и XVII столетиях» (СПб. 1862). Отсюда драматург мог взять подробности, относящиеся к торговой и промышленной деятельности волжского населения в старину. Впрочем, изучением быта и занятий волжан Островским прилежно занимался еще во время «литературной экспедиции». Заглядывал, вероятно, Островский и в «Уложение царя Алексея Михайловича». Осторожный разговор Кулика с Иваном о вине заставляет вспомнить первую и вторую статьи 25-й главы «Уложения», содержащей «Указ о корчмах». Допустимо, наконец, предположить, что Островскому были известны такие работы А. П. Щапова, как «Древние пустыни и пустынножители на северо-востоке России» (1860), «Русский раскол старообрядства…» (1859) и «Земство и раскол» (1862). А. П. Щапов видит смысл древнего пустынножительства в «нравственном противодействии» «грубым силам и стремлениям», «бесчеловечному порабощению свободных людей» («Сочинения А. П. Щапова в трех томах», СПб, 1906, т. I, стр. 25). Подобную же трактовку пустынножительства находим в «Воеводе» Островского.
