Иван Лажечников - Горбун

Кремонов. Дай слово исполнить это теперь же... ко дню рожденья Веры... Утешь меня, осчастливь... Может быть, мне самому осталось недолго жить.

Аполлон Павлович. Хорошо... только не нынче... нынче было бы безрассудно... надо приготовить... а скоро, очень скоро... однако ж, не надо терять золотое время... Вспомните, что я ко дню рождения моей дорогой сестрицы выработал 300 душ и прочее и прочее. Надо же выручить денежки за них.

Кремонов (грустно качает головою и садится на стул.)

Аполлон Павлович (в сторону). Снова в битву против судьбы!.. Vas, банк! пасть, так пасть, миллионером! (Подходит к Шафу.) Добрый день, приятель!

Шаф. День?.. Разве здесь бывают дни, милостивый господин?.. Для меня одна нескончаемая ночь.

Аполлон Павлович. Ночь, день, часы, это только пустые слова, Каспар Иваныч; во времени их нет. Впрочем, мы иллюминуем твою ночь. (Зажигает несколько свечей; за занавеской лица становятся в такое положение: Кремонов то сидит на стуле, то прохаживается в раздумье по авансцене, то ложится на постель Шафа. Шаф и Аполлон Павлович по временам показываются из-за занавески.) Какой же обед я приготовил тебе нынче! цыпленок — деликатес, вино — нектар!

Шаф. Лучше б уморили меня голодом.

Кремонов. Утешься, добрый Каспар: сын мой обещает выпустить тебя скоро на свободу.

Шаф. О когда бы так!.. Жена, дети, мир Божий, я вас опять увижу — опять я буду свободен. И в самом деле, пора, Аполлон Павлович. Условие мое было на шесть месяцев. Бедность, кровные нужды, мысль, что я составлю счастье моего семейства, заставили меня решиться, я исполнил условие, как честный немец; но вы... извините, милостивый господин, вы поступаете со мной неблагородно: срок давно кончился, и я здесь...

Аполлон Павлович. Ты знаешь причину, любезный Каспар Иваныч: помнишь — мыши... Кто ж это предвидел?.. Жаль, мышей-то мы и пропустили в условии. Ну, ты такой добрый, честный немец... Ты сделал нам одолжение, и мы не останемся неблагодарны: к семейству твоему посланы 10 тысяч; доволен ли прибавкою пяти?

Шаф. Воли, воли прошу я, господин, а не денег. Деньги заменят ли мне воздух, свободу, семейство, все, что я имею там на земле?

Аполлон Павлович (будто не слыша его слов). Помоги-ка, добрый друг... Ты такой искусный механик.

Шаф. Здесь потеряешь и смысл человеческий. Духота, мрак, тоска давят меня, сокрушили мои кости, сердце изныло... видите, каков я стал... (Показывает свои руки.) Я не выдержу еще недели... Если долее, готов лучше на плаху... умоляю вас именем Создателя нашего, общего нашего Судьи и Отца, выпустите меня из этого заточения.

Аполлон Павлович. Я уж обещал батюшке; ты мне более не нужен.

Кремонов. Верь, он исполнит свое слово.

Шаф. Поклянитесь именем Бога.

Аполлон Павлович. Ну, пожалуй.

Шаф. Клянитесь им, страшным именем Бога!

Аполлон Павлович. Да... им... клянусь.

Шаф. Нет, нет, милостивый господин, на вашем языке имя Бога, а в голове, в сердце вашем нет Его.

Аполлон Павлович. О, это слишком дерзко! Не настроить же мне свой голос на твою дудку.

Шаф. Докажите ж, что вы клялись в правде: возьмите меня нынче же с собою.

Аполлон Павлович. Ты вовсе одурел, Каспар. Надо ж поосторожней приготовить твой выезд. Разве хочешь погубить себя и нас с тобою? Я дал слово тебе и батюшке, и свято исполню его. Дня три-четыре и... уходи, ускачи от нас, улетай, хоть к черту!

Шаф. Не сердитесь же, милостивый господин, верю, верю.

Аполлон Павлович. Давно бы так. Расскажи-ка нам лучше о твоем житье-бытье, на... какой бишь реке?

Шаф. На Рейне, первой реке в мире. Какое там небо! какое тепло! как весело ластятся виноградные лозы к стене нашей хижины!.. И теперь в глазах мерещатся они... солнышко играет на яхонтовых кистях...

Аполлон Павлович (в сторону). Вот этак лучше. Пускай померещатся.

Шаф. И теперь, как будто вижу кирку нашу: золотой петух словно хочет оторваться от шпиля и улететь на небо... (грустно) а подле кирки кладбище... там покоится прах моего отца... над могилой его каштановое дерево свесило густые ветви... (Задумывается.)

Аполлон Павлович. Ну, а женочка у тебя, чай, прехорошенькая?

Шаф. Настоящая роза. Так и звали ее в деревне.

Ах! милостивый господин, кабы вы знали, как она добра, как меня любит: четыре года прошло с нею, словно один день в раю. А детки...

Кремонов. Сколько ж их у тебя?

Шаф. Трое, дочь и два сына: Луиза, Франц и Генрих... настоящие амурчики!

Аполлон Павлович. Ну, на каждого прибавлю по пятисот.

Шаф. Благодарю (задумывается). Ангелы мои, добрая моя Гретхен, мать-старушка... живы ли еще?.. И я мог вас покинуть?.. Нужда, нужда, чего ты не делаешь! Кабы вы знали, на какое ужасное дело я решился, чтоб видеть вас счастливыми... (Плачет.) Отпустите же меня ныне, Аполлон Павлович.

Аполлон Павлович. Я не прочь, только надо подождать.

Шаф. Боже, Боже мой! будь моим ходатаем... (Становится на колена.) Умоляю вас; сжальтесь надо мною... вспомните, что меня ждут старушка-мать, жена, трое детей... обнимаю ваши колена... целую ноги ваши.

Аполлон Павлович. Я сказал.

Кремонов. Разве с нас недовольно? Сжалься...

Аполлон Павлович (молчит).

Кремонов. Тронься, каменное сердце, участью этого несчастливца... Подумай: полгода в этом погребе... Хоть одно доброе дело, и в день страшного суда, на весах Бога, оно положено будет на выкуп твоих грехов.

Аполлон Павлович. Я сказал.

Кремонов. Так мое проклятие...

Аполлон Павлович. Я сказал. Полно-те, батюшка, с своей трагикомедией! Не угодно ли наверх? — Вспомните-ка лучше, завтра день рождения вашей Веры. Угодно ли будет поздравить ее от имени отца, делателя фальшивой монеты, и убить ее именно в этот день, или дать мне волю с Каспаром. Важность какая, грошовому немчуре потрудиться здесь лишний месяц. (Гасит свечи и берет фонарь.) Угодно ли вам за мною? (Отворяет дверь, отец следует за ним.)

Шаф (один). Есть Бог, и злодей будет наказан... А ты, Каспар, разве не участник их злодеяний, разве не такой же фальшивый монетчик? Нужда, дети, скажешь ты в оправдание?.. Нет, нет, никакая цель не изменяет злодейства. Лучше б погибнуть мне телом, погибнуть детям, жене, чем пускаться на такое ужасное дело, чем погубить навеки душу свою... Господи! взгляни милосердым оком на мои несчастья, порази меня Своими громами, но хоть за мои страдания пощади невинных.

Грете, милые дети, матушка, над вами всходит теперь солнце; Рейн течет перед глазами вашими во всем великолепии своем; может быть, в эту самую минуту вы гуляете по саду, чистые делами и помыслом, вы спокойны и радуетесь, а я... под землею, в склепе, и с совестью злодея... И там, на свете, вы, может быть, отворотитесь от меня (плачет).

Хоть раз бы еще взглянуть на них и потом умереть! Но где надежда освободиться?.. Знаю, что есть отсюда другой выход: об этом проговорился раз Мошнин... но здесь нигде не видать такого выхода... осмотрю еще хорошенько свою тюрьму, перегляжу каждый камешек, каждую щель, каждый гвоздик... А если найду выход? куда он поведет меня?.. Не прямо ль в руки горбуна, или в западню?.. Что бы ни было, надо искать спасения или смерти.

Утро, сад; посреди его павильон. На правой стороне небольшое здание; от него идет решетка с воротами. На левой стороне двухэтажный барский дом с террасою в нижнем этаже, ближе к авансцене; в конце этого дома башня. За решеткою видна толпа народа.

Аполлон Павлович сходит с террасы к воротам сада и ласково кланяется народу. При появлении его слышны голоса в толпе: «Вот родимый наш! Батюшка! Кормилец! Отец наш! Дай Бог ему многие лета здравствовать!»

Аполлон Павлович. Благодарю, благодарю, друзья! Есть ли тут из чужих деревень мужички?

Несколько мужиков и баб (кланяются). По милости твоей, сударь, званы на хлеб-соль твою.

Аполлон Павлович. Смотрите же, наши, гостей не забывай! Всего вдоволь им!

Несколько мужиков. Слушаем-ста, батюшка Аполлон Павлыч.

Аполлон Павлович. Где погорелые из Шемшурина? (Являются два старика и один пожилой крестьянин.) Сестра жалует вам на постройку изб и заведение двести рублей.

Старики. Денно и нощно будем молиться за тебя, отец наш.