Бернард Шоу - Тележка с яблоками

Магнус. Речь идет не о революции в Англии. Речь идет о тех странах, с которых мы взимаем дань, обеспечивающую на­ше благополучие. Что, если они вдруг раздумают платить эту дань? Такие случаи бывали.

Плиний. Ни, ни, ни, сэр! Этого быть не может. Ведь им же нужно торговать с нами.

Магнус. Ну, я думаю, они в крайнем случае могут обой­тись без рождественских хлопушек.

Красс. Вы рассуждаете, как ребенок.

Магнус. Дети при всей своей наивности рассуждают ино­гда очень здраво, господин министр колоний. Когда я вижу, какого рода процветание вы создали, отдав ведущие отрасли нашей промышленности на откуп крупным капиталистам, лишь бы они затыкали вашим избирателям рот высокой зарплатой, — мне кажется, что я сижу на вулкане.

Лизистрата (до сих пор только слушавшая с бесконеч­ным презрением, вдруг вмешивается в разговор низким замо­гильным контральто). Правильно! Правильно! Мое министерст­во уже готово было приступить к использованию энергии мор­ского пролива на севере Шотландии и отлично справилось бы с этим делом, а вы, дураки, взяли да и отдали все в руки Пентланд-Форт-синдиката, и вот теперь, пока мы тут разводим скло­ки и головотяпство, эта шайка иностранных капиталистов бу­дет наживать миллиарды за народный счет. А все дело обстря­пал Красс. Председатель синдиката — его дядя.

Красс. Ложь! Бессовестная ложь! Он мне даже не род­ня. Он всего лишь тесть моего пасынка.

Бальб. Я требую, чтобы мне разъяснили это выраже­ние — склоки и головотяпство. Слишком уж много раз мы его сегодня слышали. В конце концов, кого тут имеют в виду? Если билль о фабриках — головотяпский билль, я здесь ни при чем. Всем вам известно, что, когда я стал министром, этот билль уже лежал у меня на столе с пометками его величества на по­лях.

Протей. Хотел бы я знать, долго еще вы тут будете играть в руку его величеству и затруднять мое положение?

Все виновато молчат.

(Продолжает уверенным и авторитетным тоном.) Речь идет сейчас вовсе не о наших способностях или нашем поведении. Его величество не станет заострять этот вопрос, потому что иначе мы будем вынуждены поднять вопрос о нравственности его величества.

Магнус. Что-о?

Бальб. Браво, Джо!

Красс (тихо, Аманде). Ага, проняло!

Магнус. Я должен принять эту угрозу всерьез, мистер Протей?

Протей. Если вы попытаетесь осложнить чисто конститу­ционный вопрос выпадами личного характера, мы в долгу не останемся. В этом поединке перчатка брошена нами, и, следо­вательно, вам предоставляется выбор оружия. Угодно вам вы­брать скандал — отлично, мы будем действовать теми же мето­дами. Впрочем, я лично был бы огорчен таким выбором. Что хорошего, если мы начнем перемывать друг другу косточки у всех на глазах? А вы не стройте себе на этот счет никаких ил­люзий. Заявляю вам прямо: я поставлю все точки над i. Вы скажете, что Красс — взяточник...

Красс (вскакивает). Я...

Протей (свирепо наступает на него). Сидите смирно. Предоставьте все мне.

Красс (садится). Я взяточник! Каково?

Протей (продолжая). Вы скажете, что я не должен был вручать портфель министра внутренних дел такому хаму, как Бальб...

Бальб (напуганный участью Красса, не может, однако, удержаться от протеста). Но послушайте, Джо...

Протей. Молчите, Берт. Тем более что это правда.

Бальб утихает, беспомощно пожав плечами.

Но к чему это приведет? Не ждите, что мы станем что-либо от­рицать, оправдываться, каяться. Как ни ловко подстроена ло­вушка, мы в нее не попадемся. Просто Красс при случае на­зовет вас вольнодумцем. А Бальб намекнет на ваше распут­ство в личной жизни.

Все мужское большинство кабинета испускает вздох восторженного изумления.

Вот, король Магнус. Наши карты открыты. Что вы на это ска­жете?

Магнус. Превосходный маневр! Люди часто удивляются, каким образом вы, находясь в окружении столь незаурядных личностей, продолжаете считаться единственным, кто достоин занимать пост премьер-министра, — несмотря на все ваши ис­терики и неистовства, вашу уклончивость и вашу сверхъесте­ственную лень...

Бальб (злорадно). Правильно! Правильно! Вот и вам досталось, Джо!

Магнус (продолжает). Но когда наступает решительный час, всякому становится ясно, что вы человек выдающийся.

Протей. Ничего выдающегося во мне нет. Любой член кабинета, мужчина ли, женщина ли, справляется со своим де­лом гораздо лучше, чем справился бы я на его месте. Я зани­маю пост премьера потому же, почему занимали его все мои предшественники: потому, что ни на что другое я не годен. Но я умею быть последовательным, когда это мне выгодно. И я сумею заставить вас быть последовательным, сэр, независимо от того, выгодно ли это вам.

Магнус. Во всяком случае, вы не из тех, кто льстит ко­ролям. Что ж, в данном случае король только благодарен вам за это.

Протей. Мы с вами прекрасно знаем, сэр, что обычно короли льстят министрам и тем удерживают их в подчинении; а поскольку вы единственный король, уцелевший еще в циви­лизованной половине Европы, природа, очевидно, вложила в вас весь тот запас льстивости, который она когда-то распределяла между полудюжиной королей, тремя императорами и одним султаном.

Магнус. Да с какой стати король будет льстить своему подданному?

Аманда. А если это хорошенькая женщина, сэр?

Никобар. А если это богатый человек, а у короля с день­гами туго?

Протей. А если это премьер-министр, и вы не можете обойтись без его совета?

Магнус (улыбаясь самой своей обворожительной улыб­кой). Ах, вот тут вы попали в точку. Что ж, видно, приходится сдаваться. Я побежден. Вы все оказались слишком умны для меня.

Боэнерджес. Вот это по-честному, ничего не ска­жешь.

Плиний (потирая руки). Вы истинный джентльмен, сэр. И мы не станем злоупотреблять своей победой.

Бальб. Можете рассчитывать на мою дружбу. У меня правило — лежачего не бить.

Красс. Пусть я даже взяточник, но невеликодушным противником меня никто не назовет.

Боэнерджес (в неожиданном наплыве чувств, встает и запевает громовым голосом).

Забыть ли старую любовь И дружбу прежних дней...

Аманда разражается неудержимым хохотом. Король смотрит на нее уко­ризненно, хотя сам с трудом сохраняет серьезность. Остальные поне­многу начинают подпевать Боэнерджесу, но тут в бешенстве вскакивает Протей.

Протей. Вы что — пьяны, что ли?

Гробовое молчание. Боэнерджес поспешно садится на место. Прочие певцы усиленно делают вид, что вовсе не сочувствовали вокальным упражнениям Боэнерджеса.

Вы с королем играли в старую игру — кто кого перетянет, и ставка в этой игре — ваше существование. Вам кажется, что вы перетянули. Ничего подобного. Король просто нарочно поддался вам, и вы, потеряв равновесие, полетели вверх тормаш­ками. А он теперь смеется над вами. Посмотрите на него! (Са­дится с презрительной гримасой.)

Магнус (не пытаясь дольше скрывать свое веселье). Аманда, выручайте! Ведь это вы меня рассмешили.

Аманда (улыбаясь во весь рот). Это было нетрудно, сэр. (Боэнерджесу.) Билл, как можно быть таким олухом!

Боэнерджес. Ничего не понимаю. Ведь его величество признал свое поражение, и признал, можно сказать, по-хоро­шему. Почему ж бы нам, одержав верх, не отнестись к этому, как пристало джентльменам?

Магнус. Разрешите мне объяснить. Я весьма ценю то бескорыстное великодушие — я бы сказал, истинно английское великодушие, —с которым вы все приняли мою маленькую уступку; особенно вы, мистер Боэнерджес. Но, право же, это не меняет существа дела. Мне и в голову никогда не пришло бы затеять кампанию взаимных попреков и обвинений, о кото­рой тут говорил премьер-министр. Ведь он прав: моя репута­ция весьма и весьма уязвима. Незапятнанная репутация — не­доступная роскошь для короля. В Англии были миллионы бес­порочных лавочников, но не было ни одного беспорочного го­сударя. Мои подданные принадлежат к различным религиоз­ным сектам, которых столько, что и не перечесть. Чтобы уп­равлять беспристрастно и справедливо, сам я не должен вхо­дить ни в какую секту; но ведь в глазах сектанта каждый, кто не принадлежит к его секте, — вольнодумец и безбожник. Среди придворных дам есть несколько вполне добродетельных жен и матерей, которые почему-то жаждут, чтобы их считали разврат­ными женщинами. Ради того, чтобы прослыть любовницей ко­роля, любая из них готова на все, кроме разве одного — дать бедному королю приятную возможность подтвердить справед­ливость ее притязаний. Но есть и другие, которые и в самом деле склонны пренебрегать запретами морали. Эти так забо­тятся о своем добром имени, что при всяком удобном случае готовы с возмущением рассказывать, как они отстаивали свою несокрушимую добродетель, на которую, впрочем, никто и не думал посягать. Вот и не мудрено, что король всегда считается распутником; а поскольку это, как ни странно, немало способ­ствует его популярности, он и не спорит, чтобы не разочаровы­вать своих подданных.