Елена Головина - Антология современной французской драматургии. Том II

АННА. Пока твоя мать собиралась уходить!

СИМОН. О чем ты говоришь? Как ты можешь это говорить, Анна?

АННА. Ты попросил меня хорошенько подумать!

СИМОН. Пойми же, ты говоришь чушь! Я положил пакет на стол. Ты стояла рядом.

АННА. Может, я и стояла рядом. Но пакета не видела.

СИМОН. А ты уверена, что не взяла его автоматически? Ты могла спрятать его, пока моя мать собиралась в магазин.

АННА. Как это я могла взять его автоматически? Я его не видела! Зато ты видел, когда клал на стол, потому что знаешь, куда ты его положил!

СИМОН(смотрит на нее). Анна, подумай хорошенько, Анна! Подумай, Анна! Подумай, Анна, подумай!

АННА. Боже мой!

СИМОН. Ты могла взять его, не сознавая, что делаешь! Не понимая, что он у тебя перед глазами. Видя его, но не отдавая себе в том отчета. Конечно, это ты его взяла, вспомни, Анна. Ты взяла его, я уверен. С ума можно сойти, это какое-то безумие. Анна! Ты взяла его, не беря по-настоящему! Ты взяла его, не видя его и не думая, что берешь, но ты его взяла. А я его не брал. Я уверен, что не брал его, и, значит, это ты его взяла. Кто-то ведь его взял, разве не так? Если ты его не брала, то кто же его взял? Я его не брал. Я его только положил на стол. Ты была рядом. И ты его взяла. Он предназначался для твоего отца. Тебе нужно было его взять. Ты должна была его взять. Мне не было смысла это делать. Твой отец этого бы не понял. Ты должна была сделать это. Ты отдала ему пакет? Я схожу с ума. Позвони отцу.

Входит Мадлен. Она везет хозяйственную сумку, а в свободной руке держит полиэтиленовый пакет. Смотрит на Симона.

МАДЛЕН. Ты его ищешь? Он у меня. Я взяла его, уходя в магазин… Я с самого начала ломала комедию. И ты тоже ломал комедию. У вас с ней получился отличный комедийный дуэт. Мы все трое играли комедию. Но это больше не комедия. Хватит. Больше не смешно. Совсем не смешно. Комедия окончена. (Садится на стул и кладет пакет на стол.) Началось все плохо. Мы чуть было все не испортили. Я не хотела, чтобы мы сразу же все испортили. Лучше всего было разыграть комедию. Ты тоже не хотел, чтобы мы сразу же все испортили. И воспользовался случаем. Ты хорошо сыграл свою роль. Внес свою лепту, в одиночку ведь не сыграешь. Она тебе хорошо помогла. У нее была своя роль. Вы оба хорошо сыграли. Я тоже хорошо. Очень по-матерински. Очень. Правдивей, чем на самом деле. Ладно, закончим на этом. Пойду в сад. Заметь, что я там еще не была. Я могла бы раньше сходить к розам. Посмотреть на землю под ними. Прекратить комедию. Разом положить ей конец. Было бы естественно, если бы я захотела поклониться праху матери. И попросила бы тебя пойти со мной. Пойдем со мной в сад. Я хотела бы, чтобы ты пошел. Я хотела бы, чтобы ты меня проводил. Чтобы ты мне тогда сказал? Что бы ты сделал? Придумал бы очередную небылицу наподобие тех, что изобретал, лишь бы не ездить со мной к бабушке по средам. Ты был такой Хитрец. Такие сказки рассказывал. С тех пор как ты родился, чего я только не слышала. А кто, по-твоему, для меня важнее? Моя мать, которая умерла, или живой ты? И есть что-то хочется. Ты, наверное, тоже проголодался. Хочешь есть? Я купила кое-что, могу приготовить.

СИМОН(смотрит на нее). Я тебя люблю.

МАДЛЕН. И я тебя.

СИМОН. И я тебя.

МАДЛЕН(смотрит на него). Я тоже тебя люблю.

Звонит мобильный телефон.

СИМОН. Мы развеяли прах бабушки в саду. Анна, моя мать и я. Получился очень трогательный обряд. Было ощущение, что мы одна семья. Вы мне нечасто звоните. Полагаю, что все обстоит благополучно. Я возвращаюсь завтра с женой. С будущей женой. С Анной. Мать остается здесь. Прах бабушки развеян под розами. Все в порядке. За несколько часов в моей жизни снова появился смысл. Звоните, если возникнут вопросы. Я могу ответить абсолютно на все вопросы.

Симон говорит, обращаясь в зал.

СИМОН. В Талмуде сказано, что мужчина, у которого нет жены, не является полноценным человеком. Должен признаться, что я не слишком часто читаю Талмуд. Более того, я его вообще никогда не читал. Я наткнулся на эту фразу в одном журнале, и совершенно неожиданно она меня поразила. Я довольно успешно работаю, но делает ли это из меня человека в полном смысле этого слова? Сомневаюсь, что этого достаточно. Я собираюсь жениться. Анна согласна, мать согласна, бабушка, кажется, не возражает. И главное, мне самому этого очень хочется. Ну разве не забавно? Если бы еще вчера кто-нибудь сказал мне, что в эти выходные я приму решение жениться, я бы только рассмеялся. Я не был склонен к женитьбе. Всегда больше предпочитал похороны. Понадобилось молчаливое тайное согласие трех женщин, чтобы я изменил свое мнение. Прежде всего, бабушки, которая напомнила мне, что жизнь не вечна. Потом матери, которая напомнила мне, что жизнь — это постоянное испытание. И, наконец, Анны, которая напомнила мне, что жизнь стоит того, чтобы быть прожитой. Я собираюсь жениться на Анне, потому что хочу этого.

Занавес.

Оливье Пи

НОЧЬ В ЦИРКЕ

Для детей

Лесному карлику посвящается.

Ярмарочная площадь.

В глубине небольшой цирк.

В кибитке сидит Чародей и снимает с лица грим.

На авансцену выходит Никола и отвязывает козочку.

Появляются Амфитрион и Алкмена.

АЛКМЕНА. Вот все, что я люблю!

ЧАРОДЕЙ. Неблагодарная публика, поздний вечер, час, когда актеры сбрасывают с себя личины!

АМФИТРИОН. Да, именно это она любит!

ЧАРОДЕЙ. Оркестр и тот сфальшивил. И фиалковая вода закончилась!

АЛКМЕНА. Сколько печали в ветре, от которого старые песни стелются по земле!

ЧАРОДЕЙ. И правда, веселого мало.

НИКОЛА. Одним днем стало меньше.

АЛКМЕНА. Все это мне по сердцу! Как мила мне пора, когда актеры, сполна излив свою душу зрителям, складывают костюмы в сундуки, стирают с лица грим, спускаются с небес и думают о пище земной, а сами небеса снимают с перекладин и скатывают в рулоны.

ЧАРОДЕЙ. Заставьте ее замолчать!

АЛКМЕНА. А как любила цирк моя матушка! Я всегда думаю о ней, когда прихожу сюда. Мы усаживались с ней на барьер и старались не пропустить ни одного номера, ни одной мелочи. По окончании представления начиналось еще одно — матушка называла его «другое представление»: разборка манежа и декораций. И его тоже нужно было видеть. Ей нравились царящая при этом организованная суматоха, запах опилок и команда «раз-два взяли!». Домой мы возвращались, только когда гасла последняя лампочка, была свернута последняя лонжа и город погружался в дремоту.

ЧАРОДЕЙ. Она нагонит-таки на меня тоску!

АЛКМЕНА. Как, должно быть, увлекательно вовсе не иметь дома!

АМФИТРИОН. Недурно сказано!

ЧАРОДЕЙ. Так и есть, настроение испорчено!

АМФИТРИОН. Спать хочу!

ЧАРОДЕЙ. Шляпу в коробку. И непременно дунуть, прежде чем закрыть крышку!

НИКОЛА. Для чего?

ЧАРОДЕЙ. Так принято. Это значит…

НИКОЛА. Что?

ЧАРОДЕЙ. А ты догадайся!

АЛКМЕНА. Хочется еще побыть здесь. Будто сил набираешься!

АМФИТРИОН. В сон клонит.

АЛКМЕНА. Стоит только отдаться приятному настроению, воззвать к силам ночи, воспарить над царящими днем в городе законами, как ты спустишься с небес на землю и призовешь к порядку.

АМФИТРИОН. Все, засыпаю!

АЛКМЕНА. Ну так спи! С тобой ни погрустить, ни музыку послушать, ни порадоваться теплому дню!

ЧАРОДЕЙ. Да ведь он и не скрывает, что равнодушен ко всему этому!

АЛКМЕНА. Помню время, когда лучшее во мне еще могло раскрыться. От чужих страданий сдавливало грудь, тянуло совершить героический поступок, стать святой. Понятия героизма и святости еще не утратили своего смысла. Я много рассуждала вслух, любила осень и морские приливы, иногда появлялось ощущение, что мне все по плечу, сердце полнилось любовью и билось как сумасшедшее, я просыпалась посреди ночи и кружила в танце по комнате!