Иван Буковчан - Антология современной словацкой драматургии

СВЯЩЕННИК. Так и только так, как мы говорили сегодня на уроке Закона Божьего. А вот так, дети, вот так — никогда, ни в коем случае!

РАССКАЗЧИК. И весь наш третий класс начальной школы больше с восхищением, чем с презрением смотрел на одноклассника Вило, который широко улыбался, как Швейк на рисунке Лады[59]… Как я и говорил, Вило был таким, в общем, насквозь бедовым. Однажды, когда после школы за нами уже не приглядывали, он изрядно удивил нас, мальчиков. Ни с того ни с сего залез себе в штаны и достал оттуда свою птичку-невеличку и похвастался.

ВИЛО. Интересно, сможет ли кто из вас так?

РАССКАЗЧИК. Он подошел к большому полукруглому окну и обильной струей помочился из окна на школьный двор. Мальчишки восхищенно захлопали, а Вило гордо спрятал птичку. Когда мы закончили начальную школу, Вило уже давно со взрослыми распивал алкогольные напитки и играл в карты, а в трактире на Гавране — в кегли, при этом он часто и охотно употреблял грубые слова. В то время грубых было намного больше, чем мягких… Время шло, а Вило попривык к каталажке, где проводил времени больше, чем дома и на работе. Кроме мелких, а чаще крупных краж ему всегда приписывали еще что-нибудь, так что у него и времени особо не было жениться, а тем более влюбиться. В июле, на мой день рождения, он пришел меня поздравить. Попробую восстановить наш длиннющий разговор, как он был.

ВИЛО. Глянь, чего я тобе принес.

РАССКАЗЧИК. Боже, что это?

ВИЛО. Слыхал я, што ты старые деньги собираешь, вот принес тобе эту драгоценность.

РАССКАЗЧИК. Но ведь на этой твоей банкноте ничего не видно. Ни страны, ни суммы — ничего.

ВИЛО. Насри на это, дай мне сто крон — и она твоя!

РАССКАЗЧИК. Будешь что-нибудь?

ВИЛО. Я затем и здесь.

РАССКАЗЧИК. Водки?

ВИЛО. Все равно, тока шоб пошибчее… Хорошо тута у тобе все устроено. Недавно вот с Людвиком толковали, что надо бы все это у тоби украсть. Например, вот давеча, кады ты в верхах на Клевнере свое день рождение праздновал. Кажу, вы там все, в доме никого, айда, никаких проблемов не будеть… Но потом мы с Людвиком говорим: чего там в энтом доме може быть? Только одни бумажки. Да вот вижу, точно мы отгадали. А за бумажки нонче в пункте приема и кусок говна не дають.

РАССКАЗЧИК. На здоровье.

ВИЛО. Вот какой Бог несправедливый! Трое нас щенков в один день народилося. Один молодец, а двое простаки! Зачем так? Ох свербит в заднице у мене за энто — ой как! Я и старался, я и казал собе — будь добренький, не ерзай! А потом снова не удержался, снова крал — и влип я в энто по самы уши! И малость бы хватило, кабы Бог дал мне сметки, када уж не дал разума… Давеча я мамку с батькой сильно подивил. Проснулись они в постели, потому что продрогли. Энто я тихонько с-под них перины и подушки вытянул и утром их скорняку на улице продал за четыреста крон. Наши проснулися и дюже задивилися. «Вило, где перины и подушки?» — начали брехать. А я им на энто: «Чай, вам шо-то страшное снилося, вытолкали вы их через окно на улицу, по улице шел скорняк и забрал их». А они на энто тока: «Ах ты скотина!..» Пару раз ужо я о тобе подумывал. Главно в связи с энтим твоим писанием. Кажу, продам-ка тобе свою жизнь. Про нее бы ты и написал. У тобе бы энто вышло. Я бы тобе прям так диктовал. Например, о том, як я медный провод крал. Скока его могло быть? Километр? Все было хорошо продумано, и ночь была черная, хоть глаз выколи, и трезвые мы были, частично даже замаскировались. Да вишь — заметил нас кто-то, позвонил шарфицким жандармам — и схватили они нас с Лапко прям с проводом. А вот один раз украл я целый кран. Тады я этого крана даже пальцем не коснулся. В Нитре на вокзале стренул я одного, такого пришибленного и промерзшего, и кажу ему: «Я тобе кран продам». А он: «Откуды у тобе?» — «Есть у мене, — отвечаю я, — и энто главное, а не откуды!» Он пита: «Скока?» — «Договоримся, — говорю я пришибленному, — но сначала нужон залог». — «Скока?» — спрашивает пришибленный. Я моментально: «Тыщи хватить, а потом подивиме». — «А де энтот кран?» — спрашивает пришибленный. «Тута, в Паровцах», — кажу. Сбегали мы до Паровец к новостройкам, показал я ему кран. «Твой будеть, — кажу я ему, — но сначала залог нужон». Пришибленный оглянул кран и говорить: «Вот энто да!» И спрашиваеть: «А потом шо?» — «Дурак ты, сдашь его в металлолом — вот увидишь, скока на нем заработаешь!» А пришибленный только: «Вот энто да!» И достаеть тыщу крон и даеть их мене, и так все и пялится на крана и повторяеть: «Вот энто да, вот энто да!» Може, шо еще казал, но я ужо не слыхал, потому что я в это время ужо лихо разбежался для подстраховки, а он мне вслед брехал, а я бежал оттуды и бежал, як ужаленный, до самых Лужанек, де, може, час после бега очухивался в таком маленьком зале ожидания на станции.

РАССКАЗЧИК. И Вило мне в подробностях рассказывал еще о том, как легко проволокой вскрывать шкоды, как подделывать подписи, кому и за что можно продать барочного ангела с часовни, а еще какое меню в тюрьме в Леопольдово и чему там вообще можно выучиться. Потом вдруг сразу очень погрустнел, как человек, который вдруг где-то внутри начинает жалеть о своих мерзких поступках. Поэтому я побыстрей принес еще пол-литра водки и два пива, чтобы прогнать внезапную тоску. Вило пил, но уже без того смака, как вначале. Будто его начало грызть что-то, о чем он никогда раньше не думал, то есть совесть, что ли. Нагнулся он ко мне и совсем изменившимся голосом прошептал.

ВИЛО. Знашь шо, лучше ты обо мне не пиши. Я вот так об энтом думаю, а у многого еще срок не вышел — не хочу я больше в энто несчастное Леопольдово.

РАССКАЗЧИК. Других женщин у нас больше не было. Так же, как не было и других общих дней рождения. В позапрошлом году у него почти одновременно умерли родители, и Вило остался один в пустом доме. Прошлой зимой (а она у нас была суровой) его нашли замерзшим на постели, прикрытого только старым грязным полотенцем для посуды.

                УКРАДИ

Тебе мешаетпотому что если хочешьесли тебя беспокоиткогда я у тебя краду как вортвои взглядыкоторые меня к тебе притягиваюткак магнитыКогда мы сразу в одном телепрекрасно сливаемся

Если ты меня дорогой любишьдавай посвятим себя этой кражеЛюбовь — это нежная кражаза нее не сажают за решетку

Украл янемалополные глазаи мне нравится красть все вокругглазами и устами позволюКрасть красоту в женских глазахэто самый легкий грехПеред кражей читаю в глазахпрекрасное женское ПУСТИ

Если ты меня дорогая любишь…

8

Не лжесвидетельствуй против ближнего своего.

МАМА сидит на кухне и вышивает картину. Натюрморт с мертвым фазаном и свежими фруктами. Полотно с фазаном и фруктами они купили на выставке «Агрокомплекс» в Нитре. По их доходам оно не было дешевым, но в конце концов решились — полотно должно принадлежать им! МАМА на кухне вышивает натюрморт, она где-то на половине, а дочь ЭМА стоит на своем привычном месте: опираясь локтями на окно в передней комнате, она регулярно наблюдает оттуда движение на Нитранской улице.

ЭМА. Проехал «NRA 67 26».

МАМА. Значит, Нитра.

ЭМА. «BAR 27 46».

МАМА. Это Братислава.

ЭМА. «ТОС 12 30».

МАМА. Ну ясно, Топольчаны.

ЭМА. «NRB 17 18».

МАМА. Опять Нитра.

Так они разговаривают три часа, а иногда и дольше. Между тем наступает вечер. МАМА продвинулась в работе, а ЭМА проголодалась. МАМА откладывает работу в сторону и достает из духовки картошку по-французски. Они садятся к столу и с аппетитом едят, как люди, которым сегодня все удалось.

Я видела его машину перед домом. Он здесь.

ЭМА. «ВАО 10 88»?

МАМА. «ВАО 10 88». Поздоровайся, когда туда войдешь.

ЭМА. Ну а как же, мама.

МАМА. В прошлый раз ты вошла и не поздоровалась.

ЭМА. Я не знала, что ты в комнате.

МАМА. Ты могла догадаться.

ЭМА. Могла.

На следующий день мама наливает в ванну воду, тщательно моет ЭМУ, намыливает ей волосы шампунем. К вечеру надушенная ЭМА бойко выходит к автомобилю «ВАО 10 88», припаркованному на Пиештянской улице. Эма находит звонок на воротах и звонит. Раза четыре, наверное. «Давно уже я не звонила», — говорит она про себя и звонит еще четыре раза. Ворота открывает пятидесятилетний братиславчанин.