Геннадий Мамлин - Обелиск
Роман. Объяснял уже: ни-че-го. (Встал, прошелся по комнате, ткнул пальцем в коробку.) «Му́ки высшего сорта».
Ольга. Может быть, скажешь, что я делать должна?
Роман (с надрывом). А я почем знаю? Играй! Душу отводи!
Ольга (очень спокойно). Хорошо. (Садится за рояль.) Может, спеть тебе что-нибудь?
Роман. Играй! Пой! Только не цепляйся ко мне!
Ольга. Хорошо.
Ольга играет и поет грустную песенку. Посередине песни Роман, погруженный в размышления, вдруг резко поднимается и уходит на балкон. Справа входит Миша. Хочет незаметно подкрасться к балкону и накинуть на брата лассо.
Ольга допела куплет до конца, оборвала отыгрыш на режущем доминант-септаккорде. Поднялась из-за инструмента. Но музыка — продолжение песни, исполняемой Ольгой, — уже в сопровождении оркестра, сразу же возникла в зале.
Ольга выходит на балкон. Увидев ее, Миша прячется в подъезде.
Ольга (стоит рядом с Романом, прислушиваясь к звучащей песне, и, когда она кончается, спрашивает спокойно, но настойчиво). Так что же все-таки произошло?
Балкон и комната исчезают в темноте.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Утро следующего дня. На сцене справа — часть ограды. Возле закрытых ворот — надпись золотом по черному стеклу: «Хирургическое отделение», и чуть пониже, на фанере, от руки: «Посторонним вход воспрещен». По эту сторону ограды — несколько деталей крупноблочного дома, начало будущего строительства. На авансцене слева из таких же деталей вокруг чахлого деревца сложено некое подобие баррикады. Возле ограды, насвистывая, стоит Роман.
Рая входит справа, показывает язык кому-то за оградой.
Рая (Роману). Я говорю: какая я посторонняя? А вдруг я жена? А он: мы которые «вдруг» не пускаем, нам только которые по закону велено пускать. Пошляк. (Кричит за ограду.) Бюрократ!
Роман (вдруг). Слушай, а почему ты в Славку влюбилась, а не в меня?
Рая. Ха! У нас с ним пионерская дружба, а не любовь.
Роман. С ним ты — небо и земля, а со мной — два сапога пара.
Рая. Вычислил. Кому это ты комплименты отпускаешь, мне или себе?
Роман. Ей-богу, Райка. С ним всей твоей смелости только и хватает, чтобы языком трепать. Басня получается. Лиса и журавль.
Рая. А насчет смелости, так мне Оля рассказывала. Ты наедине только ногти кусаешь и про какую-то атропию Вселенной несешь.
Роман. Я и говорю — психологическая чушь. Тебя — помнишь, в почту играли? — подошел и поцеловал. Поцеловал, и ничего, отвернулся и забыл. А как подумаю, что можно Олю так же поцеловать, — выходит гадость. Понимаешь? Гадость, что мысль такая могла в голову прийти.
Рая. Ты, храбрец, ей это скажи.
Роман. И опять несуразность. Тебе я могу говорить все, что в голову взбредет, а ей — нет. Хотя с ней часами сидеть могу, а с тобой никакого интереса, все равно что с Мишкой моим.
Рая (достает из кармана яблоко, ест). Новый стиль, что ли, теперь — наизнанку выворачивать себя?
Перегнувшись через балку возле нее, Роман сорвал травинку.
(Неправильно истолковав это движение.) Имей в виду — схлопочешь по щекам.
Роман (постучал пальцем по виску). Нужна ты мне.
Рая (кинула Роману яблоко). Псих.
Роман жует яблоко. Пауза.
Роман. Между прочим, не атропия, а энтропия. Рассеивание энергии, поняла?
Рая. Ага. Только интересно, чем это Славка так отличается от меня?
Роман. Всем. Ты же стандарт номер тысяча девятьсот шестьдесят пять. Все твои мечты — по пальцам пересчитать.
Рая. Интересно.
Роман (загибая пальцы). Туфли на шпильках отхватить, в институт проскочить и на живого Баталова поглядеть.
Рая. Все?
Роман. Все.
Рая. Мне сестра вчера туфли навязывала — я не взяла, а ты, между прочим, вырядился.
Роман. Да разве я тебе про туфли толкую?
Рая. И вообще, если хочешь знать, мне противно туфли с чужой ноги надевать.
Роман (орет). Да не про туфли я, про характер говорю!
Рая. Припадочный ты!
Роман (спокойно, с усмешкой). У тебя главная идея — беззаботно прожить, у меня — от беспокойства уйти. Люблю, чтобы тахта и книжки под рукой. Кибернетика, астрономия и чтиво какое-нибудь — Аксенов там или Хемингуэй. Я еще в пятом классе заметил, если мне общественная нагрузка предстоит — стенгазета или макулатуру собирать, — у меня уже заранее настроение испорчено, с утра.
Рая. По общественной линии ты, конечно, рядом со Славкой слабак. Он этой макулатуры горы перетаскал.
Роман. Макулатура — частность. Я к тому, что Славка вообще на все смотрит с марсианской высоты. Книжку мы с ним летом прочли. Зарубежная фантастика. Я в ней одни сюжеты увидел, а Славка — суть. По этим рассказам, говорит, еще раз можно увидеть, что у капитализма будущего нет. У них и через пять веков люди из-за денег глотки друг другу грызут.
Рая. Не завидуй. Может, поумнеешь еще.
Роман. Дуреха. Я не про ум, я про взгляды, про позицию в жизни говорю. В современных мальчиков играем, боимся, как бы от моды не отстать, как бы не подумали, что до паспорта дожили, а не целовались еще. А Славка плевать на моду хотел. Не боится он отстать от нее.
Рая. В трамвае ко мне на днях посторонний пристал. «В наше, говорит, время, в двадцатые годы, за крашеные ногти вас бы, барышня, судили комсомольским судом. Мы, говорит, не думали, чтобы на противоположный пол впечатление производить. Нас, говорит, на картошку бросали, мы с поля усталые придем и в одной комнате все спим — не замечаем, кто во что одет». Я ему говорю громко так, решаю на общественное мнение повлиять: нас на кукурузу бросали, и мы тоже не замечали, кто во что одет, нечего было замечать — физкультурные шаровары и ватники на всех. И тоже после ужина от усталости засыпали прямо за столом.
Роман. Он тебе не про усталость, дуреха, он тебе про нравственность толковал.
Рая. Отец мой прямо высказался: на фронте, Раиска, я таких легкомысленных не встречал. А? Я ему говорю: на фронте война была, а у нас мир и полное развитие демократических начал.
Роман. Я бы на месте отца тебя ремнем исполосовал.
Рая. Здрасте! За что?
Роман. За треп. Не думаешь так, зачем же казаться хуже, чем есть?
Рая. Моралистов я не люблю.
Роман. Я сегодня газету раскрыл — все четыре страницы про войну. Два портрета: полковник, а рядом он же в сорок первом году, солдатом начинал. На Славку похож. И вот я сосредоточил воображение на том времени. Окоп. Ночь. Солдат перед атакой. И знаешь, Славку на его месте представить могу, а себя — нет.
Рая. И еще я этому типу в трамвае сказала: если война — мы и с крашеными ногтями в медсестры пойдем. Только ваш опыт учтем и детей своих не будем попрекать за то, что они позже нас родились.
Роман (не сразу). В общем-то, Райка, конечно, если не дай бог война — нам бы слюни некогда было распускать. На войне проще мужество проявить. Там не отсидишься. В атаке не спрячешься за чужой спиной. В наше время, как ни странно, смелым быть потрудней. Всегда можно в сторонку отойти. Я не я, и хата не моя. В крайнем случае «обывателя» схватишь, дезертиром не назовут. А?
Рая. Чего это ты мне сегодня вопросы задаешь? У тебя же всегда на все ответ был.
Роман (усмехнулся). Ответственности не люблю. Беспокоит она меня. Поняла?
Рая. Нет. (Зевает.) Я только под утро задремала на два часа… А может, через забор перелезть?
Роман. Сиди. Через полчаса сторож обедать уйдет…
Рая. А Игорь в школу не пришел. Что с ним, не слыхал?
Роман (не сразу). Не слыхал.
Рая. Главный врач сказал: пока не поправится, посещения запрещены. Тоже бюрократ. Ромка, давай лучше под окошком, ты мне на плечи становись. Я боюсь: увижу его — реветь начну.
Из-за кулис вылетает веревка с петлей на конце. Петля падает на Романа, затягивается у него на груди.
Роман (вздрогнул, оглянулся, вошедшему Мише). Звали тебя? (Освобождается от петли.)
Миша (наматывая веревку на руку). Я догадался, что вы здесь. Когда мама в больнице лежала, я тоже через забор перелезал. (Помолчав.) Ромка, а ты в милиции был?
