Василий Аксенов - Цапля
КАМПАНЕЕЦ (облегченно). Нечистая сила, значит? (Ломает ружье о колено и зашвыривает его за веранду.) По такому делу не грех и под орех. (Поет.) Налей-ка в походную кружку свои боевые сто грамм… (Вытаскивает откуда-то бутылку «Курвуазье».)
Все трое танцуют теперь, передавая друг другу бутылку, посасывая из горлышка коньяк.
ЦИНТИЯ. Майне кляйне литл Кларенс есть простой радист, я есть большой черт!
КАМПАНЕЕЦ (мечтательно глядя на озаряемую бесшумными вспышками равнину). Какая ночь-то, товарищи! Так бы и запрыгал по кочкам куда-нибудь… в финскую баню!
КЛАРЕНС. Дакор?
ЦИНТИЯ. Алор! Прошу пане!
Все трое вдруг одним махом на зависть Бобу перепрыгивают через перила и, ухая, присвистывая, похохатывая, несутся к лесу. Веселое уханье ночных чертей будет слышно до конца действия в отдалении. Между тем веранда пансионата «Швейник» несколько минут остается пустой. Продолжаются сполохи. Начинается ветер.
Закипает листва. Колышутся занавески. Очень близко слышится голос Цапли, тревожные глухие звуки, проникнутые еле сдерживаемой страстью.
На левой лестнице появляется Леша-сторож, садится на ступени, тихо играет на маленькой флейте музыку – барокко.
На правую лестницу выходит Иван Моногамов. Стоит неподвижно, притулившись к стене, смотрит на озаряемую сплохами равнину и море.
3. Простые дела
Когда-то жил поэт, служитель вольных муз. Чрезмерно вольных муз, по мнению соседа. Глаза с утра продрав, подкручивал свой ус и, плюнув в потолок, писал на стенке кредо.
Не прячь свой хвост, петух, не соберешь яиц, и не скрывай от кур горластый хриплый дар свой. Тебя зовет к себе от всех своих границ открытая для драк поверхность государства.
Уж если делят мир на равных шесть шестых, ты не забудь тогда и об одной шестерке, сравни свой подлый стих с гирляндою шутих, взлетай над Костромой и опадай в Нью-Йорке.
Бродячий шут и хват, ловец невинных душ, не убегай смешком от премий и от критик, не прячь пятак в кушак, равно и жирный куш, и в час жестоких дел держи лицо открытым.
Потом поэт струхнул. Какие-то очки в комиссии пред ним предстали вурдалаком. С соседом он теперь играет в дурачки, а кредо на стене замазал бурым лаком.
ЛЕША-СТОРОЖ (резко оборачивается, словно от толчка в спину). Кто здесь?
МОНОГАМОВ. Это я, Леша.
ЛЕША-СТОРОЖ. Кажется, ты меня узнал, Иван?
МОНОГАМОВ. Да конечно же узнал.
ЛЕША-СТОРОЖ. Фантастика! Двадцать лет не виделись…
МОНОГАМОВ. Гораздо меньше. Шестнадцать.
ЛЕША-СТОРОЖ. Невероятно. Мы ведь не были близки, ты вообще был не из нашей бражки, да и в кафе ты редко ходил. Странно, что и я узнал тебя сразу.
МОНОГАМОВ. Я знал, что вы меня не считаете своим, и я не мог быть вашим, потому и ходил редко. Я потом очень скоро забыл эту вашу «Андромеду», но вот недавно, представь себе, вдруг наяву ярчайшим образом увидел это кафе, каким оно было до слома. Это случилось в Кордильерах, возле Куско, на высоте четыре тысячи триста. Говорят, что там у многих бывают такие яркие галлюцинации.
ЛЕША-СТОРОЖ. Ты не знаешь одного обстоятельства. Впрочем, никто не знает. Когда «Андромеда» пошла на слом, я был внутри. Там, внутри, понимаешь? Все наши сидели напротив, на бульваре, прощались с ней оттуда, а я оказался внутри, и вовсе не из-за идеологических соображений, не из протеста, а просто спал там пьяный. Забыл, что утром начнут ломать, а может быть, и не знал. Я ведь тогда без перерыва гудел со своей гитарой, торчал, земли под собой не замечал. Когда они ударили чугунной бабой в крышу, я очнулся, и небо развернулось надо мной, как червь в пустыне я лежал, червяк в пустыне грохота. И вот тогда я подумал… я тогда подумал… Впрочем, не важно, что я тогда подумал… Важно, что с того времени я дворник, сторож, мужичок-середнячок, спекулянт сушеными грибами.
МОНОГАМОВ. А как ты когда-то орал под гитару! Господь, не обессудь, Паскудны наши рожи, Корява наша суть, И кожи, как рогожи! И дальше «скэтом» под Армстронга… (Улыбается.)
ЛЕША-СТОРОЖ. Между прочим, недавно мне предлагали жениться на английской подданной, но я предпочитаю…
МОНОГАМОВ. Ты предпочитаешь, Леша, сушить грибы и по ночам ждать Цаплю. Да?
ЛЕША-СТОРОЖ (испуганно). Чаво-чаво? На кой ляд мне болотное дохло?
МОНОГАМОВ. Со мной-то, Леша, хоть не придуривайся. Кто она?
ЛЕША-СТОРОЖ (глухо). Она прилетает из Польши.
МОНОГАМОВ (изумленно). Откуда?
ЛЕША-СТОРОЖ. Здесь в семи километрах польская граница.
МОНОГАМОВ (с нарастающим изумлением). Ты хочешь сказать, что в семи километрах отсюда кончается Советский Союз?
ЛЕША-СТОРОЖ. Я хочу сказать, что там начинается Польша. И она прилетает оттуда. По ночам.
МОНОГАМОВ. Может быть, наоборот, она утром улетает от нас к ним?
ЛЕША-СТОРОЖ (со сдержанным отчаянием). Там у нее друг, я знаю.
МОНОГАМОВ. Может быть, она не замечает государственной границы?
ЛЕША-СТОРОЖ. Зачем ей прилетать сюда? Зачем так мучить?
МОНОГАМОВ. Ты давно влюблен?
ЛЕША-СТОРОЖ. Влюблен? (Обхватывает голову руками.) Я спать не могу!
МОНОГАМОВ (вглядывается вдаль). Кто это там прыгает у леса по кочкам?
ЛЕША-СТОРОЖ. Это черти играют.
МОНОГАМОВ. Ты приближался к ней?
ЛЕША-СТОРОЖ. Никогда. Боюсь. Да и она пуглива.
МОНОГАМОВ. Она девственница.
ЛЕША-СТОРОЖ (с горечью). Как же! У нее в Польше друг, он ее тянет, я точно знаю.
МОНОГАМОВ. Зачем же она прилетает по ночам в СССР? Я уверен, она – девственна!
Очень близко слышится глухой генетический зов, страсть, мольба. Вспыхивает зарница, но не гаснет, а зависает над верандой, освещая все вокруг фосфорическим светом.
На веранду медленно и бесшумно поднимается Цапля. Останавливается в неуклюжей застенчивой позе девочки-переростка. Нелепо перекрещенные ноги. Повисший клюв и крылья. С дешевенького нейлонового плаща капает болотная жижа.
МОНОГАМОВ. Цапля, вы девственны?
ЦАПЛЯ. Я несчастна.
Зарница гаснет. Мрак. Топот ног по лестнице, кто-то сбегает на веранду. Вдруг включается электричество. Это Боб, он весь дрожит. Дико осматривается и видит распростертых на полу Моногамова и Лешу-сторожа. Цапля, разумеется, исчезла.
БОБ (кричит). Кто здесь несчастен? Эй, чуваки, я спрашиваю, кто здесь несчастен? Что происходит в проклятом пансионате? Папаша, это ты?
МОНОГАМОВ. Я влюблен.
БОБ (машет рукой). Вот, так и знал! Другого от тебя и не ожидал, папаша! (Подходит к рампе и обращается в зрительный зал.) Поймите, в прыжках в высоту все зависит от нервной системы. Вся техника пойдет насмарку, если нервная система забуксует. Поймите, я не могу так, я не могу прыгать, если чувствую, что кто-то где-то так пронзительно несчастен. Летит весь фафик. (Оборачивается.) Леха, скажи хоть ты, что здесь происходит?
ЛЕША-СТОРОЖ (в обычном образе). Цапля-сука чавой-то разгугыкалась, падла…
ЗАНАВЕСПЕРВЫЙ АНТРАКТ
Первый антракт продолжается, как обычно, минут 15 – 20, и на это время в театре воцаряется анархия. Зрители могут по желанию остаться в зале или пойти в фойе. Артисты могут подработать на разноске бутербродов и напитков. Продажа стихотворно-прозаических текстов из «Цапли». Сбор всевозможных пожертвований. Танцы. Фанты. Флирт.
Любая худсамодеятельность поощряется.
На сцене между тем тоже кое-что происходит, впрочем необязательное. Декорация веранды отъехала в сторону, и пансионат «Швейник» виден теперь целиком посреди приморской равнины. В бледном небе над морем иногда на короткое время может возникнуть мираж европейского готического града.
На переднем плане теперь навес автобусной остановки, под навесом скамейка. Предполагается, что где-то в районе оркестровой ямы пробегает забытое Богом и людьми шоссе.
На скамейке, обнявшись, сидят сестры Кампанеец от разных браков. Поют и раскачиваются в такт песне:
Налево мост, направо мост,И Висла перед нами…
Слышится что-то дикое в этой польской песне, в пронзительном недодоенном пении сестер.
4. Глухомания
Среди различных графомании, мегаломании, фикс-идей мы выбираем глухоманию ночей Литвы, эстонских дней.
Восточной Балтики дремота… Пятерками идут года, и тлеют, как хвощи в болотах, торговой Ганзы города.
Торговля обернулась прахом, религия – «большой вопрос»… По селам, как агент Госстраха, с портфельчиком бредет Христос. Ржавеет сфера зодиака, потерян стиль, утрачен жанр. Латиницы злосчастной знаки смущают сонных горожан.
