Николай Коляда - Уйди-Уйди
ВАЛЕНТИН. Ну да. И вот я ушёл к другой. А с той было очень удобно. С первой. Ну и со второй в общем-то тоже, пока давала. В смысле — спали пока с ней. Э-э-э, вот. А та, другая, каждое утро мне — свежую рубашечку, яичницу с помидорами, завтрак, обед и ужин. Главное — свежая рубашечка. Без этого я не могу. (Смеётся.) Это я уже говорил. И всё. Забыли про это. Давайте, выпьем, забыли именинницу. (Громко.) Бабушка! Поздравляю! Жить стало лучше, жить стало веселее! Дело Ленина живёт и побеждает, ага?
Марксина проснулась, жмёт на игрушку. Все подняли стаканы, чокнулись, выпили.
ЛЮДМИЛА. Вы такой необычный, Валентин Иванович… Ой, пирог ещё, и салат… Доченька, помоги мне на кухне. Доченька моя, помощница растёт! (Идёт на кухню, виляя бёдрами, Анжелика поплелась следом.)
В комнате молчат. Капает вода в тазики.
ВАЛЕНТИН. (Шепотом, в лицо Евгению.) У мамочки походка типа «Я тебя умоляю!», ага? А дочка — тоже хочет, нет, как она? (Хихикает, сморкается в большой цветастый платок.) Я вот посоветую: надо сало кушать много, когда молодуха с тобой, и два стакана в день сметаны — и тогда всё работает — чётко! (Смеётся.)
ЕВГЕНИЙ. (Вдруг серьёзно.) Что?
ВАЛЕНТИН. (Чешет нос.) Я говорю, что знаю на собственном опыте это, хотел поделиться с молодым поколением, чтобы…
ЕВГЕНИЙ. Что?
ВАЛЕНТИН. (Помолчал.) Ну, и как служба?
ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Да в общем-то, всё чётко. (Евгений поманил Валентина к себе пальцем, шепотом.) Я два года был без бабы, до неё. А ты цыганку пробовал?
ВАЛЕНТИН. (Помолчал.) Нет.
ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Закурю?
ВАЛЕНТИН. Кури, то есть — курите, ну да…
ЕВГЕНИЙ. (Молчит, смотрит на воду.) Всё течёт, всё — из меня… Юмор! (Хохочет.)
Анжелика и Людмила на кухне налили из бутыля самогонку в графин, вернулись, поставили графин на стол, сели.
ВАЛЕНТИН. Так вот, дом оставлять нельзя. Уедешь, оставишь, он сразу носом — клюк! — в землю и всё. Хозяйка нужна.
ЕВГЕНИЙ. (Ржёт.) Мне счастливый пельмень попался!
Выплюнул в чашку пятак. Людмила хлопает в ладоши.
ЛЮДМИЛА. Поздравляем! Ой, поздравляем! Скромняга какой, зараза два раза, а вот счастье подфартило или подфартит ли, ну да, конечно, обязательно подфартит!
ЕВГЕНИЙ. (Улыбается.) Спасибо большое. Спасибо. Большое. Спасибо. Всё чётко.
ЭНГЕЛЬСИНА. (Поёт под пледом.) «Ромашки спрятались, поникли лютики-и-и…»
ЛЮДМИЛА. (Вздохнула.) Пусть она, как радио будто.
ВАЛЕНТИН. Только вот что я хотел сказать сразу. Самый главный тест теперь вам. Сразу хотел вас предупредить, что я в сексе приемлю все способы, кроме одного.
МОЛЧАНИЕ
ЛЮДМИЛА. (Улыбается.) Вы к чему это?
ВАЛЕНТИН. Ну, на всякий случай. Мало ли. Итак, все способы, кроме одного.
ЕВГЕНИЙ. Кроме какого?
ВАЛЕНТИН. Это я не могу сказать вам. Вы молодой, не поймете. Это я только не при всех скажу. А потом скажу, в постели, так сказать. Если она будет. Той женщине скажу, с которой будет. Предупрежу её. А вообще в постели я… чёткий, все мне говорят.
ЕВГЕНИЙ. Какого способа?
ВАЛЕНТИН. Нет, я не могу сказать.
ЕВГЕНИЙ. Какого?
ВАЛЕНТИН. Я не скажу всё равно.
ЕВГЕНИЙ. Какого?
ВАЛЕНТИН. Это женщина может знать. А вы не можете знать, я ей скажу, она взрослая, а вам — нет.
ЕВГЕНИЙ. Какого?!
ЛЮДМИЛА. Евгений, вас потеряют, ешьте, курите, идите гулять.
ЕВГЕНИЙ. Ну, скажите, какого? Вы же тест задали, вот и говорите? Ну?
ЛЮДМИЛА. Ну, он же не отстанет. Скажите. Если ему любопытно, в нём, может, присутствует человеческий фактор. Ну, что ж тут такого? У меня вот тоже есть недостаток. Я деруся.
ВАЛЕНТИН. В сексе?
ЛЮДМИЛА. В жизни.
ВАЛЕНТИН. Ну, это другое, а у меня — в сексе.
ЕВГЕНИЙ. Ах, так? Тут с нами не хотят разговаривать. Пошли отсюда, Анжелочка.
ВАЛЕНТИН. Постойте! Солдат, стой! Хорошо. Я недорассказал. Да. Я в постели нежный, люблю обниматься. Но я — не целуюсь, вот вам тайна. Раз вы так хотели узнать это. Не целуюсь и всё. Этот способ я в сексе не приемлю и все.
ЛЮДМИЛА. (Помолчала, улыбается.) Какой вы романтичный, Валентин Иванович, в вас чувствуется просто избыток человеческого фактора…
ЕВГЕНИЙ. Ну, загибон. (Смеётся.) Пошли, Анжелочка. Привет всем. С поцелуем.
Анжелика и Евгений встали, пошли в коридор, оттуда в комнату, заставленную мебелью. Идут по лабиринту между ящиков, чемоданов.
ЛЮДМИЛА. Видали? Уже сейчас взбрыкивает. А что будет, Валентин Иванович, если поженятся? Мне — смерть. Я задыхаюсь в этой атмосфере непонимания. (Чихает.) А ещё аллергия. Эти за стенкой пыхтят всю ночь, прости, Господи. Как с цепи сорвались, как весна началась. Капает. Мыши. Двухвостки. Комары. Радиация. Солдаты. Глина. Баня. Косяки. Обострение. Трамвай. Касса. Мама и бабушка, дочка и — этот… Ужас! (Плачет.)
Людмила и Валентин сидят за столом, негромко разговаривают. Марксина на игрушку жмёт, игрушка пищит. Анжелика и Евгений в комнате напротив, сидят на сундуке у окна. В этой комнате тоже есть балкон. Евгений семечки щелкает, кожуру от семечек в кулак выплёвывает.
ЕВГЕНИЙ. Компашка: три сестры и дядя Ваня. Прямо уписон с ними, угар. Да кто этого гунявого целовать-то хочет, губки бантиком, тоже мне… Смесь татарина с кобылой. Скажи матери про него, обожгётся ведь, потом поздно будет локти кусать… Он поселиться сюда хочет. Нету у него дома, сидит, надоело по углам скитаться.
АНЖЕЛИКА. Да прямо что.
ЕВГЕНИЙ. Да криво что. Хочет. Это у него — как у рекламных агентов: фотки запаянные, товар свой показывает, а потрогать нельзя, пока не заплатишь, только смотри, любуйся. А потом купишь — а оно гнилое. (Смеётся.) Чего она окрысилась?
АНЖЕЛИКА. Не знаю я.
ЕВГЕНИЙ. Не знаю я. (Помолчали.) Я будто виноват в её делах. (Смеётся.) Тоже мне.
АНЖЕЛИКА. Ты скоро пойдёшь?
ЕВГЕНИЙ. Надоел? Или ждёшь кого?
АНЖЕЛИКА. Кого жду? Никого я не жду. Просто — потеряют тебя, правда.
ЕВГЕНИЙ. Ты как твоя мама. Не потеряют. (Достал из-за уха сигарету, закурил.) Значит, ты с ней не говорила?
АНЖЕЛИКА. Сказала, что ты — серьёзно, хочешь переехать… Что ещё надо было?
ЕВГЕНИЙ. Нет, всё правильно, я серьёзно, хочу переехать. Ну, не переехать, как этот, без угла который, а потому что у нас с тобой любовь, я тебя люблю, милая моя, солнце.
АНЖЕЛИКА. Да ладно ты.
ЕВГЕНИЙ. Чего?
АНЖЕЛИКА. Да ничего, так.
ЕВГЕНИЙ. Ты не веришь, что ли, моя милая, солнце?
АНЖЕЛИКА. Да сто раз говорили про это. Верю. Вот она уедет если, армию закончишь, переедешь и всё.
ЕВГЕНИЙ. Да куда она уедет? Он — аферюга.
АНЖЕЛИКА. Да мне всё равно. Надоело как всё. (Смотрит в окно.)
ЕВГЕНИЙ. Не грусти, моя милая. Всё чётко. (Смеётся.) Крышу отремонтируем, у меня прапор-воровайка знакомый, привезёт шиферу из части, это все приданое ихнее выкинем, оно уже погнило, воняет, всё будет чётко. Бабки всё ждут замужа, ага? (Смеётся.) Будем чётко жить. Скажи мне, что я твой «милый», «солнце», ну?
АНЖЕЛИКА. Что ты всё смеёшься?
ЕВГЕНИЙ. Так. Весело. Хорошо всё, чётко, вот и смеюсь.
АНЖЕЛИКА. (Помолчала.) Мамкина знакомая одна уехала в Америку. Была нянечкой у американцев, они тут работали, они её с собой взяли, и она уже два года там, и носа сюда не кажет. Везет людям. Вот и Серёги оба — в Америку, счастливые.
ЕВГЕНИЙ. А что нам Америка? Нам и тут можно сделать Америку. Цветы посадим на балконе, мышей потравим, отремонтируем всё, как надо, и на тебе — Америка!
АНЖЕЛИКА. А я бы куда-нибудь уехала бы. На Кавказ какой-нибудь или в Америку какую-нибудь, что ли?
ЕВГЕНИЙ. Ты к чему это?
АНЖЕЛИКА. Так. Уехала бы и всё.
ЕВГЕНИЙ. Ну, рассопатилась. С чего?
Анжелика смотрит в пол, хлюпает носом. Евгений проследил её взгляд, увидел ленточки белые, которые болтаются у него над тапочками.
АНЖЕЛИКА. (Улыбается.) Что это за беленькие веревочки?
ЕВГЕНИЙ. (Смеётся.) Это кальсоны. Ты меня никогда в кальсонах не видела?
АНЖЕЛИКА. Без кальсонов видела. А в кальсонах нет. Ты же всё время бегом-бегом.
ЕВГЕНИЙ. Скоро будет медленно-медленно! (Смеётся.) Когда уже в армии трусы введут, эти вот не сексуальные, с лямочками.
АНЖЕЛИКА. А?
ЕВГЕНИЙ. Не сексуальные, говорю. Мужик должен быть сексуальным, понимаешь?
АНЖЕЛИКА. (В окно.) А то.
ЕВГЕНИЙ. Кальсоны. Ага. Я, вроде «дембель», мог бы и в трусах, а я — как «молодой», в кальсонах. В них теплее. «Стариком» так хорошо быть, чётко вообще. А пока — в кальсонах. «Черпаки» носят тоже трусы. Летом говорят выдадут трусы всем, будет приказ по армии, чтобы все и зимой, и летом — носили трусы. И «салабоны», и «черпаки», и «старики» — все в трусах чтобы ходили, только в трусах, исключительно все.
