Александр Амфитеатров - Два часа в благородном семействе, или о чем скрипела дверь
НЕЗАМУЖНЯЯ ТЕТЯ. Неужели Ѳедоръ такъ вотъ прямо и обнаружилъ предъ тобою секреты свои?
СЫНОКЪ. Прямо.
ДЯДЯ. Мерзавецъ!
СЫНОКЪ. Вы всѣ постыдно ошиблись относительно Нади.
ДѢДУШКА. Знаемъ.
СЫНОКЪ. Ничего вы не знаете. А вы, дѣдушка, въ особенности. Вамъ бы съ бабушкою помолчать. Да! Именно, вамъ бы, старикамъ-то, вамъ съ бабушкою помолчать. (Уходитъ.)
ДѢДУШКА. Что такое? Какъ? Что такое?.. Поль?
ДЯДЯ. Вполнѣ правъ. Лили — вашего воспитанія птица.
ДѢДУШКА. Да, ты такъ понялъ? А я было… Гм…
ДЯДЯ. Клодина, я — какъ на иголкахъ. Если этотъ безумный набросится на мать…
ДѢДУШКА. Поль! Это я вѣрно помню, что, первая, выслѣдила Ѳедора моя старуха?
ДЯДЯ. Съ чего же и сыръ боръ загорѣлся?
ДѢДУШКА. Зачѣмъ бы ей не спать… по ночамъ вставать? Гмъ!
ДЯДЯ. Сердце не на мѣстѣ. Поди за нимъ, пожалуйста.
НЕЗАМУЖНЯЯ ТЕТЯ. Ахъ, Поль, но что же я могу?
ДЯДЯ. Все-таки, третье лицо.
НЕЗАМУЖНЯЯ ТЕТЯ. Напротивъ.
ДѢДУШКА. Поль!
ДЯДЯ. Папаша?
ДѢДУШКА. Не читалъ ли ты въ книгахъ: въ какомъ возрастѣ женщина перестаетъ влюбляться?
ДЯДЯ. Мадамъ Дюдеффанъ предложили этотъ вопросъ на семьдесятъ восьмомъ году. Она отвѣчала: не знаю, спросите кого-нибудь постарше.
НЕЗАМУЖНЯЯ ТЕТЯ. А въ Нинонъ де-Ланкло безъ ума влюбился ея правнукъ.
ДѢДУШКА. Помню, дамы носили прическу à la Ninon de Lanclos… Къ старухѣ моей удивительно какъ шло… Гмъ… къ старухѣ…
НЕЗАМУЖНЯЯ ТЕТЯ. Не бойся. Лили не одна. Навѣрное, Пьеръ съ нею.
ДЯДЯ. Хоть его бы предупредить.
НЕЗАМУЖНЯЯ ТЕТЯ. Пьера я, пожалуй, подготовлю. (Уходитъ.)
ДѢДУШКА. Поль! Вези меня.
ДЯДЯ. Куда прикажете?
ДѢДУШКА. Къ вѣдьмѣ моей… къ старухѣ.
ДЯДЯ. Можно сюда пригласить.
ДѢДУШКА. Вези, говорятъ. Отецъ приказываетъ. Сынъ ты мнѣ или нѣтъ?
ДЯДЯ. Развѣ я спорю? Извольте.
ДѢДУШКА. Я те покажу Нинонъ-де-Ланкло!.. Дай-ка мнѣ съ этажерки книгу, — вонъ ту, которая съ золотымъ корешкомъ… потолще.
ДЯДЯ. «Жизнь животныхъ»… «Млекопитающія»… Вы читаете Брэма?
ДѢДУШКА. Что у мужа ноги отнялись, такъ и — Нинонъ де-Ланкло?.. Ладно! Помню: смолоду задатки были… Въ пятьдесятъ девятомъ за Шамилемъ, какъ кошка бѣгала. По всей Калугѣ!.. Нинонъ де-Ланкло!.. Въ шестьдесятъ шестомъ — мировой посредникъ… Вези, Поль! Вези!
(Уѣзжаютъ.)
Надя быстро проходитъ. За нею Сынокъ.
СЫНОКЪ. Надежда Трофимовна!
НАДЯ. Ахъ, оставьте меня, пожалуйста!
СЫНОКЪ. Отдайте же справедливость благородству моихъ намѣреній.
НАДЯ. Мнѣ изъ вашего благородства не шубу шить.
СЫНОКЪ. Я съ своей стороны сдѣлалъ, что могъ.
НАДЯ. Прощайте-ка, прощайте.
СЫНОКЪ. Теперь уже не вы моя жертва, но я жертва вашего отказа.
НАДЯ. Хорошъ женихъ. Восемнадцать-то полныхъ есть ли?
СЫНОКЪ. Вы не хотите взглянуть серьезно.
НАДЯ. Нельзя на васъ серьезно смотрѣть. Будь вы годочками двумя постарше, тогда — жениться, не жениться, но безъ обезпеченія я бы отъ васъ — нѣтъ, шалитъ маменька! — не ушла. Ну, а теперь ваше счастье.
СЫНОКЪ. Я буду настаивать предъ мамашей.
НАДЯ. Нѣтъ, ужъ, пожалуйста! Мѣста лишили, такъ хоть изъ Питера не выбивайте. Вашей мамашѣ стоитъ одно слово градоначальнику шепнуть, чтобы пошла дѣвка на мѣстожительство своей родины по этапу.
СЫНОКЪ. Куда же вы теперь?
НАДЯ. Безъ мѣста не останусь. Моя репутація въ прислугахъ — антикъ.
СЫНОКЪ. А на новомъ мѣстѣ навѣщать васъ можно?
НАДЯ. Какой вамъ интересъ?
СЫНОКЪ. Настолько презираете?
НАДЯ. На другомъ мѣстѣ, поди, другой балбесъ навернется.
СЫНОКЪ. Я васъ не понимаю.
НАДЯ. Кабы я нехорошая была, а то Богъ рожицу далъ. Кому въ горничныхъ работа, а намъ, красивымъ, двѣ. Свое дѣло справила, — пожалуйте утѣшать молодого господина.
СЫНОКЪ. Вы въ гнѣвѣ и говорите ужасы.
НАДЯ. Не у васъ первыхъ живу. Положеніе. Я что мѣстовъ-то смѣнила. Вездѣ одно и то же.
СЫНОКЪ. Вы упрекаете, какъ будто сошлись со мною неволею.
НАДЯ. Какъ же я могла избѣжать, если въ домѣ нѣтъ такого угла, что бы вы ко мнѣ не приставали?
СЫНОКЪ. Полагаю, есть разница между ухаживаніемъ и насиліемъ.
НАДЯ. Кабы у меня женихъ на вторичную службу не былъ забранъ. А, въ моемъ одинокомъ положеніи, господскому сыну отказать развѣ возможно? Все-таки, въ родѣ щита, чтобы, по крайней мѣрѣ, своя братья, не всякій лакеишко за тебя хватался.
СЫНОКЪ. Только и всего?
НАДЯ. Только и всего.
СЫНОКЪ. Немного.
НАДЯ. Не взыщите.
СЫНОКЪ. Ласковѣе не простимся?
НАДЯ. Нацѣловались.
СЫНОКЪ. Напрасно вы такъ со мною. Я недурной человѣкъ, Надя. (Уходитъ.)
НАДЯ. Никакой вы еще человѣкъ.
ѲЕДОРЪ. (входитъ). Надежда Трофимовна… По приказанію госпожи… Съ моимъ прискорбіемъ… пожалуйте къ старой генеральшѣ получить такъ называемый расчетъ и паспортъ.
НАДЯ. Вамъ, Ѳедоръ Никифоровичъ, только что скандалить я не охотница, но не мѣшало бы, на прощанье, въ глаза плюнуть.
ѲЕДОРЪ. Подобное выраженіе вашихъ словъ…
НАДЯ. За много васъ господа купили, чтобы свой скандалъ на меня оборотить?
ѲЕДОРЪ. Давеча такъ называемый барченокъ, теперь вы… Надежда Трофимовна, я теряюсь…
Мать и Другъ дома незамѣтно входятъ.
НАДЯ. Который кавалеръ взправду похвалится дѣвушкою, и того люди зовутъ подлецомъ. А ужъ если еще лгунъ, такъ это мое почтенье. Съ тѣмъ отъ меня и пребудьте въ своей гнусности, какъ самая нечестивая сатана. (Уходитъ.)
ѲЕДОРЪ. При всемъ моемъ къ вамъ уваженіи, вы изволили обкушаться такъ называемой бѣлены… Надежда Трофимовна! Выслушайте великодушно! Надежда Трофимовна! (Уходитъ.)
МАТЬ. Видѣли?
ДРУГЪ ДОМА. И слышалъ.
МАТЬ. Когда я ошибаюсь, я никогда не стыжусь признаться въ ошибкѣ. Поль былъ правъ. Эта Надежда невинна.
ДРУГЪ ДОМА. Слѣдовательно, вы оставите ее въ домѣ?
МАТЬ. Послѣ того, что вы мнѣ сообщили? Что вы, мой другъ! Это значило бы прямо пальцемъ указать на Клодину.
ДРУГЪ ДОМА. Да, вы правы… Чудовищная драма! Неслыханная вещь!
МАТЬ. Клодина съ раннихъ лѣтъ лицемѣрка. Она еще въ институтѣ была влюблена въ попа.
ДРУГЪ ДОМА. Боже! Но вѣдь это кощунство! За это по семьдесятъ четвертой статьѣ!
МАТЬ. Я всегда ждала и боялась какой-нибудь подобной развязки.
ДРУГЪ ДОМА (цѣлуетъ ея руки). Бѣдная… милая… бѣдная…
МАТЬ. Я даже не особенно сержусь. Что дѣлать? Страсти старой дѣвы!
ДРУГЪ ДОМА. Великодушная!
МАТЬ. Конечно, она могла бы пощадить нашъ домъ… Подумайте, мой другъ: такая грязь — подъ одной крышей съ моей чистой Зоей.
ДРУГЪ ДОМА. Только не волнуйтесь!
МАТЬ. Но — «понять — простить», сказалъ Викторъ Гюго.
ДРУГЪ ДОМА. Вы всѣ глубины понимаете! Всегда! Всѣ!
МАТЬ. Кто страдалъ столько, какъ я, кто такъ одинокъ?..
ДРУГЪ ДОМА. А я то? я то?
МАТЬ. Да, мы страдали вмѣстѣ.
ДРУГЪ ДОМА. Позвольте мнѣ глядѣть въ ваши глаза!
МАТЬ. Я — на Сергіевской, вы — у Пяти угловъ…
ДРУГЪ ДОМА. О, ваши глаза… ваши глубокіе скорбные глаза!
МАТЬ. Они уже не тѣ, что двадцать лѣтъ назадъ.
ДРУГЪ ДОМА. Нѣтъ, лучше! лучше!
МАТЬ. Милый!
ДРУГЪ ДОМА. Мадонна моя!
МАТЬ. Безкорыстный! Терпѣливый!
ДРУГЪ ДОМА. Камея!
МАТЬ. Однако, мой другъ, я жду вашихъ совѣтовъ.
ДРУГЪ ДОМА. Этотъ господинъ Ѳедоръ долженъ сегодня же покинуть вашъ домъ.
МАТЬ. Чтобы онъ отомстилъ, разславивъ, за что его уволили, по всѣмъ лакейскимъ Петербурга?
ДРУГЪ ДОМА. Я не сообразилъ.
МАТЬ. Вы не сообразили, мой другъ.
ДРУГЪ ДОМА. Но вы всегда все соображаете! Все!
МАТЬ. Милый!
ДРУГЪ ДОМА. Мадонна моя!
МАТЬ. Лучшій! Постоянный!
ДРУГЪ ДОМА. Двадцать лѣтъ я слышу милыя слова — и они всегда мнѣ сладко новы!
МАТЬ. Ѳедора я удалю подъ благовиднымъ предлогомъ черезъ мѣсяцъ или полтора. А сейчасъ покинуть домъ должна Клавдія.
