Славомир Мрожек - Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы
Наконец у него не осталось никаких сомнений, что его коллеги по театру обо всем догадывались. Он заметил, что восторженные рецензии стали появляться все реже. А может быть, это только его разгоряченное воображение усматривало повсюду сочувствующие или злорадные взгляды? К счастью, дирекция не изменила к нему своего отношения. В «Болеславе Смелом» он все еще имел огромный успех, хотя и не такой, как в «Гамлете». Как всегда, ему доверили главную роль в новом спектакле, который в скором времени должен был быть объявлен в афишах.
Весь репетиционный период он очень мучился, но до премьеры дело дошло уже без особых трудностей. Он сидел перед зеркалом, не смотря в него, уже загримированный, готовый к выходу. Раздался звонок помощника режиссера, он грузно поднялся и… разбил головой висевшую под потолком лампу. В смущении он посмотрел на дверь. В коридоре, как нарочно ярко освещенном, стояла почти вся труппа. Это были его товарищи актеры, в большинстве люди очень способные, но которых он всегда оставлял на два сантиметра позади. Несколько минут они молча смотрели ему в глаза.
Итак, с театром он должен был расстаться. Он хватался за различные профессии, менял их по мере того, как увеличивался его рост. Некоторое время был статистом в Театре юного зрителя, потом мальчиком на посылках. Был стрелочником на трамвайной линии. Стоял неподвижно на перекрестке в кожухе — человек среднего роста. Но жил он, главным образом, распродавая вещи, приобретенные в период преуспевания. Он вырос еще немного и остановился.
Сколько он выстрадал? Что перечувствовал? Фамилия его уже давно исчезла с афиш и покрылась пылью забвения. Он стал простым служащим страховой кассы.
Несколько лет спустя, в одну из суббот, в канун выходного дня, он пошел в театр лилипутов. Шло представление. Извлекая мятные конфетки из бумажек, он смеялся — было довольно интересно. После спектакля, застегивая в раздевалке свое длинное синее пальто, он хмыкнул про себя, довольный, предвкушая ожидающий его ужин:
— А эти малютки довольно забавны.
Лев
Цезарь дал знак. Поднялась решетка, и из черной дыры послышались звуки, напоминающие усиливающиеся раскаты грома. Христиане сбились в кучку на середине арены. Толпа встала с мест, чтобы лучше видеть. Хриплое рычание, катящееся, как лавина камней во время обвала, возгласы, полные восхищения, и крики отчаяния. Первая львица, быстро и мягко перебирая лапами, выбежала из туннеля. Игры начались.
Сторож Бондани Каюс, вооруженный длинной жердью, проверил, все ли звери приняли участие в страшном игрище. Он уже готов был облегченно вздохнуть, когда обнаружил, что один из львов остановился у самых ворот и, не торопясь выходить на арену, спокойно ест морковку. Каюс разразился проклятиями, поскольку в его обязанности входило наблюдать за тем, чтобы ни один хищник не кружился по арене бесцельно. Он приблизился ко льву на расстояние, предусмотренное правилами безопасности и гигиены труда, и ткнул льва жердью в ягодицу, чтобы раздразнить его. К удивлению Каюса, лев только повернулся и махнул хвостом. Каюс ткнул его еще раз, немного сильней.
— Отцепись, — ответил лев.
Каюс почесал затылок. Лев недвусмысленно дал понять, что агитировать его не надо. Каюс был человек незлой, но боялся, что надзиратель, заметив его нерадивость, бросит его к обреченным. С другой стороны, он не хотел ссориться со львом. Поэтому он попробовал его уговорить.
— Ну, сделай это для меня, — сказал он льву.
— Дураков нет, — ответил лев, продолжая грызть морковку.
Бондани сбавил тон.
— Я не требую, чтобы ты сразу же кого-то сожрал, но хоть бы покружился, порычал, так, для алиби.
Лев махнул хвостом.
— Я же тебе сказал: дураков нет. Увидят меня там и запомнят, а потом иди доказывай, что ты никого не ел.
Сторож вздохнул. Потом спросил с оттенком грусти:
— Ну, а на самом деле, почему ты не хочешь?
Лев внимательно посмотрел на него.
— Ты сказал слово «алиби». Разве тебе не приходило в голову, почему все эти патриции сами не бегают по арене и не пожирают христиан, вместо того чтобы пользоваться нашим братом, львами?
— Не знаю. Да ведь это все люди старые, астма, одышка.
— Старые! — буркнул лев, с сожалением посмотрев на сторожа. — Ты совсем не разбираешься в политике. Просто они хотят иметь алиби.
— Перед кем?
— Перед элементами нового, которое пускает ростки. В истории всегда нужно ориентироваться на новое, на то, что пускает ростки. Разве ты никогда не думал о том, что к власти могут прийти христиане?
— Они — к власти?
— Разумеется. Надо только уметь читать между строк. Что-то мне кажется, что Константин Великий рано или поздно договорится с ними. Начнется ревизия, реабилитация. Тогда этим в ложах будет легко сказать: «Это не мы. Это львы».
— Да, я не подумал об этом.
— Вот видишь. Но черт с ними. Я боюсь за собственную шкуру. Если дело дойдет до этого, то все видели, что я ел морковку. Хотя, между нами говоря, морковка страшная гадость.
— А все же твои коллеги едят этих христиан за милую душу, — злорадно сказал Каюс. Лев скривился.
— Примитив. Близорукие конъюнктурщики. Идут на что угодно. Колониальная темнота.
— Слушай… — заикнулся Каюс.
— Ну?
— Если эти христиане, понимаешь…
— Что, христиане?
— Ну, придут к власти…
— И что?
— Ты не мог бы засвидетельствовать, что я тебя ни к чему не принуждал?
— Salus rei publicae summa lex tibi est[1], — сказал сентенциозно лев и опять принялся за свою морковку.
Монолог
Панна Стася, еще две больших. Вредно? Мне тоже вредно. Ну, пожалуйста.
Лето прошло. Последние кукушки перестают куковать… У меня к тебе просьба… Будь настолько любезна, прокукуй несколько раз? Будь другом. Не кукуешь? Я тоже не кукую.
Да, брат. Мицкевича снова поднимают. И что? — спрашиваю я. Как будто я знаю — что… Собственно, я ничего против него не имею! Такой же человек, как и другие. Закуришь? Не куришь? Я тоже не курю.
Собственно говоря, у зимы есть свои хорошие стороны. «Гайда, тройка, снег пушистый!..» Сидишь в санях и мчишься по полям. Мимо деревень. Но кроме того… Ты что-то сказал? Я тоже ничего не говорю.
И все-таки природа важнее всего. Поставишь себе пеларгонию, смотришь… А потом директор срезает тебе премию или трамвай отрезает тебе ногу. А пеларгония существует. Ваше здоровье. Ты не здоров? Я тоже.
В детстве я не любил симфоническую музыку. Она меня смешила. Помнишь «Песенку бродяги»? Тогда должна была быть война с Литвой или что-то в этом роде. Санация. Все кончилось хорошо. «Эй, товарищ, больше жизни!» Я любил эстрадные песенки.
Теперь эти заплывы на Висле. Заплывы на Висле не такая простая вещь. Висла — королева наших рек. Двадцать метров в самом узком месте. Везде вода. Много воды. А посредине Ванда.
Панна Стася, пожалуйста, еще две.
История наша изобилует деталями. Например Грюнвальд. Человек знал, на что шел. Я лично хочу смородины. Меньше запада. Только много есть нельзя, будет тошнить.
Самое важное, чтобы все мы были здоровы. А я рассеянный. Как-то вошел в туалет и расстегнул воротничок. Жить надо уметь.
Возьмем хотя бы морские глубины. Плавают там медузы, угри, камбала. И наверно, хотят чего-нибудь выпить. Смотрят по сторонам, а выпить буквально нечего. Насколько же лучше наше положение. Ты не пьешь? Я тоже не пью.
Закуси сырком. Это прекрасный сырок, прекрасный, как Капри или Лувр. Не нравится Лувр? Мне тоже. Я испытываю к нему инстинктивное отвращение. И поэтому держусь от него подальше.
Кто знает, может, мы видимся в последний раз. Переезжаю в Величку. В Величке самые интересные в Европе соляные копи. Нужно чего-нибудь придерживаться. По вечерам буду смотреть на зарево огней над Краковом. Там не спят — подумаю про себя.
Верхом ездить не умею. Прекрасно езжу на трамвае. И все-таки со мной было происшествие. Глупость, не стоит вспоминать. Кто-то меня спросил: «Что, собственно, вам нужно?» — И я не смог ответить.
Панна Стася, две.
«Я не с соли и не с поля»… Боюсь зубной боли.
Искусство и жизнь. На эту тему можно было бы много говорить. Например, та́кса.
«Такса с дерева лает, удивляется людям, что никто знать не знает, где он счастье добудет». Это из Асныка. И так было.
Панна Стася, еще раз.
Я знал одного режиссера. Способный был. Поверишь ли, что у меня уже ревматизм? От воды. Стихии могут причинить нам много зла, при желании.
Очень люблю лесонасаждения. Каждый праздник леса — мой праздник. Лес — это здоровье и молоко.
Панна Стася — как можно полнее.
Я, братец, никогда не страдал. Вообще иногда вертится какой-нибудь шакал. Такому руки не подам. В сущности, мы можем радоваться, поскольку у нас есть чему. Лысеешь? Я тоже лысею.
