Леонид Андреев - Царь голод
Царь Голод. Дети мои! Любимые дети Голода! Несчастные дети мои!
(Гладит по склоненным головам.)
Все стонет. Отделяется один и, стоя на коленях, говорит дрожащим, запинающимся, картавым голосом, как ребенок.
– Отец! Посмотри, что они сделали со мною! Отец! (Плачет, утирает слезы и продолжает.) Отец, посмотри, какой у меня низенький лоб. Я не могу думать, Отец. Посмотри на мои глазки – разве это глаза? В них ничего не видно. Они всего съели меня. Отец; Я плакать буду. (Плачет.)
– Почему он плачет один? Разве мы лучше?
– Разве ему хуже, чем нам?
– Будем плакать! Будем плакать!
– Положи руку на мою несчастную голову. Я ребенка убила.
– Приласкай меня, Отец!
– Пожалей!
– Несчастные мы! Забытые!
Плачут. И, закрыв руками лицо, плачет сам Царь Голод.
– Бедные! Бедные! (Говорит он сквозь слезы.)
Все слова, стоны и рыдания сливаются в один протяжный вопль, полный невыносимой, подземной тоски. Музыка вверху, точно испугавшись, играет красиво и печально. И, презрительно сложив руки на груди, смотрит на плачущих Председатель.
Царь Голод (очнувшись). Довольно, дети!
Председатель. Да. Я думаю, что довольно хныкать. Отец, простите меня, но вы внесли беспорядок в наше собрание. Мы люди занятые, нам некогда.
Царь Голод. Продолжайте заседание.
Председатель. Вам принадлежит председательское место.
Царь Голод. Останьтесь на нем вы. Я буду только гостем.
Председатель (польщенный, кланяется). На места! Молчать!
Кто еще плачет? Закройте шлюзы, иначе выгоню!
Все, вздыхая, рассаживаются.
Царь Голод (садится возле Смерти). И ты тут?
Смерть. Да, – дело было.
Царь Голод. Вон тот, в углу?
Смерть. Да. И еще будет.
Председатель (звонит). Заседание продолжается. Кто имеет сказать?
Встает маленькая Девочка; у нее очень бледное тонкое лицо и большие, черные, печальные глаза. Оправляет платьице. За несколько времени до ее речи, произносимой очень нежным детским голоском, но без смущения, – наверху, у освещенного окна, происходит следующее. Отодвигаются гардины, и входят двое: молодая Девушка с обнаженной гордой шеей, на которой легко и строго сидит красивая задумчивая головка, и через мгновение, следом за ней, влюбленный Юноша. Он любит ее красивою и чистою любовью, а она?.. Быть может, любит, быть может, нет. Стоит, опустив ресницы, прекрасная и гордая; и вдруг быстро пожимает ему руку, и вдруг, как солнце, озаряет его кротким, сияющим взглядом, и светлой тенью выскальзывает из-за светлых гардин. Он протягивает за ней руки; но ее нет; и, полный счастья, быть может, слез, обращает он к темной улице свое побледневшее лицо.
А внизу:
Председатель. Ты, девочка? Разве ты умеешь говорить?
Девочка. Да. Я хочу сказать тоже. Можно?
Царь Голод (удивленно). Чей это ребенок?
Девочка. Я не ребенок. Я блудница. Мне сейчас двенадцать лет, хотя на вид я кажусь несколько старше. А когда мне было десять, мамаша продала меня одному господину (показывает наверх) за двадцать рублей и бутылку водки.
Это недорого, но мамаша тогда была неопытна, так как я первая ее дочь; остальные пошли дороже. Сестричка Лизанька, которая удавилась…
Председатель. Говори только о себе. Нам некогда.
Девочка. Хорошо – я так только, вспомнила. С тех пор вот уже два года я каждую ночь имею одного или двух мужчин, но платят они недорого. И деньги мои – ведь это мои деньги? – я отдаю моему любовнику, чтобы он не так бил меня…
Встает рослый Франт, с рыжими усами, и хрипло, с самодовольством, подтверждает:
– Это я.
– Молчать! Продолжай, но короче.
– Что же еще? Ах, да. Я научилась пить водку; я и теперь пьяна, но только немного. Что же еще? Ах, да. У меня очень болит сердце. (Садится.)
Царь Голод (поднимает голову кверху и говорит тихо, сквозь зубы). Вы слышите, проклятые!
Председатель. Девочка, встань. Чего же ты хотела бы для них?
Девочка (встает и оправляет платьице). Я желала бы, чтобы все они умерли.
Царь Голод (наклоняясь к Смерти). Ты довольна?
Смерть. Да, приятно слышать.
Председатель. Убежден, что девчонка высказала наше общее пожелание. Но чтобы не вышло (рисуясь) юридической ошибки, я ставлю вопрос на баллотировку. Тех, кто желает оставить им жизнь, – прошу встать.
Все сидят. Один пьяный пробует встать, но ему объясняют, в чем дело, и он садится.
Так. Никто. Теперь прошу встать тех, кто за смерть.
Все дружно встают, в том числе Царь Голод и Смерть.
Так. Встали все.
Суровый и мрачный голос.Нет, еще не все. А вон тот? (Показывает в угол, где лежит мертвый.)
Все взоры угрюмо оборачиваются в эту сторону.
Сдержанные мрачные голоса. Он также должен голосовать.
– Мертвые также имеют голос.
– Поднимите его!
– Поднимите мертвого!
Подходят трое и, среди молчания, поднимают мертвого и держат его стоя.
Голова мертвеца свесилась, колени подогнуты.
Суровый голос. Теперь все.
Председатель (говорит торжественно, протянув руку кверху). Присуждены к смерти единогласно. Прошу садиться.
Царь Голод (Смерти, тихо). Послушай, тебе нельзя вставать.
Смерть. Убирайся!
Председатель. Но чтобы впоследствии не заслужить упрека в несправедливости и соблюсти все необходимые… (Запинается.)
Царь Голод (подсказывает) …процессуальные.
Председатель. Да, я знаю… процессуальные формы, я предложил бы кому-нибудь из присутствующих взять на себя их защиту. Кто желает?
Молчание. Подозрительно и хмуро оглядывают друг друга. И внезапно дружно-веселый хохот.
Голоса. Он остроумен!
– Защищай сам!
– К дьяволу их!
– Молчать! Итак, никто из присутствующих…
Встает старая пьяная Женщина.
– Вот только насчет детей. Детей бы не нужно убивать.
Вскакивает худой, длинноволосый, с близоруким, ошалелым взглядом.
– Ну да: не надо детей, а потом не надо женщин. А дети вырастут, а женщины нарожают новых… Это, тетка, называется гуманизм; нам, тетка, это не к лицу… Детей!
– Ну, не знаю, как хотите. Я думала… а может, и ваша правда. Я не знаю.
Поднимается беззубый, бритый. Лицо и лысина ярко-красного цвета, нос синий; и говорит он вкрадчиво.
– Как бывший юрист, я осмелюсь, однако, предложить в рассмотрение такой казус. В некоторых случаях, при так называемых волнениях или народных бедствиях, одному из членов нашей почтенной корпорации приходится вступить в интимные отношения с одной из тех (указывает наверх) дам или девиц, результатом чего является плод. Так как же полагает собрание относительно детей, родившихся от подобного морганатического брака? Убивать также или оставлять некоторым образом на семя? Для обсеменения, так сказать, человечества? Председатель. Это к делу не относится.
– Виноват-с. Как бывший юрист… (Садится.)
Председатель. Вопрос о средствах. Здесь, Отец, обсуждался вопрос о средствах, как уничтожить… А где же тот, которому нужно вырезать семью?
– Он очень извиняется. Он ушел.
– И вот, как раз перед вашим приходом. Отец, мы пришли к очень грустному выводу: мы бессильны!
Царь Голод. Вы бессильны?
Председатель. Да.
Царь Голод. Вы? Кто же тогда силен, если не вы, любимые дети Голода!
Председатель. Но мы не можем причинить им настоящего вреда.
Царь Голод. Вы? Да разве теперь, спокойно сидя здесь, в подвале, вы не являетесь тем мраком, который гасит их огни? Разве, издыхая, не источаете вы яд, который отравляет их? Вы почва города, вы первооснова их жизни, вы щиплющийся ковер, к которому прилипают их ноги. Великий мрак идет от вас, дети мои, и безнадежно трепещут во мраке их жалкие огни.
