Теннесси Уильямс - Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы
Бернс лежал на краю стола и блевал.
— Господи, — воскликнул управляющий, — что тут происходит?
Чернокожий гигант пожал плечами.
— Он сам просил ударить его посильнее.
Управляющий посмотрел на Бернса и увидел спину, сплошь покрытую синяками.
— Тебе тут что, джунгли? — вскричал управляющий.
Чернокожий гигант снова пожал плечами.
— Убирайся отсюда к чертовой матери! — заорал управляющий. — Забирай с собой своего ублюдка — и чтобы я вас здесь больше не видел.
Чернокожий гигант бережно поднял потерявшего сознание партнера и понес домой, в ту часть города, где жили только негры.
Их страсть длилась еще неделю.
Конец наступил на исходе Великого поста, перед Пасхой. Недалеко от дома чернокожего гиганта находилась церковь, и сквозь открытые окна доносились страстные проповеди местного священника. Каждый день он снова и снова читал прихожанам о смерти Человека на кресте. Священник точно не знал, чего желает, так же как прихожане, которые стонали и плакали перед ним. Участвовали в массовом искуплении.
То здесь, то там приносились жертвы. Одна женщина демонстрировала всем рану на обнаженной груди, другая перерезала себе вены.
— Страдайте! Страдайте! Страдайте! — призывал священник. — Господь Бог был распят на кресте за грехи мира! Его через весь город вели на Голгофу, давали пить уксус с губки, вбили пять гвоздей в тело. Когда Он проливал кровь на кресте, то был Розой Мира!
Прихожане не могли дольше оставаться в церкви — они высыпали на улицу и в экстазе стали рвать на себе одежду.
— Все грехи мира прощены! — кричали они.
На протяжении всей этой церемонии искупления чернокожий массажист завершал свою работу над Бернсом.
В его комнате — камере смерти — все окна были открыты.
Занавески выскакивали из рамы, как белые языки; казалось, улица истекла медом, и они жаждали облизать ее всю. В квартале позади церкви загорелся дом. Стены рухнули, поднялось золотистое зарево, воздух был пропитан гарью. Пожарные машины, лестницы и мощные шланги были бессильны перед очистительным огнем.
Чернокожий массажист наклонился над своей почти бездыханной жертвой.
Бернс что-то прошептал.
Гигант кивнул.
— Знаешь, что делать? — спросила жертва.
Гигант кивнул.
Он поднял тело, которое едва не рассыпалось, и осторожно положил на чисто вытертый стол.
И начал его пожирать.
Двадцать четыре часа ушло у гиганта на то, чтобы обглодать все до последней косточки.
Когда он завершил трапезу, небо расчистилось, служба в церкви окончилась, дым рассеялся, пепел осел, пожарные уехали, и улица медом больше не текла.
Вернулось спокойствие, и возникло ощущение, что дело сделано.
Белые обглоданные кости, оставшиеся от Бернса после искупления, были сложены в мешок и в трамвае отвезены на конечную станцию.
Там массажист вышел на безлюдный пирс и выбросил содержимое мешка в тихое озеро.
Когда он вернулся домой, то спросил себя, получил ли он удовлетворение.
— Да, конечно, — ответил он себе. — Сейчас — полное!
Потом в тот мешок, где были кости, он сложил личные пожитки, а также красивый темно-синий костюм, несколько жемчужинок и фотографию Энтони Бернса в возрасте семи лет.
И поехал в другой город, где снова нашел работу массажиста. И там — за матовой дверью, в кабинах с белыми занавесками — стал спокойно ждать, пока судьба пошлет ему кого-нибудь еще, кто так же, как и Энтони Бернс, хотел бы искупления.
А тем временем все население земли, — едва ли осознавая это, — медленно извивалось и корчилось под черными пальцами ночи и белыми пальцами дня; скелеты превращались в прах, а плоть — в тлен; и так же медленно — в муках — рождался ответ на невероятно сложный, проклятый вопрос: спасение в совершенстве.
СТРАННЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ В ДОМЕ ВДОВЫ ХОЛЛИ[89]
Вдова Изабел Холли была квартирной хозяйкой. Как она ею стала, Изабел и сама вряд ли знает — просто, наверное, так получилось, как и все остальное; ведь долгое время она считала, что живет в этом доме лишь как невеста. За несколько лет ее жизни произошел ряд событий, самым печальным из которых стала смерть мужа. Несмотря на то, что покойный мистер Холли, имени которого теперь она уже не помнила, оставил ей приличное наследство, Изабел считала необходимым время от времени предоставлять дом на Бербон-стрит в распоряжение «платежеспособных гостей». Но в последнее время платежи стали настолько нерегулярными, что гостей смело можно было считать иждивенцами; к тому же их стало меньше. Когда-то постояльцев было много, но сейчас в доме жили только трое: две старые девы средних лет и холостяк на девятом десятке. И при этом не очень между собой ладили. Когда они встречались на лестнице, или в холле, или у дверей ванной, то постоянно разгорался какой-нибудь спор. Задвижка на двери в ванной всегда была сломана: ее чинили, а потом ломали снова. В доме перебили всю стеклянную посуду, и миссис Холли пришлось давать жильцам алюминиевую; и хотя предметы из этого материала несомненно прочнее, для жильцов алюминий оказался опаснее: то и дело кто-нибудь из них выходил утром в холл с перевязанной головой, разбитыми губами или же синяком под глазом. При такой жизни можно было предположить, что кто-нибудь, хотя бы один из них, съедет, но такое предположение оказалось бы в корне неверным. Словно пиявки, они присосались к своим сырым и зловонным комнатам. Каждый из них что-то собирал: пробки от бутылок, спичечные коробки или оберточную бумагу, и по величине складов этих предметов у покрытых плесенью стен их спален можно было судить о том, как долго они здесь живут. Трудно сказать, кто из них был наиболее нелюбимым, но холостяк на девятом десятке явно смущал женщину такого благородного происхождения, каковой считала себя Изабел Холли и каковой она, несомненно, была.
Старый отшельник наделал очень много долгов. За последние несколько лет кредиторы стали его постоянными гостями. Они буквально оккупировали дом — иногда приходили даже ночью. Дом вдовы Холли стоял в той части Французского квартала, где находились увеселительные заведения и бары, а почти все кредиторы были горькие пьяницы. Когда наступала ночь и бары закрывались, а хмель в их крови продолжал бродить, они заявлялись к вдове Холли, звонили и барабанили в дверь, требуя долг. И если старик не отвечал, в окна летели разные предметы — в те окна, где ставни сорвались с петель или не затворялись. В Новом Орлеане порой устанавливается прекрасная погода; в такие дни кредиторы были не столь несносны — оставляли под дверью счета и тихо удалялись. Но в плохую погоду кричали такое, что бедной миссис Холли приходилось затыкать уши. А один кредитор, по фамилии Кобб, который работал в похоронном бюро, имел привычку громко употреблять самые грязные эпитеты, какие только были в английском языке, причем раз от раза словечки становились все крепче. Только Флоренс и Сюзи — женщины средних лет — могли его остановить, и когда они однажды выступили вместе, ему пришлось ретироваться— единственный ущерб составили сломанные перила.
При все этом миссис Холли только раз затронула тему кредиторов в разговоре со своим жильцом — после сцены с перилами: в холле она робко осведомилась о том, не мог ли бы он прийти к какому-либо соглашению с приятелем из похоронного бюро.
— Нет, — ответил старик. — Пока я жив, не уступлю!
А потом, забинтовывая голову, принялся объяснять, что заказал себе гроб, и ему его сделали, прекрасный гроб, специально для него, но мистер Кобб совершенно безосновательно требует деньги вперед, а ведь заказчик пока еще даже не скончался.
— Этот сукин сын, — продолжал жилец, — подозревает, что я буду жить вечно. Я-то, конечно, не против, но мой доктор уверяет, что еще восемьдесят семь лет я не проживу.
— О! — воскликнула бедная миссис Холли.
И хотя у нее был мягкий характер, она чуть не набралась мужества спросить холостяка, останется ли он у нее до конца своих дней, но как раз в это время одна из старых дев, Флоренс или Сюзи, открыла дверь ее спальни и просунула голову в щель.
— Когда прекратится этот кошмар? — закричала она.
И чтобы усилить впечатление, бросила в них алюминиевый таз. Человеку, который заказал себе гроб, таз задел голову, а миссис Холли попал прямо в грудь и вызвал страшную боль. Но поскольку голова холостяка была обтянута влажным картоном и обвязана фланелью в несколько слоев, удар не причинил ему вреда и даже не лишил присутствия духа. Когда Изабел Холли, плача от боли, бежала по лестнице в подвал — ее постоянное убежище, она оглянулась и увидела, как старый, но еще сильный мужчина вырывает из балюстрады столбик, а затем услышала ругань хлеще той, которая вылетала из уст гробовщика.
ЕСЛИ У ВАС ЕСТЬ ПРОБЛЕМЫ, ОБРАЩАЙТЕСЬ К А. РОУЗУ, МЕТАФИЗИКУ!
