Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Генерал обернулся к Дайниченко и сказал, глядя мимо него на стену:
– Между прочим, этой песне Лизаньку в Петербурге выучил тот, кого вам все-таки следует ждать на пунктах возможного приземления. Я имею в виду полковника Савостьянова.
Дайниченко немедля поднялся, картинно поклонился генералу и пошел к выходу.
– Анатолий Иванович, – окликнул его Дрыжанский тихонько и показал глазами на Лизаньку, – и ее предупредите, что, мол, понадобится вскорости, надо Ивана Ильича порадовать…
Анатолий Иванович еще раз картинно кивнул и, дождавшись конца песни, когда начались аплодисменты, склонился к Лизанькиному уху и (учен, учен, как с агентами говорить, – со стороны ничего не поймешь) прошептал быстро что-то, а Лизанька даже вся побледнела от волнения и шаль прикусила. Ноги ослабли. Села на краешек эстрады, лицо в ладони спрятала.
Дождь все льет и льет, а молодой паренек поглядывает на часы, а возле церкви, прижавшись к ее прогретой дневным солнцем стене, стояли окруженные конвоем Янош и Иван. Янош покашливает, Иван хмурится, просит паренька:
– Отведите его в дом, у него легкие больные, я один постою.
– Я те отведу в дом, – отвечает парень, – кончилось ваше время, паразиты… Товарищ командир! – крикнул он. – Время кончилось!
– Да ладно те… С Тулой связь оборвалась… сижу на аппарате – без толку. Молчат, как в бочку…
– Товарищ командир, они ж подосланные: мы с ими антимонии разводим, а беляк наверняка кольцом нас обкладает! Кончать их, и точка!
Парень вскинул винтовку. Командир в самый последний миг выбил у него из рук оружие, потому что сзади засветились два огонька в ночи – все ближе, ближе, ближе – автомобиль едет. Остановилась машина, выскочил из нее человек – весь в коже, командир скомандовал:
– Смирно! Равнение направо! Товарищ председатель Губчека…
Только не слушает его председатель Губчека, идет прямо к связанным, к Яношу и к Ивану, да не к Яношу идет к первому, а к Ивану, руки ему освобождает и целует трижды.
– Боже ты мой, – шепчет Савостьянов, – Петька Ястребов, быть того не может! – И к Яношу: – Я ж говорил вам: маскарад! Это Ястребов, корнет, мой ученик, я его в небо вывозил! Ай да Петька, ай да конспиратор!
– Товарищ предчека, – сказал командир, – то ж белый полковник Савостьянов…
– То лучший летчик России, – сказал Ястребов. – Простите, товарищ Перцель.
– Спасибо за революционную бдительность! – выкрикнул Янош и снял с головы кепочку, и шагнул к жертвам белого произвола – вечная слава героям, павшим за революцию…
Поползли шапки с голов, отзвучал ружейный салют…
Лежит на драном кожаном диванчике в кабинете у предчека Тулы Янош – раздетый лежит, худой до невероятия, а Ястребов аккуратненько так его массирует, а после на отработанное место груди ставит горчичник, а в кресле, попивая чай, сидит Иван и, недоумевая, спрашивает:
– А ты давно к ним переметнулся?
– Давно. В 1912-м.
– Ахинею-то не неси, мон пти. В 1912-м ты корнета получил и сделал на глазах убиенного государя императора бочку.
– Верно. Только в 1911-м я с каторги сбежал и у тебя под чужими документами учился.
– Кто делал документы? – морщась от горчичной боли, спросил Янош. – Мне делали товарищи в Тюмени.
– Нет, я уходил через Вятку.
– Андрей Бубнов?
– Да. Киров, Крестинский, Бубнов… Не очень больно, не жжет?
Янош дотронулся до горчичника, лежавшего на груди, и простонал:
– Рвет сердце. Стыдно признаться: боль не переношу.
Иван, свернув самокрутку, по-прежнему недоумевая, спросил:
– Петя, а почему ж ты тогда государя не пиф-паф? Рядом же стоял.
– Видишь ли, мы против террора.
– То есть как? А Столыпина Ивана Кузьмича угрохали? А Плеве – культурнейшего человека?!
Янош засмеялся сквозь слезы:
– Это, Иван, эсеры!
– Мы их в тюрьму сейчас сажаем, – добавил Ястребов, – им бы кого ни стрелять – лишь бы стрелять.
– Погодите, погодите, но эсеры тоже социалисты?
– К социализму, – сказал Янош, – как к самому передовому учению века, будут примазываться самые злые авантюристы. Наша задача – не дать им скомпрометировать социализм. Ой, не могу, снимите эту пытку! – взмолился Янош. – Кожа отделяется от мяса.
– А как вы, большевики, нас, интеллигентов, мучаете? – злорадно спросил Савостьянов и засмеялся, но под взглядом Ястребова осекся, замолк.
– Иван Ильич, – сказал Ястребов, – у нас на тебя главная надежда.
– Это как понять?
– А вот так… Те люди, которые должны были встретить вас в белом тылу, вчера арестованы. Если ты Перцеля Яноша не провезешь – никто не провезет.
– Ты что, меня в ЧК записываешь?!
– Да нет… Не достоин ты еще в ЧК, хотя пилота лучше тебя нет…
Отхохотавшись, Иван Ильич сказал:
– Нет, Петя, хочешь казни, хочешь вешай – только, если вы против террора, меня против самого же себя террор применять не проси. Я ж не прошу тебя помогать моим друзьям? Везти – везу, а все остальное – от Бога. На меня надежды нет.
Янош сорвал с себя горчичники, облегченно застонал и сказал:
– Все. Больше ни минуты. Не мучайте его, товарищ Ястребов, в Москве с ним об этом не уговаривались – я тому свидетель. Впрочем, простите, может быть, я залезаю не в свою компетенцию…
– Иван Ильич, – сказал Ястребов, – я взываю к твоему сердцу.
– А я к твоему, – сказал Савостьянов.
Янош тихо поднялся и пошел к двери, кутаясь в одеяло. Они б так и не услыхали, что он уходит, – только одеяло было длинное, а Янош маленький. Запутался он ногами в одеяле. Упал. И так он посмотрел на Ястребова и Савостьянова, и так он на полу шарил, чтобы отыскать свои очки, что не выдержал Ястребов и, отвернувшись к окну, засопел, а Савостьянов грохнул кулаком по столу и сказал:
– Вот, твою мать!
Генерал Дрыжанский даже не предложил полковнику сесть.
– Анатолий Иванович, вы меня, право слово, удивляете.
– Господин генерал, но, по агентурным данным, они ж из Троицкого уехали в Тулу и оттуда не вылетали.
– Ну так что – архангел с неба спустился, да?! Вот, – генерал ткнул пальцем в донесение, – черным по белому: самолет с комиссаром ушел. Вчера ночью сел, заправился, а сейчас ищи ветра в поле!
– Но, Иван Ильич…
– Что Иван Ильич?! Он под комиссаровым дулом летит. Иван Ильич! А вы, понимаете, по ночным кабакам расхаживаете вместо того, чтобы ждать их на месте… Ну что я теперь доложу главнокомандующему? Уже и союзнички звонят…
– Мой генерал…
– Да прекратите вы меня называть «мой» генерал! Я не «ваш» генерал, а просто генерал! Французские штучки, понимаете… Совсем забыли про дисциплину, про элементарные начала воинского такта… Свяжитесь со Шкуро,
