Прикосновение - Рустам Ибрагимович Ибрагимбеков
А д а л а т. Здесь речка недалеко.
А н д р е й. Что? (Вдруг понимает, что занимается не очень интересным для Адалат делом, отложив очередную картину, подходит к крыльцу сгоревшей избы, на котором она сидит.)
А д а л а т. Жарко.
А н д р е й. А ты плавать умеешь?
А д а л а т. Нет.
А н д р е й. В Алма-Ате моря нет?
А д а л а т. Нет.
А н д р е й. А в Баку есть.
А д а л а т. Знаю.
А н д р е й. Я же говорю — везучий я, поеду теперь с тобой в Алма-Ату жить. (Смеется.) Солнце уже садится, пора на ночь готовиться. Потом темно будет. Ты где ляжешь? Не побоишься одна? Может, рядом ляжешь? Все равно ведь поженимся…
А д а л а т (усмехнувшись, встает). Я пойду к речке.
А н д р е й. Купаться будешь?
А д а л а т. Там посмотрим.
А н д р е й. Меня возьмешь с собой?
А д а л а т. Иди, если хочешь… Тебе же все равно купаться нельзя. (Показывает на его раненую ногу.)
А н д р е й. Я на бережку посижу. Подглядывать не буду, не бойся. Я же бакинец, у нас на этот счет строго…
А д а л а т. Я мыло возьму. (Идет в церковь, там, у ящика с картинами, лежит ее вещмешок.)
А н д р е й. В Баку, знаешь, особый народ живет — вроде русские, а уже не русские, армяне, а уже не армяне, и азербайджанцы не такие, как в других городах.
Адалат роется в мешке, вытаскивает какое-то белье, оглядывается на Андрея.
А д а л а т. Отвернись. (Заходит за ящик с картинами, переодевается.)
А н д р е й (послушно отворачивается в сторону). Конечно, каждый народ везде хочет свои обычаи сохранить, иначе быть не может, а все же в Баку свои порядки, особенные, и каждый их уважает, какой бы он нации ни был. Вот я, к примеру, русский, а насчет женщин такой же строгий, как азербайджанец. И брат мой Карлуша тоже. Если сестер наших кто в шутку заденет или приставать начнет, так мы его тут же, бывало, так накажем, что на всю жизнь нас запомнит! А как же иначе? Уважение должно быть. И мы тоже, конечно, ничего лишнего себе не позволяем. Карлуша вон как начал встречаться с девушкой, еще когда в школе учился, так и женился на ней. И пальцем ее не тронул, пока свадьбу не сыграли… Я это к чему говорю? (Смеется.) Может, поедешь к нам в Баку жить? А? У меня мамка добрая… Слышь?
А д а л а т (из-за ящика). Слышу.
А н д р е й. И я сам тоже веселый. Хорошо жить будем. Ты чего там так долго?
А д а л а т. Сейчас иду.
У Андрея вдруг появляется желание пошутить. Опираясь на винтовку, он скачет к крайней избе и прячется. Закончив приготовления к купанию, из-за ящика с картинами появляется А д а л а т. Ищет глазами Андрея.
Я готова. (Оглядывается по сторонам.) Андрей… Андрей… где ты? Ну, я пошла. (Делает несколько шагов, останавливается.) Андрей… (Начинает беспокоиться.) Ты что молчишь? (Кричит.) Андрей! (Возвращается к церкви.) Андрей, где ты?
Андрей, улыбаясь, наблюдает за испуганной Адалат из своего укрытия. Когда она, продолжая звать его, подходит к нему совсем близко, он выскакивает из-за стены и заходит ей за спину.
Андрей! Где ты?
А н д р е й (радостно улыбаясь). Здесь я!
Адалат, вздрогнув, медленно поворачивается к нему, в глазах ее злая обида за свой испуг.
А д а л а т (зло). Ты совсем глупый человек… Пустая башка. (Идет на него.)
А н д р е й (пятится, пытаясь удержать на лице улыбку). Я пошутил же…
А д а л а т. Мужчина так не шутит… Баба ты… Чокнутый. Голова у тебя не в порядке…
А н д р е й. Понятное дело.
А д а л а т. У меня муж есть, ребенок. А ты глупые вещи болтаешь… (Резко повернувшись, идет от него к лестнице, ведущей на колокольню.)
Андрей плетется за ней. Немцев они замечают одновременно. С е м ь э с э с о в ц е в с автоматами выходят на площадь перед церковью и, вытаращив глаза, смотрят на картины, развешанные на стенах сгоревших изб. Все семь немцев выглядят измученными вконец. Видимо, они давно пробираются к своим из окружения. Андрей и Адалат бросаются на пол колокольни.
А н д р е й. Ты же сказала, что у тебя нет никого в Алма-Ате.
А д а л а т. Там мама и брат.
А н д р е й. А муж где?
А д а л а т. На фронте… Здесь, недалеко.
А н д р е й. Как зовут?
А д а л а т. Федей.
А н д р е й. Русский, что ли?
А д а л а т. Да.
А н д р е й (следит за немцами). Как бы картины не тронули.
А д а л а т. Зачем они им нужны?
А н д р е й. Им, гадам, все нужно. Дай-ка карабин.
А д а л а т. Они сейчас дальше пойдут.
Немцы продолжают разглядывать картины, переговариваются по-немецки. Двое стоят чуть в стороне и о чем-то устало спорят. Один, шевеля губами, читает немецкие надписи на картинах:
— Ту-луз-ло-трек, Ве-ре-ща-гин.
— Здесь кто-то есть.
— Никого не видно.
— А кто их развесил здесь?
— Наверное, ценные картины?
— Какое это сейчас имеет значение?
— Я не обязан нести твой мешок!
— Ты забыл, с кем разговариваешь?
— Здесь кто-то есть.
— Смотри, сколько их здесь. Целое состояние.
— Может, возьмем?
— Куда?
— Хотя бы по одной.
— На тот свет?
— Я ничего не забыл… Но мешок я не понесу.
Один из двух стоящих немцев — высокий унтер — ударяет другого по лицу. Он делает это медленно, устало и как-то неохотно. Тот так же медленно валится на землю. Остальные, повернувшись, равнодушно смотрят на дерущихся. Унтер пинает упавшего ногой.
А н д р е й. Сволочь… Сейчас картины будут делить. (Направляет карабин на немцев.)
А д а л а т. Не надо стрелять. Они сейчас уйдут. Их семь человек, не надо стрелять.
А н д р е й. Если картины не тронут, не выстрелю.
А д а л а т. Да не нужны им картины!
Адалат не верит в то, что Андрей решится выстрелить. И все же боится этого. Драка внизу прекращается. Упавший отряхивает пыль с кителя. Высокий унтер — он уже стоит у картин — вытаскивает из кармана зажигалку.
А н д р е й. Жгут, сволочи. (Припадает к прицелу.)
А д а л а т. Не надо! (Наваливается на карабин всем телом. Лицо ее рядом с лицом Андрея — глаз к глазу.)
А н д р е й. Пусти!
А д а л а т (жалобно). Не тронут они их! (Уже не сомневается в том, что Андрей может выстрелить.) Зачем им картины? Не надо стрелять… Они уйдут… Мы
