Андри Байелер - Антология современной швейцарской драматургии

ЗИЛЬКЕ. Мы оба — фрилансеры и до сих пор как-то выкручивались, да это и неважно, даже если когда-то что-то и не складывалось, у меня бы не было проблем, потому что я по полгода живу на пособие по безработице. Но вот с ребенком?.. То есть я просто боюсь, что эта форма жизни, основанная на том, что люди довольствуются не очень высоким стандартом, поскольку все еще находятся в фазе становления и могут сказать: мол, я на пути к тому, чтобы реализоваться позже. Когда-то придется объявить эту форму жизни законченной, потому что говоришь: о’кей, теперь я просто больше не могу себе это позволить, я должна теперь встать за кассу в супермаркете и зарабатывать деньги, потому что мой ребенок тоже хочет есть и ему требуется место в яслях.

МАЙЯ. Я никогда не указывала годы рождения детей в моих заявлениях о приеме на работу. Я просто знала, что у меня не будет шансов, если я их напишу. И когда на последнем собеседовании спросили о детях, я уклонилась от прямого ответа и сказала, что они уже не маленькие, и потом чувствовала себя ужасно. А им было три года и год. Перед самым приемом на работу мне пришлось предстать перед большой комиссией, и люди интересовались главным образом тем, как я буду управляться с детьми. Одна женщина сказала, что она всегда работала на полставки, а о полной и не мечтала. То была пожилая дама, и я ей ответила: «Знаете, сегодня все по-другому, сегодня все намного проще». Хотя, конечно, знала, что это не так.

Чего только не приходится наслушаться на этих судебных процессах и начитаться в этих судебных решениях! А еще есть судебный уполномоченный. Этот назначенный судом психолог установил, что отношения, привязанность к отцу и матери у ребенка одинаковы. Так. И это соответствует фактам, потому что со своим ребенком я нянчился половину всего времени, необыкновенно люблю его и все для него делаю. Я-то полагал, это ведь должно вообще-то значить, что привязанность не может быть разорвана — никоим образом, да? Но тот аргументирует дальше, дескать, я должен понимать, что евреи не могут жить в Германии. Ничего себе! Не могут жить! Женщина-судья согласно кивает. Но ведь факт, что еврейская иммиграция в Германию в настоящее время больше, чем в Израиль. Факт, что в Израиле убивают больше евреев, чем в Германии или в любой другой стране. Факт, что они там живут на военном положении — в так называемой low intensity orbit, как говорят в армии. Факт, что мой сын теперь живет в киббуце, чудесный киббуц, цветы и плавательный бассейн, об этом киббуце недавно писал Хенрик М. Бродер, что люди хотят оттуда уехать и у них большие проблемы с депрессией, потому что с регулярным интервалом истребители F-16 выпускают свои ракеты по Вифлеему. Чудесно. Да. И ни одну собаку не интересует, почему мой сын должен там жить. Ну как же, ведь евреи не могут жить в Германии. Точка. Я тогда подал кассационную жалобу, потому что у меня нет никаких прав, ни одного, кроме права платить. И жена хочет еще и содержание для себя, то есть в принципе она хочет всего: взять ребенка, взять деньги и со всеми деньгами и ребенком исчезнуть и потом посмотреть, что бы еще хорошего извлечь из жизни. То есть даже близко нет того, чтобы я, поскольку я плачу женщине и ребенку, в возмещение мог видеть своего ребенка. Как это бывает при нормальных деловых отношениях. И близко нет того, чтобы мой ребенок, имеющий право на содержание, имел бы также право на общение с тем родителем, у которого отнята возможность попечения. А все почему? Потому что в системе структурная ошибка. В случае с международными браками так: сначала завершается процесс о попечительстве над ребенком. Ясно, что попечительство достается матери. В право о попечительстве над ребенком включено право на местожительство, это значит, что мать по завершении процесса может уехать куда хочет. Итак, через три дня после получения решения суда мать покидает страну. Матери здесь больше нет. После этого судьи говорят: боже мой, да ведь ребенок здесь больше не живет. Мы больше не правомочны вести процесс по праву общения. То есть отправляйся в Израиль и там добивайся права общения. Только потом оказывается, что им там, в Израиле, плевать на иностранных отцов, и они говорят, да-да, пусть он навещает сына. И это значит, что ты ездишь к собственному сыну как турист и стираешь из своей жизни целую страницу человеческого существования. А если как турист, то какой же я тогда отец?

С видеокамерой, на которую я теперь снимаю животных и еще бог знает что: и зоопарк, и все то, что он любил, то есть экскаваторы, воду и футбол и все такое, что мальчик — даже годовалый — воспринимает с таким восторгом. Я это снимаю и отправляю в черную дыру.

СЕВЕРИН. У меня нет чувства, что я сам выбрал себе участь одиночки и крайнего. Я ощущаю это как недостаток, и мои мысли довольно часто крутятся — как в сексуальном, так и в дружественном отношении — вокруг того, как бы мне побольше общаться с другими. То, что я могу прийти домой в четыре часа утра, что я никому не должен звонить, мол, я сейчас там-то и там-то, не беспокойся, что-то в этом роде, я не могу сказать, что выбрал это сам.

С Зильке было так. Она праздновала свое тридцатилетие, а накануне вечером, незадолго до полуночи, пришла ко мне и сказала ни с того ни с сего: «А не могли бы мы завести ребенка?»

Эта фраза насчет ребенка вырвалась у нее не сразу, поначалу разговор шел о дне рождения, и та фраза проскользнула как бы между делом: ах, а не могли бы мы завести ребенка? И я невероятно завелся, мне это польстило, и я подумал, надо же, может, теперь дело дойдет до какой-то прочной связи, вот ведь другой человек хочет от меня детей, и это так здорово!

ЗИЛЬКЕ. Вот уже год я живу вместе с Мартином… да, квартира маловата для двоих, но ничего. Я впервые живу с кем-то вместе. И считаю, что близость при этом гораздо больше, чем когда живешь в разных квартирах. Меня удивляет, что я вообще это терплю.

СЕВЕРИН. Мы никогда не любили друг друга страстно и искренне. Никакого крутого секса — скорее наоборот… и мне это показалось прямо-таки грандиозной идеей, и я сказал себе, может, благодаря этой бесстрастности мы сможем вырастить ребенка, осилим такой гигантский проект.

ЗИЛЬКЕ. Я не думала, что вообще с кем-нибудь уживусь, что однажды не скажу: так, теперь мы не видимся два дня. Собственно, это и отличает мои отношения с Мартином. То есть появилось такое чувство, что мы принадлежим друг другу, и это выражается также и в том, что мы живем в одной квартире.

СЕВЕРИН. Я уже несколько раз в нее влюблялся — всякий раз заново. Когда я пришел к ней впервые, она захотела достать нам выпить и налетела на платяной шкаф, по-настоящему ушиблась о него, и я подумал, как же она может удариться о собственный шкаф, ведь он стоял на этом месте годами? И она так смутилась, стыдясь своей неловкости, и я знаю, что меня растрогало именно это. (Задумывается.) Да. Но вместе с тем я никогда не был уверен в силе своих чувств. Это я тоже должен признать.

ЗИЛЬКЕ. У нас появились планы, дело было как раз на Новый год, это так типично для Мартина, такой всегда милый. После двенадцати он и говорит: «Так, а когда мы теперь поженимся?» А я подумала — минуточку, что значит «когда»? Вопрос должен звучать так: «Поженимся ли»..? Нет, этого я не сказала, я обрадовалась…

СЕВЕРИН. А потом мы с Зильке должны были поехать в летний отпуск, и я про себя все время думал: сейчас поедем в отпуск, и все время в голове вертелось: «Может, нам удастся завести общего ребенка?»

ЗИЛЬКЕ. Я годами совсем не думала о детях, важными были совсем другие вещи, и если бы забеременела, разразилась бы катастрофа. А потом, ближе к тридцати, заметила все-таки, что вообще-то хочу когда-то в жизни завести детей, ощутить материнство.

СЕВЕРИН. Да, и этот отпуск стал сплошным кошмаром, потому что она незадолго до того влюбилась.

ЗИЛЬКЕ. И летом, перед тем как познакомиться с Мартином, у меня было одно любовное приключение.

СЕВЕРИН. Мне она этого не рассказала, я узнал от других. Я думал, ну, если у нее теперь есть кто-то еще, а мы официально едем в отпуск, то ей самой решать, менять ли что-нибудь в наших планах на отпуск. Но то, что она сделала, было совершенно ошеломительным. Она сказала очень, очень поздно: «Мы ведь можем поехать в отпуск все втроем!» Это показалось мне полным безумием, и я подумал, что ведь этот другой мужчина вовсе не захочет этого.

ЗИЛЬКЕ. Я наконец-то почувствовала — вот оно. Когда я спала с тем, я думала, вот с кем бы я завела ребенка. То был момент осознания: вот теперь можно было бы и детей.

СЕВЕРИН. И в конце концов пришли к компромиссу, что мы поедем один за другим, по очереди.

ЗИЛЬКЕ. И не только «вот оно», а еще «как здорово», какое замечательное время, что-то вроде того. Но потом я подумала: наверное, это сработали биологические часы или как там они называются, когда вдруг начинаешь так чувствовать?