Татьяна Майская - Забытые пьесы 1920-1930-х годов
Поворачивается и садится в угол.
АКУЛИНА (взволнованно, к Сергею). Что ж стоишь? Присядь! Авось не чужой человек, свой!
СЕРГЕЙ. Некогда, я по делу. (Искоса смотрит на Кузьмича.)
ЯКОВЛЕВНА. Что ж, брезгаешь нашим хлебом-со-лью?! Присядь, чайку налью.
СЕРГЕЙ. Не хочу, дома пил.
КУЗЬМИЧ. Ну как, Сергей Васильевич, у нас на международном фронте? Как будто наша держава поднимается?
СЕРГЕЙ. Ступайте в клуб и послушайте!
АКУЛИНА (просительно). Да ты сядь! Чего ты сто-ишь-то?
КУЗЬМИЧ. Конечно, вы как вожди земного шара обо всем судите в европейском масштабе, ну я человек маленький, для моей головы и наша слободка велика, а только слышно, что нашу Немчиновку огораживать будут и за вход на гулянье, значит, будут брать плату. Так как же так, Сергей Васильевич, было, значит, народное достояние, гуляли себе с утра до ночи без всякой помехи, а тут, поди-ка, плати тридцать копеек, да всякие заграждения: туда не ходи, там не плюй, тут не кури, на траве не лежи; а полежал, значит, сдерут полтинник, а полтинника нет — значит, заместо гулянья в отделенье; ну, скажите, пожалуйста, Сергей Васильевич, лето придет — куда рабочему люду деваться? Это, по-моему, чистое разоренье!
СЕРГЕЙ (сухо). Ну, положим, вы больше думаете о себе, чем о рабочем. А если с вас деньги возьмут, так это, во всяком случае, пойдет в пользу рабочим. (К Акулине.) У меня есть к тебе дело.
ЯКОВЛЕВНА (оживленно). Баба-то с тоски совсем извелась! Аль мириться вздумал?
КОСТЫЛЯНКИН (Яковлевне). Налей чаю!
ЯКОВЛЕВНА машет рукой.
Вишь, пес с ними, на мировую идут.
АКУЛИНА (волнуясь). Сергей! Аль взаправду мириться пришел?!
СЕРГЕЙ. Что ж, ждала, значит, на поклон к твоей милости явлюся? Смилуйся, дескать, грозная царица! Больно, значит, виноват пред тобой?!
АКУЛИНА (тихо). Ждала я тебя. Вот, думаю, придет, вот спокается да скажет: «Ну, иди, Акуля, домой, давай жить по-прежнему».
СЕРГЕЙ (с усмешкой). Спокается? Еще неизвестно, кому из нас надо каяться. (Смотрит на Кузьмича.) Время-то, я вижу, весело проводила.
АКУЛИНА. Зачем говорить-то так? Сам знаешь, думушкой-то лётом летела к тебе, оконушки все проглядела, боялась выйти-то, ровно как в клетке сидела, все ждала, вот, думаю, придет да домой позовет меня.
СЕРГЕЙ. Захотела бы — сама пришла, вишь, спеси набрала сколько, ждала, значит, чтоб с повинной явился? Не захотела жить в поганом месте, ушла, твоя воля была — не моя, а для меня, может, это поганое место лучше святого.
ЯКОВЛЕВНА. Освятить можно. Дашь соизволенье, батюшку позовем, святой водой окропим, лишь бы замирились!
АКУЛИНА (к Сергею). Да как же мне было не уйти-то? Аль забыл, что проделал? Да как же ты меня для святого праздника обидел? Лучше бы ты меня убил, чем иконами так распорядился! Для светлого дня не велел позвать батюшку; небось, забыл, что сказал: лучше, говоришь, в клубе ночую, чем домой в помойную яму явлюся. А как ушла-то, через детей не позвал, не подумал, что, может, здесь с голоду подохну.
СЕРГЕЙ. Зачем подыхать? Вишь, лавочка под боком (насмешливо указывает на Кузьмича) — забирай что хочешь, авось не откажет.
КУЗЬМИЧ. Зачем отказывать?! Для Акулины Мефодьевны не только лавочку, сам себя готов заложить, лишь бы только не отказала да пользовалась.
СЕРГЕЙ. Вишь, покровитель нашелся! Не мне чета! И насчет церкви большой почитатель, не то что я, богохульник, и насчет икон — первый радельщик. О чем горевать-то? Сокол, как говорится, с места — ворона на место! (Отрывисто.) Ну да ладно! Мне эта канитель надоела. Что было, то, видно, прошло, о том поминать нечего. Приходи-ка завтра в суд, раз на то дело пошло, давай мне разводную.
ВСЕ. В суд?
АКУЛИНА (потрясенная). Разводную?!
СЕРГЕЙ (твердо). Да, разводную!
КУЗЬМИЧ (потирая руки). Вот так дело! Значит, жениться задумали? Поздравляю, Сергей Васильевич! Ну, Акулина Мефодьевна, пробил наш час!
АКУЛИНА. Жениться?! (Дрожа.) Жениться?!
СЕРГЕЙ. Жениться не жениться, это мое дело. Там видно будет. (Вспыльчиво.) А что ж мне тебя караулить? Небось не подумала, как мне одному-то в четырех стенах сидеть, куда какое веселье! Ты вот тут с кавалерами прохлаждаешься, а у меня, небось, в доме никого нету — сиди один-одинешенек.
АКУЛИНА (дрожа). На ком жениться-то? На той девке?
СЕРГЕЙ (раздраженно). Хоть на козе женюсь, да тебя не спрошусь. Завтра приходи в суд, и чтоб вся эта волынка, наконец, кончилась.
АКУЛИНА (задыхаясь). Помру, в суд не пойду, разводкой не буду! Как хочешь, так и живи со своей девкой.
СЕРГЕЙ. Не придешь — без тебя обойдусь. Тебе будет хуже.
АКУЛИНА. Как хуже? Да что ж ты думаешь, ступа я деревянная, что ли? Да чтоб мне в суд идти да стерпеть такую обиду? (Наступает на него.) Ты что ж это делаешь-то? Законную жену бросаешь?
КУЗЬМИЧ. Что вы, Акулина Мефодьевна, а я-то на что?! Первый ваш защитник и покровитель!
СЕРГЕЙ. Завела кавалеров, живи с кавалерами! Скучать не будешь!
АКУЛИНА. А, так ты вот как? «Живи с кавалерами»! Мерзавец! Да что я с тобой-то жила, гуляла, что ли?!
СЕРГЕЙ (вспыльчиво). Молчи! (Схватывает ее за руку.) Ругаться не смей! Чтоб у меня больше такого разговору не было!
АКУЛИНА (вне себя). А теперь вот как дело обернулось! Жена опостылела, жену — вон, завел себе потаскушку и меня же попрекаешь?!
СЕРГЕЙ. Не бреши! Никого не заводил себе! Не выдумывай!
АКУЛИНА. А разводка зачем? Небось девка при тебе околачивается! (Яростно.) Сколько я из-за тебя, проклятого, слез пролила! Вон, Яковлевна свидетельница, душу свою сгноила, мириться хотела, а ты в разводку! Вон, спроси его (указывает на Кузьмича), предлагал идти в полюбовницы, да разве я пошла на это? Сколько ходит за мной, да все упрашивает да умаливает, а я честь твою мужнину берегла!
СЕРГЕЙ. Если ты из-за чести, то и беречь ее нечего было. Ты мою честь давно похоронила.
АКУЛИНА. Как похоронила?
СЕРГЕЙ. Да так! (Вызывающе.) Ты вон не слышала, что рабочие говорят?! Ну поди, послушай! О чести моей тебе говорить нечего.
АКУЛИНА. А! Так ты вот как! Честь твою похоронила?! (Задыхаясь.) Так вот на ж тебе! Была честной женщиной, блюла себя, ну а теперь кончено! (К Кузьмичу.) Кузьмич! Иди сюда! Ну, бери руку! Согласна, бери в полюбовницы!
КОСТЫЛЯНКИН. Ну и хороша баба! Пес с нею, не баба — кулич!
СЕРГЕЙ (сдерживаясь). Ты что? Не в уме?
АКУЛИНА. Нет, в уме! В трезвой памяти! Что ж? Ты загулял, а мне отчего не гулять? Будет! Жила по-честному, а теперь заживу по-собачьему! Так загуляю — будешь меня помнить!
СЕРГЕЙ (забываясь). Я тебя выучу уму-разуму! Гулять собралась?!
Схватывает ее за руку.
Ты у меня будешь гулять!! За тобой пришел, а ты вот как? Гулять!
АКУЛИНА (истерически). Ха-ха-ха! Что, думаешь, сломил? Как же! Справляй свою собачью свадьбу!
СЕРГЕЙ (приходя в себя, отрывисто). Прощай! (Грозно.) Да чтоб на глаза мне не попадалась больше!
Хлопает дверью, уходит.
ЯКОВЛЕВНА. Наконец-то в порядок пришла! Давно бы так, чем зря убиваться!
КУЗЬМИЧ (радостно). Ну и герой вы, Акулина Мефодьевна, можно сказать, навек осчастливили!
КОСТЫЛЯНКИН (встает). Хе-хе-хе! Пес с вами, гуляйте, ну а я ухожу!
ЯКОВЛЕВНА. Черт тебя носит!
АКУЛИНА. В пивную! Гулять так гулять! Ох, пропала моя головушка!
Всплескивает руками, рыдая, падает на сундук.
Занавес.
Действие третье
Прежняя квартира СЕРГЕЯ ПЕТРОВА. Все переставлено по-иному. На стенах портреты вождей революции. Раньше где стоял обеденный стол, теперь письменный стол; на нем книги, журналы, брошюры, газеты. Этажерка с книгами. На стене много плакатов с лозунгами. Переставлены постели, стулья, столы. В углу, около печки, валяются немытые кастрюли, сковородки, много мусору, корок, очисток. Опрокинута помойка с выкинутым из нее сором. На лавке примус.
