Александр Селин - Ёлочка
Пока Чигитанский заканчивал монолог, Макшев, Кожин и Дыбин незаметно сосредоточились за его спиной. Далее, Дыбин сзади набрасывает на него гирлянду и душит. Чигитанский падает.
(Издавая последний хрип.) А-а… Гирляндой…
Дыбин. Конечно, гирляндой. А ты как хотел? Пряника с повидлом? (Передразнивает его хрипение.) Змееполз… Меркантил…
Все трое попинали его ногами с репликами «расчески ему жалко…», «яблока откусить за двадцать лет», «и зачем ехал, спрашивается», «норку хомяка…»
Макшев (слегка озабоченно). Ребята, а мы его случайно не задохнули?
Дыбин. Да какое там? Разве этого задохнешь? Притворился. Знаете, как земноводные умеют притворяться? Настоящий бы мужик еще дрался, а этот х-х-х (изображает шипение) замер на паркете, как хамелеон на донском ковыльном кустарнике. Двадцать лет назад я его тоже так слегка тюкнул, а он лег и застыл. А как «скорая» приехала, сразу вскочил и тут же давать показания… сволочь. (Ещё раз пнул Чигитанского ногой.)
Ольга (испугалась). Мальчики, ну нельзя же так! Он же такую большую коробку привез…
Дыбин (рассердился). Коробку? А он что, думаешь, что если из‑за коробки, то можно и про норку хомяка запросто намекать? «Вот тебе моя рука, Оля». Скабрез. Влево-вправо… Бомжа переступил кайманом… Двухкомнатного инвалида обманул…
Макшев. Да. И тёплого насильника.
Ольга. А как же Швейцария? У него же Швейцария, ребята!
Кожин. Да не было, Оля, у него никакой Швейцарии. Я тут недавно присмотрелся на карту, то оказывается, Швейцарии вообще нет. Так, есть кусочек бумаги с рваными контурами… О которых они сами не подозревают с какой стороны взяться. Швейцария, Оля, это все равно что кусок туалетной бумаги… Купил рулон, разодрал, нарезал и раздал бабам… Или еще того хуже… Знаешь анекдот про зелёную таблетку?
Оля. Знаю.
Кожин. Ну вот. Швейцария – это та самая зеленая таблетка и есть. Пососал, выплюнул, завернул и в больницу отнес на анализы. А ещё лучше мой пример про возраст. Берешь будильник, заводишь и забрасываешь к гусям свинячьим. (Берёт со стола еще один будильник и забрасывает.) Вот тебе и вся Швейцария.
Ольга (показывая содержимое коробки). А как же вот с этим быть? Коробки, дежавю, монпансье, от кутюр, Монтенегро…
Дыбин. Это все липа, Ольга, липа… Такое и у нас могут. У меня в походе инструктор был… Вот такая золотая голова! И руки словно приклеены к обоям… Так он тебе это дежавю лучше, чем Монтенегро смастрячит… А Чигитанский халтурил… И сейчас лежит халтурит, змееполз. Станиславский… Мейерхольд… (Изображает шипение.) Дубовицкая…
Макшев. А меня ещё Макшевым обозвал. Кто ему давал право называть мою фамилию? Он что мне, мама?
Ольга. Но, может… Но, может… Я у него пульс пощупаю?
Дыбин. Я тебе пощупаю! Нашла кому щупать пульс. (Дает Ольге свою руку.) На вот лучше пощупай! Вот это пульс! Слышишь? И у Макшева есть пульс. И у Кожина пульс. А у Чигитанского никогда по существу и не было. Пульс, Оля, – это когда сердце бьется в горячем бреду… Пульс – это когда руки чешутся, за поясом – кайло, одна селедка на троих, а впереди вершина. (Достает из внутреннего кармана фотографию непокоренной высоты.) Помните?
Кожин и Макшев сосредотачиваются возле Дыбина и фотографии.
Макшев. Конечно, помним…
Кожин. Высота 19‑Б…
Дыбин. Да. Она самая и есть. Высота 19‑Б. Высота, которую до сих пор еще никто не покорил. Эта высота у меня по ночам перед глазами снится. Вот этот склон, на котором у инструктора страховочная гирлянда оборвалась. Вот это темное пятно у подножья, на котором кастрюли с борщом пропадают… Из‑за снежного человека… Помните, двадцать лет назад мы втроем поклялись, что обязательно ее покорим?!
Кожин. Да. Но так и не удержали клятвы.
Дыбин. Что значит не удержали? Просто забыли и все… из‑за милиции и «скорой помощи»… Но ничего не потеряно. Давайте еще раз поклянемся, что в Новом году ее обязательно покорим.
Кожин. Не знаю… Мне уже сорок девять.
Дыбин. Ну и что? Самый расцвет. Маковый бутон! Встретишь пятидесятилетие на снегу, как человек, а не гидра.
Кожин (обращаясь к Макшеву). А ты что скажешь?
Макшев. Я так сразу не могу… Надо выпить сначала.
Дыбин. А мы выпьем!
Берут по стакану.
Ну, давай, чтобы плечо товарища никогда…
Макшев и Кожин. Давай!
Выпивают. Дыбин достает батарейку, прислоняет к языку. По всей видимости, батарейка не действует.
Дыбин. А, черт, совсем не пробирает… Должно быть, подсела. (Достаёт портативный аккумулятор.) Ну-ка, вот этот наверняка не подведет. (Прислоняет проводки к языку.) Ах, хорошо! А теперь можно и клятву…
Макшев. Насчет чего клятву?.. Я забыл.
Кожин. Что покорим 19‑Б.
Макшев. А, ну да!
Скрестили руки и троекратно произносят: «Клянемся!»
Далее Дыбин произносит монолог скалолаза, друзья, как могут, подыгрывают ему. Ольга с восхищением смотрит на героев.
Дыбин.
Снежные облака в широком зареве троих храбрецов.Спасательный вертолет закончил горючее и начал снижаться.Одна селедка на троих, страховочный трос и обледенелое лицо,А сверху горбатая неприступница Б‑19.
Жесткая рука в обхвате предвкушения на середине пути,Острое кайло ледоруба, удар!.. И щелчок папарацци.«Макшев, не отставай!»«У меня цинга! Я не могу идти!»«Перевяжи ему ноги, Кожин! Живого или мертвого на Б‑19!»
У подножья гордые поварихи шинкуют последнюю мышь.Пенистая похлебка с медалью для тех, кто привык сражаться.«Мальчики, возвращайтесь быстрее! А то суп остынет!»«Тише! Зачем шумишь? Вон! Лавину разбудишь на Б‑19!»
И теперь, когда ты, наконец, закрепился на самой вершине,когда стоишь над облаками, освещенный как божий день,и глазами горного ястреба пронизываешь время вместе с достижениями продажного века,можно, наконец, задуматься, заглянуть в прошлое и увидеть гамлетовскую тень,а также тень пропавшего инструктора или призрак снежного человека.
Макшев, Ольга и Кожин (аплодируют). Браво, Дыбин!!!
Макшев повернулся в сторону Чигитанского, который всё ещё лежит неподвижно, и вдруг замер, предчувствуя недоброе. Все перехватили его взгляд, испугались, подбежали к лежащему.
Дыбин. Эй ты, вставай, пошутил и будя!
Чигитанский не шелохнулся.
(Слегка пнул его ногой.) Да вставай, тебе говорят!
Чигитанский неподвижен. Все засуетились возле него. Пытаются нащупать пульс.
Макшев. А пульс в каком месте щупать, на правой или на левой?
Кожин. Чёрт его знает… Это у него надо спрашивать, а он молчит…
Дыбин. Ничего-ничего, отойдёт. Знаю я этих земноводных… Один раз налима поймал, целый час у меня валялся на берегу… А потом в воду опять уронил, так он поплыл, как ни в чём не бывало.
Ольга: Так, может, я в ванную воды наберу? Туда положим…
Кожин. Какую ванную? Скорую вызывай!
Ольга убегает в другую комнату вызывать «скорую».
Дыбин (спрашивает у Макшева). Ну что, нашёл пульс?
Макшев: Нет… Вот только бумажник…
Дыбин. Во! В этом вся его и сущность… Как у Кощея… Пиджак в шкафу. В пиджаке бумажник, в бумажнике купюра… А в этой купюре и вся его смерть.
Возвращается Ольга.
Кожин. Ну что, вызвонила?
Ольга. Да… ругались только… мы, говорят, тоже люди…
Дыбин, Макшев и Кожин уселись за стол. Чтобы успокоиться, каждый начал заниматься своим делом. Макшев выпивает. Дыбин пробует аккумулятор на язык. Кожин рассматривает очередной будильник. Ольга сидит, прислонив ладони к вискам.
Дыбин (наконец нарушил молчание). Ну вот, опять «скорая» приедет под Новый год, как и двадцать лет назад. Опять всё настроение испортил… риелтор… Хорошо, что хоть ещё дом не разрушил…
Ольга. А почему он должен дом разрушить?
Дыбин. А ты не знаешь разве? Про них, про риелторов…
Ольга. А что?
Дыбин. А то… Эти риэлторы ведь продают квартиры налево-направо…Так? В домах из‑за этого образуются пустоты…Ну вот, когда количество таких пустот накапливается, то дома начинают рушиться. Ты не знаешь случайно, он (показывает на лежащего Чигитанского) в вашем доме квартиры налево-направо не продавал?
