Андрей Тарковский - Сталкер. Литературная запись кинофильма.
ПРОФЕССОР. Ну?
ПИСАТЕЛЬ. Я вот все насчет покупного вдохновения. Положим, войду я в эту Комнату и вернусь в наш Богом забытый город гением. Вы следите?.. Но ведь человек пишет потому, что мучается, сомневается. Ему все время надо доказывать себе и окружающим, что он чего-нибудь да стоит. А если я буду знать наверняка, что я – гений? Зачем мне писать тогда? Какого рожна? А вообще-то я должен сказать, э, существуем мы для того, чтобы…
ПРОФЕССОР. Сделайте любезность, ну оставьте вы меня в покое! Ну дайте мне хоть подремать немного. Я ж не спал сегодня всю ночь. Оставьте свои комплексы при себе.
ПИСАТЕЛЬ. Во всяком случае, вся эта ваша технология… все эти домны, колеса… и прочая маета-суета – чтобы меньше работать и больше жрать – все это костыли, протезы. А человечество существует для того, чтобы создавать… произведения искусства… Это, во всяком случае, бескорыстно, в отличие от всех других человеческих действий. Великие иллюзии… Образы абсолютной истины… Вы меня слушаете, Профессор?
ПРОФЕССОР. О каком бескорыстии вы говорите? Люди еще с голоду мрут. Вы что, с Луны свалиЛИСЬ?
Профессор лежит с закрытыми глазами.
ПИСАТЕЛЬ. И это наши мозговые аристократы! Вы же абстрактно мыслить не умеете.
ПРОФЕССОР. Уж не собираетесь ли вы учить меня смыслу жизни? И мыслить заодно?
ПИСАТЕЛЬ. Бесполезно. Вы хоть и Профессор, а темный.
На экране река, покрытая плотной желтоватой пеной. Ветер гонит над рекой хлопья пены, колышет камыши. Сталкер лежит с открытыми глазами и слышит голос своей жены.
ЖЕНА. И вот произошло великое землетрясение, и Солнце стало мрачно, как власяница, и Луна сделалась, как кровь…
Сталкер спит.
ЖЕНА. …И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих… (Смеется.) И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и скройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто сможет устоять? (Смех.)
Вода. В ней видны шприцы, монеты, картинки, бинт, автомат, листок календаря. Рука Сталкера в воде.
На бетонной площадке лежит собака. Собака встает.
Сталкер спит, тяжело дыша во сне. Просыпается и садится.
СТАЛКЕР (шепчет). В тот же день двое… из них…
Профессор и Писатель спят рядом друг с другом.
СТАЛКЕР (шепчет). …шли в селение отстоящее стадий на шестьдесят… (неразборчиво) называемое… (неразборчиво) и разговаривали между собой о всех сих событиях, и когда они разговаривали и рассуждали между собой… (неразборчиво) и Сам, приблизившись, пошел с ними, но глаза их были удержаны (Писатель просыпается, смотрит на Сталкера), так что они не узнали Его. Он же сказал, о чем это вы (вздыхает) все рассуждаете между собой и отчего вы печальны. Один из них, именем…
Профессор лежит с открытыми глазами и внимательно смотрит на Сталкера.
Взгляд Сталкера обращен на воду, потом на Писателя и Профессора, потом Сталкер снова отворачивается.
СТАЛКЕР. Проснулись? Вот вы говорили о смысле…
Мох, камни, неподвижная вода в реке.
СТАЛКЕР. …нашего… жизни… бескорыстности искусства… Вот, скажем, музыка… Она и с действительностью-то менее всего связана, вернее, если и связана, то безыдейно, механически, пустым звуком… Без… Без ассоциаций… И тем не менее музыка каким-то чудом проникает в самую душу! Что же резонирует в нас в ответ на приведенный к гармонии шум? И превращает его для нас в источник высокого наслаждения…
Профессор и Писатель сидят рядом с ним и слушают.
СТАЛКЕР. …И потрясает? Для чего все это нужно? И, главное, кому? Вы ответите: никому. И… И ни для чего, так. «Бескорыстно». Да нет… вряд ли… Ведь все, в конечном счете, имеет свой смысл… И смысл, и причину…
Темнеет. Слышен странный шум. Сталкер и двое других стоят у входа в подземный коридор – у металлической двери, какие бывают в бомбоубежищах.
ПИСАТЕЛЬ. Хм, это что же – туда идти?
СТАЛКЕР. Э… к сожалению… другого пути нет.
У открытой двери стоят Профессор и Писатель, за ними Сталкер.
ПИСАТЕЛЬ. Как-то тускло, а, Профессор? Тут мне как-то идти первым нежелательно, Большой Змей добровольцем не бывает…
СТАЛКЕР. Простите, видимо, надо тащить жребий. Вы не против?
ПИСАТЕЛЬ. Нет, здесь я все-таки предпочел бы добровольца.
СТАЛКЕР. У вас спички есть? (Профессор достает спички, отдает их Сталкеру.) Спасибо… Пойдет длинная. (писатель тащит спичку.) Длинная… На этот раз не повезло.
ПИСАТЕЛЬ. Вы бы хоть гаечку туда бросили, что ли.
СТАЛКЕР. Конечно… Пожалуйста…
Подбирает большой камень, бросает – и сразу захлопывает дверь. Открывает дверь и смотрит туда.
СТАЛКЕР. Еще?
ПИСАТЕЛЬ. Ладно… Иду…
ЭХО. И… ду…
Писатель идет по коридору. Он проходит несколько шагов. Глядя на него, Сталкер отодвигает Профессора от двери и отходит сам. Писатель скрывается за поворотом.
СТАЛКЕР. Быстрей, Профессор!
Профессор впереди и Сталкер за его спиной перебегают по коридору. Сверху течет вода.
Писатель испуганно оглядывается. Профессор и Сталкер останавливаются и выглядывают из-за угла коридора. Писатель медленно, хрипло дыша, идет дальше. Спотыкается, падает. Сталкер идет, прячась за спиной Профессора. Они тоже останавливаются. Писатель опять идет дальше, так же медленно и тяжело. Те двое делают еще перебежку. Писатель, задыхаясь, идет по битому стеклу. Останавливается, кричит.
ПИСАТЕЛЬ. Здесь… Здесь дверь какая-то!
ЭХО. Здесь дверь какая-то…
Профессор и Сталкер подбегают, выглядывают из-за поворота.
СТАЛКЕР. Теперь туда! Открывайте дверь и входите!
Писатель смотрит на металлическую дверь. Достает пистолет, взводит курок.
ПИСАТЕЛЬ. Опять я… И входить я…
СТАЛКЕР. Вам же жребий выпал… Идите, тут нельзя долго… Что у вас там?.. Тут… Тут нельзя с оружием! Вы же погибнете так и нас погубите! Вспомните танки!. Бросьте, я вас очень прошу!..
ПРОФЕССОР. Вы что, не понимаете?
СТАЛКЕР (Профессору). Тише! (Писателю жалобно-настойчивым голосом.) Если… если что-нибудь случится, я вас вытащу, а так… Ах… Я вас очень прошу! В кого… (Почти плачет.) Ну в кого вы там будете стрелять?
ЭХО. Стрелять…
Писатель бросает пистолет.
СТАЛКЕР. Идите! (ЭХО. Идите…) У нас мало времени!
ПИСАТЕЛЬ (открывая дверь). Тут вода!
За дверью видно затопленное помещение. На противоположной его стороне – железная лестница, поднимающаяся из воды.
СТАЛКЕР. Ничего! Держитесь за поручни и спускайтесь!
Писатель спускается в воду по плечи, проходит несколько шагов и поднимается по лестнице.
СТАЛКЕР. Только не ходите никуда! Ждите наверху, у выхода!
Профессор подходит к двери.
СТАЛКЕР. У вас, надеюсь, ничего такого нет?
ПРОФЕССОР. Чего?
СТАЛКЕР. Н-ну, вроде пистолета?
ПРОФЕССОР. Нет, у меня на крайний случай ампула.
СТАЛКЕР. Какая ампула?
ПРОФЕССОР. Ну ампула зашита, яд.
СТАЛКЕР. Боже мой! Вы что же, умирать сюда пришли?
ПРОФЕССОР (начинает спускаться по лестнице). А-а… Это так, на всякий случай ампула.
Профессор идет по воде, держа рюкзак над головой. Сталкер смотрит вниз. На камнях лежит пистолет. Сталкер осторожно толкает его в воду.
СТАЛКЕР. Писатель! Назад! Да вернитесь же, самоубийца! Я ж вам сказал, ждать у входа! Стойте! Не двигайтесь!
Писатель проходит дальше, оглядывается. Виден обширный зал, засыпанный песком.
У входа в зал показываются Профессор и Сталкер. Сталкер кидает гайку, и они оба бросаются на песок.
Гайка медленно прыгает по песчаным барханам.
Писатель закрывает лицо ладонью.
Над леском летит большая птица. За ней – вторая; садятся на бархан.
Профессор поднимает голову и смотрит на Писателя.
ПРОФЕССОР. Это все ваша труба!
СТАЛКЕР. Что?
ПРОФЕССОР. Ничего! Вам бы по ней первому! Вот он и полез не туда – с перепугу.
Они снова прячутся за барханом.
Писатель лежит в луже. С трудом встает, с него льется вода, садится на край колодца, кашляет. Встает, берет камень и бросает его в колодец. (Гудящий звук.) Сидит на краю колодца.
ПИСАТЕЛЬ. Вот еще… эксперимент. Эксперименты, факты, истина в последней инстанции. Да фактов вообще не бывает, а уж здесь и подавно. Здесь все кем-то выдумано. Все это чья-то идиотская выдумка. Неужели вы не чувствуете?.. А вам, конечно, до зарезу нужно знать, чья. Да почему? Что толку от ваших знаний? Чья совесть от них заболит? Моя? У меня нет совести. У меня есть только нервы. Обругает какая-нибудь сволочь – рана. Другая сволочь похвалит – еще рана. Душу вложишь, сердце свое вложишь – сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души – жрут мерзость. Они же все поголовно грамотные, у них у всех сенсорное голодание. И все они клубятся вокруг – журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные. И все требуют: «Давай! Давай!..» Какой из меня, к черту, писатель, если я ненавижу писать. Если для меня это мука, болезненное, постыдное занятие, что-то вроде выдавливания геморроя. Ведь я раньше думал, что от моих книг кто-то становится лучше. Да не нужен я никому! Я сдохну, а через два дня меня забудут и начнут жрать кого-нибудь другого. Ведь я думал переделать их, а переделали-то меня! По своему образу и подобию. Раньше будущее было только продолжением настоящего, а все перемены маячили где-то там, за горизонтами. А теперь будущее слилось с настоящим. Разве они готовы к этому? Они ничего не желают знать! Они только жр-р-ут!
