Алекс Тарн - Ледниковый период

А потом мы заснули на скамейке около Петропавловки.

Осторожно усаживает платье на скамейку, снимает куртку, укутывает ею воображаемую девушку, пристраивается рядом. Засыпает.

Конец первого действия

Та же скамейка. Выходит Старьевщик, толкая перед собой тележку. На тележке — желтые мешки, набитые старыми вещами. На спине у Старьевщика — рюкзак.

Альтезахен! Альтезахен! Что вы на меня так уставились? Никогда старьевщика не видали? Альтезахен! Я старьевщик. Старьевщик. Альтезахен! Покупаю старье. Покупаю старье. Эй, люди добрые! Несите старую рухлядь. Покупаю старье. Эй лю…

Резко обрывает сам себя, пристально всматривается в зал.

Нет, определенно что-то не в порядке. Как-то странно вы на меня смотрите… В чем дело, дорогие? А?

Пауза.

Знаете, а ведь я начинаю догадываться. Это вам Мусорщик голову задурил, правда? Ну конечно, правда! О-хо-хо…

Садится на скамейку, снимает рюкзак, качает головой.

О-хо-хо. Сколько мне этот тип крови перепортил… Ну что ему неймется? Сам не живет и людям не дает. Он ведь вас, небось, оскорблял, а? Лохами называл? Вижу — называл. Жлобами? Нет? Жлобами не называл? Значит, был в хорошем расположении духа. У него ведь как — в хорошем настроении — все вокруг лохи; а стоит настроению ухудшиться — так еще и жлобы. Во как… Невозможный характер. Нетерпимый, высокомерный, я бы даже сказал — злобный. И зачем только такие людишки землю топчут? Зачем?

По совести говоря, он и сам не знает — зачем, вот ей-Богу! Я вам больше скажу: он прямо таки склонен к самоубийству, да, да, представьте себе; за ним просто требуется глаз да глаз.

Лезет в боковой карман куртки, достает листок бумаги.

Знаете, что это? Расписка. Я с него, с этого психа, каждый день расписку беру, что он с собой не покончит. (разворачивает бумажку, показывает залу) Видите? (читает) Я, такой-то, такой-то, именующий себя Мусорщиком, обязуюсь не кончать жизнь самоубийством в течение ближайших суток. Число. Подпись. Ну? Каково? Каждый вечер, ложась спать, я оставляю ему на подпись пустой бланк вот здесь, в левом кармане куртки. Он же, со своей стороны, подписав в нужном месте и проставив число, кладет документ вот сюда, справа. Так и сношаемся, как Маша с Дубровским… Курам насмех! Нет чтобы встретиться, посидеть чин-чинарем, поговорить как люди…

(вздыхает) Что тут поделаешь? Больной человек…

(скороговоркой) Тут, господа, мы имеем дело с тяжелой формой прогредиентной шизофрении, сопровождаемой эссенциальными сенестопатическими ощущениями на гетерономном фоне ауто- и аллопсихической деперсонализации, обеднением эмоциональной жизни и, главное, жестким эгоцентризмом, приходящим на смену родственным и дружеским связям.

Замолкает, вслушиваясь в эхо последних слов.

…родственным и дружеским связям… и дружеским связям… Да, господа. А ведь когда-то мы с ним были друзьями. Он, можно сказать, был моим вторым «я». И вот до чего дошло — как Маша с Дубровским!

Качает головой.

Но что ж теперь поделаешь? Не бросать же его на произвол судьбы. Представьте себе, стоит мне хотя бы раз не подписать его на продление жизни… Хе-хе-хе… Между прочим, для тех, кто не знает — техника это довольно распространенная. Во многих местах психиатрам просто предписывают заставлять своих пациентов ставить подпись под такими цидульками. И что вы думаете — помогает! Помогает! Странно, правда? Казалось бы — что тебе какая-то дурацкая бумаженция, когда речь идет о жизни и смерти? Смешно ведь. Ну подписал ты там чего-то… ну и что? Да гори оно… Ан нет, не тут-то было.

Я так думаю, тут важен момент ограниченного промежутка времени. То есть вообще-то, навсегда, псих от своего намерения не отказывается, ни-ни, ни за что! А вот на ближайшую неделю — это пожалуйста, это, оказывается, можно. Ну не дерьмо ли? Правда, есть и такие, что не подписывают. Даже на час вперед. Тогда уже, конечно, надо срочно звонить в полицию. Такая вот дурацкая методика. Не верите? А спросите любого психиатра… Тут, среди вас, наверняка найдется психиатр; есть?

Застывает, будто пораженный внезапной мыслью.

Э-э-э… погодите-ка… Да нет, не может быть. Странно… Знаете, у меня вдруг возникло такое чувство, как будто я вам уже задавал точно такой же вопрос, совсем недавно, стоя на этом же самом месте. Но это ведь нонсенс! Просто невероятно. (оглядывается) Я тут определенно впервые. Чушь какая-то. (качает головой, взволнованно) Странно все-таки… (сам с собою) Ну и ладно, ну и все. — Да нет, не все, странно ведь, странно. — Да ну и что ж с того, что странно? И черт с ним. И Бог с ним. Успокойся. Успокойся. — Да и впрямь, чего это я… действительно. И черт с ним.

Ходит по сцене, делая дыхательные упражнения.

(наконец успокоившись) Я вам скажу, Мусорщик и сам был психиатром, до того, как стал психом. Да… Впрочем, он вам, наверное, рассказывал. Тут все дело в халате. Халат делает психиатра — психиатром, а психа — психом. Честное слово. Помню, как-то Мусорщик пошел на практику в поликлинику. Пришел пораньше — это его первая практика была, волновался. Ну вот, заходит он, значит, в приемную, садится. А там уже человек десять сидят, видимо, психи, те, что лечатся амбулаторно. В общем, начал он с ними разговаривать о том — о сем… нормальные такие ребята, никаких признаков расстройства… он даже подумал, что они — такие же практиканты, как и он, да… Но на всякий случай не спросил. И правильно сделал. Потому что через полчасика пришел врач.

В халате, в простом таком, накрахмаленном белом халате. Этим халатом он только и отличался от остальных. Но всем сразу же стало ясно, что он — психиатр. И это еще не все. Сидевшие в приемной люди, такие до этого нормальные, едва завидев халат, тут же начали вести себя как самые настоящие психи. У этого задергалась щека, тот вдруг вскочил и забегал из угла в угол, третий начал судорожно прятать руки под себя… ну и так далее, каждый со своим бзиком. Начали, то есть, срочно входить в роль. Даже Мусорщик почувствовал себя немного чокнутым. (смеется) Шутка. А вы говорите… И ведь, казалось бы — халат… Что такое — халат? Кусок ткани, не более того! А ведь поди ж ты…

Пауза.

Может, поэтому у меня к халатам такая особенная слабость. Всегда, когда в дом захожу старье покупать, первым делом про халаты справляюсь. Особенно купальные. Те, что на голое тело надевают. На голое… на голое тело…

Лезет в мешок; покопавшись, вытаскивает старый махровый халат.

Ага. Вот он. Кстати, хозяйка была еще весьма и весьма… н-да… (зарывается лицом в халат, нюхает) Черт! Застирали, дураки; так стиральным порошком и шибает. А все равно ее запах слышен; пробивается, пробивается… как же, старому волку — да не учуять? Хе-хе-хе… Вот она — выходит из душа, розовая гладкая кожа… влажные спутанные волосы… серебристая испарина на поверхности зеркала… округлые ягодицы… Вот она — поднимает руки локтями вверх, и груди вздрагивают светло-коричневыми сосками. И тут я… (расправляет халат) я распахиваюсь навстречу… обнимаю все это великолепие, прижимаюсь к ней всем своим махровым, мохнатым телом. (запахивает халат) А-ах! А-ах! Хе-хе-хе…

Некоторое время стоит неподвижно. Затем, опомнившись, искоса смотрит в зал.

Гм… Да вы не бойтесь. Что притихли? Вы, ради Бога, не подумайте чего. Я ведь не насильник какой или извращенец, прости Господи. Я — старьевщик. Старьевщик я. Альтезахен! Избавляю людей от старого, ненужного барахла. От старого, ненужного прошлого. Один мой коллега как-то заметил: «человечество, смеясь, расстается со своим прошлым». Смеясь! Слышали? Смеясь! Так что я вам только помогаю, да еще и приплачиваю за это. Приплачиваю, правда, немного, но все равно — какие-никакие, а деньги. Подумайте: я, старьевщик, оказываю вам столь неоценимую услугу, и я же даю вам за это деньги. Ну не фраер ли? А? Теперь вам ясно, почему вы расстаетесь с прошлым, смеясь? Вы же надо мною смеетесь, надо мною, фраером эдаким. Хе-хе-хе…

Нет, конечно, я тоже делаю свой маленький гешефт, не без этого… но гешефт этот такой крошечный, такой малюсенький — право слово, сущие гроши. Только на хлеб да молоко и хватает. Так что дело тут не в деньгах. Кстати, о молоке…

Развязывает рюкзак, достает почти пустую бутылку водки.