Александр Свободин - Иннокентий Смоктуновский. Творческий портрет.
С абсолютным спокойствием доведенного до предела терпения, с бешенством, которое скрыто за благородной сдержанностью, с глубиной и уверенностью человека, знающего, где истина, Гамлет говорит о высоком предназначении человека, о его неисчерпаемой сложности, о том, что человек — не предмет для различных упражнений преследующих свои цели королевских холуев и играть на нем нельзя. Можно десять раз посмотреть фильм только затем, чтобы послушать, как произносит Смоктуновский это свое «нельзя»…
Так сыграл Иннокентий Смоктуновский Гамлета 1964 года.
Он в расцвете сил и радости планов. Он хочет сыграть в кино Чацкого и Мышкина, он мечтает об образе Пушкина, он готовится воплотить на экране роман выдающегося американского писателя Джона Стейнбека «Зима тревоги нашей», он мечтает создать образ большого советского ученого…
Иннокентий Михайлович часто встречается со зрителями, с рабочими, студентами, учеными. Эти встречи, во время которых артист никогда не говорит по заранее написанному тексту, превращаются в увлекательные беседы о киноискусстве и о жизни. Ему задают вопросы, пишут письма. Как это бывает, письма разные: есть умные, но, увы, артисты кино не застрахованы и от глупых писем. Но вот письмо, словами которого хочется закончить наш очерк о Смоктуновском. Письмо это не подписано, автору просто захотелось сказать что-то очень важное для себя. «Я к Вам испытываю какое-то другое чувство, не просто благодарность. Когда мне тяжело, я вспоминаю Вас, Вашу жизнь и изумительный Ваш талант… Когда я вспоминаю Вас, в душе открывается какой-то очень чистый и светлый уголок. Я тогда начинаю верить в свою судьбу, в свое будущее…»
Так и должно действовать на человека настоящее искусство.
Бюро пропаганды советского киноискусства.
М.1964.
1977 г. — Смоктуновский говорит:
Работать сейчас стало намного сложнее. Растет ответственность перед зрителями, которые ждут и подтверждения того, что сделано раньше, и новых открытий. Растет ответственность и перед собой.
Требования увеличиваются, а силы, физические силы, которых столько нужно актеру, уменьшаются (возраст все-таки!). Никогда не ставлю перед собой задачи — обязательно остаться на уровне прежних работ. Нет, надо просто самозабвенно работать, надо жать с надеждой на завтра…
…Мою актерскую судьбу определил князь Мышкин, сыгранный в Ленинградском Большом драматическом театре имени М. Горького и Товстоногова. В этой работе над удивительным образом, созданным великим Достоевским (хотя до этого были другие роли и в кино, и в театре), я впервые обрел направление движения к самому себе.
Он оставил неизгладимый след на всем моем дальнейшем творчестве.
Другие роли, как бы хороши или дурны они ни были, всегда находились под влиянием этого удивительного образа.
Пушкин для меня — загадка-тайна, именуемая простым и, к сожалению, довольно часто эксплуатируемым теперь словом талант. Люблю поэзию его, прозу, исторические изыскания, статьи критические, но много больше восхищен им самим — человеком, личностью, характером его.
Должно быть, только спецификой моей работы: искать в каждом проявлении жизни, творчества, горения — первородность, основу, реактор всех этих непростых начал — человека можно несколько оправдать мой столь парадоксальный, безусловно спорный подход к самому Пушкину и его вдохновенному труду. Никогда не перестану восхищаться простым и мудрым драматургическим ходом сопоставления таланта Сальери, таланта мощного, осознанного всеми, и более всех владельцем, но лишь поверенного высчетом и нормой, с минутой вдохновенною Моцарта, несущей вечность в легкости своей. Первый, мучаясь тщетно, ищет в себе гармонию созвучий, не спит всю ночь, поэтому сомнениями и завистью томим, как болью. Второй, борясь с бессонницей своею и лишь бы как-то скоротать ночное время, — родит шедевр.
…Я всегда безропотно иду на поводу у драматургии образа. Стараюсь погрузиться, целиком уйти в нее. Позволяю ей себя гнуть, мять, терзать. А это очень непросто — ломать себя, начинать каждый раз с нуля…Когда уже прочно сижу в материале, мною движет не только разум, а и интуиция, которая подсказывает мне ту или иную походку, выражение, жест. Одно могу сказать наверное — во многих своих героях, даже в умудренных жизнью, убеленных сединами людях, мне хочется открыть зрителю какие-то наивные, деточкинские, что ли, черты…
…Помните, как у Шекспира: кем бы ни были его герои, где бы они ни действовали — в Падуе, в Вероне ли, иль в Пизе, — они унаследовали дух, плоть, манеру раскатывать мысль и сам язык у англичан.
В какие бы костюмы ни рядились его персонажи, они — англичане. И это нисколько не обедняет их, напротив, ими приобретается еще какое-то измерение — пласт, в котором это смещение позволяет национальному гордо и дерзко пребывать в общечеловеческом — в мире.
В каком-то маленьком кинотеатре в Чили, вмещавшем 500–600 человек, не более, показывали Гамлета… Кругом было пусто, вернее, пустынно и совсем почему-то безлюдно.
Не верилось, что где-то могут люди сидеть и смотреть фильм, что вообще может собраться какое-то количество желающих смотреть этот фильм, а затем и разговаривать о нем, о Советском Союзе, о Шекспире, Чехове и о нас, советских людях. В этом мнении я укрепился после того, как представитель кинокругов Вальпараисо с гордостью указал на афишку, написанную от руки, правда, печатными буквами, что после просмотра фильма состоится встреча и беседа с исполнителем роли Гамлета — советским актером Иннокентием Смоктуновским.
Было совсем темно. Гамлета выносили из стен Эльсинора.
Мощно и торжественно звучала музыка Шостаковича. Мы адаптировались в темноте и с удивлением обнаружили переполненный людьми зал. Многие стояли у стен, так же, как и мы.
Такого форума ну просто никак не ожидали.
Затем была прекрасная трехчасовая беседа. Было просто и здорово.
Зал после небольшого моего вступления принял форму общения, живого диалога. Тут было серьезно и смешно, задумчиво и просто весело и во всем человечески. Три часа жизни были подарены им, они подарили их нам.
Эти три часа пролетели, как вздох.
Достоевский и Шекспир помогли мне найти в себе доброту, еще какие-то иные качества, о которых раньше я, может быть, и не подозревал.
…В Москву вчера звонил…
Филипп болен, обычная простуда, и уже поправляется.
С Машкой, слава богу, все хорошо…
Соломка, хоть и была не совсем здорова, но бодро пеклась о детях и о доме, и голос по телефону звучал вроде бы радостно. Даже поблагодарила за звонок…
Моя жена, художник по профессии, совершенно неистовый колорист по восприятию всего, окружающего ее в жизни. Может быть, и на мне-то остановилась она, как на одной из красок, которой не хватало в ее цветовой палитре жизни.
Иной раз мне сдается, что когда я совершаю что-нибудь не совсем, скажем, достойное в работе или сомнительного достоинства — так, очевидно, вернее будет, — то, переживая вместе со мной мою неудачу, провал и глядя на меня, она видит не меня, а сплошную краску стыда, принявшую мои форму и контур, так же как цвет праздника и победы являю ей собой, должно быть, при удачном выступлении или серьезно сделанной работе — роли (что в последнее время реже, к сожалению, чем обратное).
Народный артист СССР. Иннокентий Смоктуновский
Он появился в кинематографе неожиданно, но закономерно. Сложилось впечатление, что его поджидали. Так случается с актерами, воплотившими не только образ человека, но и черты времени. Кинематограф запечатлевает на пленке его облик, превращает в наглядность характеристические мотивы, стремления, надежды. Вы никогда не задумывались, почему в фокус зрительского внимания, в духовный обиход миллионов людей входит тот или иной актер? Почему, например, Николай Крючков, Борис Андреев, Владимир Дружников, Алексей Баталов в разное время становились как бы лидерами? Почему, например, Любовь Орлова волновала зрительские сердца более, нежели другие современные ей актрисы?
В этот ряд встал и Смоктуновский. Такого актера нельзя разобрать, как разбирают в школе фразу, «по членам предложения», — внешность, творческий почерк, манера, персонажи. Нужно попытаться понять его связи со временем. Это сложнее биографии.
Какое же оно, время, сделавшее его одним из лидеров экрана, какой тип актера являет он собой?
Вторая половина пятидесятых годов, могучий общественный подъем, важнейшие, определившие целую эпоху государственные свершения, прошедшие под знаком обращения к ленинским нормам жизни партии и страны. Научно-техническая революция, делающая знамением дня интеллектуальный потенциал в любой сфере деятельности.
