Ярослава Пулинович - Земля Эльзы

Эльза. Вот этот? Трам-там-да-да-трам-да-ра-рам?

Василий. Нет, там дальше было (берет Эльзу за руки, кружится с ней) трам-та-да-дам-трам-тарам-трам-тарам.

Эльза. Там-та-да-да-та-да-та-да-да…

Василий. А вы любите танцевать?

Эльза. Я не знаю. Никогда не пробовала.

Василий. Неужели вы с мужем не ходили на танцы?

Эльза. Нет. Мой муж, он был такой… Как вам сказать… Я бы не сказала, что он был злой. Для Оли он всегда был добрый, например. Но я ему сломала жизнь, понимаете? И вот за это он меня, конечно, ненавидел.

Василий. Как же вы так умудрились?

Эльза. Не знаю. Я закончила техникум, вернулась в деревню, устроилась учетчицей в колхоз. Он работал там шофером. Поздно вечером предложил подвезти. Я была наивная и ни о чем таком не подозревала даже. А он выпивший был. Вырывалась, кричала. Он потом сказал – раз сама в машину села, значит, хотела. Я забеременела Олей. Ну а Петя вроде как испугался огласки, пришел свататься. Мать сказала – выходи, деваться некуда. Ты – немка, бесприданница, да еще и с таким позором, кто на тебя позарится? Вот я и вышла. Сломала ему жизнь. Меня он бил, обзывал по-разному, всякое случалось. А для Оли был готов на все. Как будто два разных человека в нем сидели. Олю он всюду с собою брал. А мы с ним никуда не ходили. Так и прожили, словно чужие. Даже не целовались ни разу. Мне фильмы нравятся только такие, где люди целуются… У меня вот дома тарелка, и по ней всякие каналы. Там один такой есть, я его иногда включаю. И чего только люди не придумают, ой! Я не то, чтобы это все смотрю, но в философских целях… Интересно! Разврат, конечно, я понимаю. Но вот они там целуются, а я все представить пытаюсь… Щекотно, наверное, и носы мешают?

Василий. Целоваться – это очень неприятно. И носы мешают, и щетина колется, и губы потом болят.

Эльза. Вы серьезно?

Василий. Абсолютно.

Эльза. А зачем же люди тогда целуются?

Василий. Мазохисты.

Эльза. Ну вот видите, может, оно и к лучшему, что я так и не…

Василий целует Эльзу.

Василий. Щекотно?

Эльза. Дождь кончился. И вдруг захотелось конфет.

Василий. Я принесу.

Эльза. Пойдемте вместе? Не хочу без вас…

Василий. Давайте руку.

Берет Эльзу за руку.

Василий. Она у вас дрожит.

Эльза. Это потому что жарко…

Василий. Или потому что холодно.

Эльза. Но ведь это одно и то же.

Василий. Я скажу сыну, он привезет мне из города целый багажник конфет.

Эльза. Нет, что вы. Мне хватит одной.

Василий. Я все равно скажу. Лето только начинается.

Эльза. А у меня огород не полот.

Василий. Ну и пусть зарастает. Зачем он вам нужен? У меня есть газон. Много газона. Нам хватит.

Эльза. Завтра обязательно посадим розы.

Эльза вдруг целует Василия.

Эльза. Нет. Не мешают.

Дом Эльзы. Эльза вытащила из шкафа весь свой скудный гардероб, аккуратно разложила на диване платья, блузки, юбки. В дом заходит Ольга.

Эльза. Оля? Вот решила провести ревизию, давно не разбирала шкаф…

Ольга. Мама? Ну и с кем это ты вчера в палисаднике у нас целовалась, мне соседи доложили?

Эльза уходит на кухню. Ольга идет за ней.

Эльза. Чаю хочешь?

Ольга. Ты мне на вопрос ответь.

Эльза. Да с кем, с кем… Я не знаю. Люди тебе всякое скажут…

Ольга. Приехали! Я чего угодно от тебя могла ожидать! Мама, ты дату рождения в своем паспорте видела? Тебе уж помирать пора, прости господи, а ты на гульки побежала!

Эльза. Не надо разговаривать со мной в таком тоне!

Ольга. А в каком, в каком еще тоне с тобою разговаривать? Ты – девочка малолетняя? Или совсем в старческий маразм впала? На всю деревню позор! Не успела мужа схоронить, побежала на гулянки!

Эльза. Ну, допустим, мужа я схоронить все-таки успела…

Ольга. Сорок дней не прошло. Ты – предательница, понимаешь? Самая настоящая! Отец для тебя все, все сделал – дом построил, сад, все своими руками! А ты…

Эльза. А что я от отца-то твоего за все эти годы видела? Слова доброго не сказал! Только и слышала – голодранка, стерва, фашистка! Ни цветочка, ни конфетки за всю жизнь не принес!

Ольга. А тебе дома мало?

Эльза. Дом, дом! Всю жизнь только на этот дом и горбатились! На этот огород! С утра до ночи не разогнуться! Ни семьей собраться, ни чаю выпить посидеть, а только – работай, работай, давай, не сиди, впахивай, не сахарная поди!

Ольга. Ну уж извините, сударыня, не дал вам бог богатеньких родственников! Если бы не отец, где бы ты сейчас была?

Эльза. Тебя не спросила!

Ольга. Да сдохли бы вы с бабкой в своей теплушке от голода! Отец тебя из грязи в князи вытащил, всю жизнь на дом, на семью горбатился. И вот, дожили! Побежала в палисадник целоваться! В палисадник, который, между прочим, твой муж построил!

Эльза. Всю жизнь в галошах, черт-те в чем, с культей на голове. А я красивая была, красивей профурсеток ваших в телевизоре, у меня талия была пятьдесят шесть сантиметров, ноги длинные, волосы до попы.

Эльза идет в комнату, собирает в охапку свои вещи.

Эльза. Вот что он мне оставил, вот! Сломанную руку и тряпье из сельмага! Богато уже ведь жили, а он все на рынках торговался, за каждую копейку, думала, удавится. Попросила помаду однажды, – не для вашего рыла, было мне сказано, не про вашу честь.

Ольга. Значит, ты ему, мертвому отомстить теперь решила, так сказать?

Эльза. Нет! Не хочу я никому мстить! А если я по правде в первый раз в жизни? А если он человек хороший, если он разговаривает со мной, если мне с ним дышать по-другому сразу…

Ольга. Мам, ты совсем?

Эльза. Мы с ним стихи читали, я не поняла ничего, вальс танцевали, конфеты на столе и еще багажник будет, на чердаке дождь стучит, туфли новые, я в них на чердак не побоялась, он мне руку протянул и потом, носы не мешают…

Ольга. Мама, что с тобой?

Эльза. Олечка, просто я….

Ольга. Мам, еще раз такое скажешь, я тебе дурку вызову, я серьезно.

Эльза (вдруг замирает, загнанно смотрит на дочь). Уходи!

Ольга. Ты меня выгоняешь?

Эльза. Да. Это мой дом.

Ольга. Такой же твой, как и мой. Отец его строил для нас.

Эльза. Я здесь пока еще хозяйка. Уходи.

Ольга. Кто он?

Эльза. Этого я тебе уж точно не скажу.

Ольга. Кто он? Говори!

Эльза. Пошла вон!

Ольга. Ты дождешься у меня, я тебе точно дурку…

Ольга уходит. Эльза топчет брошенные на пол вещи.

Магазин. Марина, как всегда, смотрит телевизор. У прилавка стоят Зинаида Михайловна и Таисия Петровна.

Зинаида. А ведь правильно он ее, выходит, бил. Так сказать, на будущее…

Таисия. Только вот не помогло. Мой Слава помер, я два месяца с кровати встать не могла. А она…

Зинаида. А ведь в ней, Таечка, и в молодости что-то такое было. Недаром на нее наши мужики заглядывались.

Таисия. Наши мужики заглядывались, потому что красивая она была, чего уж скрывать.

Зинаида. Ну как сказать – красивая? Я вот тоже была красивая, мне это все подтверждали, а вот такого интереса с мужской стороны не было.

Таисия. Не было.

Зинаида. А Гришка-то, зампредседателя колхоза на меня как смотрел, как смотрел! А я в его сторону даже головы не повернула!

Таисия. А как ты узнала тогда, что он на тебя смотрел?

Зинаида. Ну как, как? Как люди узнают? Он и сейчас смотрит.

Таисия. Так ему уж девяносто лет, и он парализованный лежит.

Зинаида. Ну и что? Он же парализованный, а не слепой. Его дочь летом на скамеечку посадит, я мимо ихнего дома прохожу, а он сидит и смотрит.

Таисия. Так он сейчас на всех смотрит.

Зинаида. Ну не знаю… Легкодоступная она была, вот как это называется. Она это по молодости-то, видно, скрывала, а к старости вон че – повылезло! А я помню – ночь, зима, темно, она по морозу бежит босиком в ночнушке, а он ее матом гонит. А сам ниже почти на голову!

Обе смеются.

Таисия. Чудил Петя, царствие ему небесное!

Зинаида. Петя, конечно, тоже не подарок у нее был, чего скрывать. Он мне сам рассказывал, забеременела она, значит, говорит – буду рожать. Он ей – куда рожать, Ольга у них тогда заболела, помнишь, ты чего, мол, удумала. А она – нет, и все. Хотела она шибко второго ребенка, тоже можно понять. Он ей как даст по животу – не будет у тебя никакого ребенка, не устраивай мне тут. Выкуси!