Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
— Боюсь, у меня это не получится, — отказался Самуэль. — Во-первых, я не умею шить. Во-вторых, у меня нет возможности ввозить меха из России. Мой хороший друг, граф Константин Гольданский, решительно не советует мне туда соваться. Я ведь вам рассказывал, что моего отца обвинили в преступлении, которого он не совершал. Если я вернусь, то тоже окончу свою жизнь в застенках охранки. Та же участь ждет и Ирину, если бы ей пришло в голову отправиться в Россию. Так что мне очень жаль, но это меня не интересует.
Бенедикт Перец спросил, каковы его дальнейшие планы на жизнь.
— Я учился на химика, но на самом деле всего лишь средней руки аптекарь. Стараниями моего благодетеля, профессора Гольданского, а позднее — моего учителя Олега Богданова, я понял, что химия — превосходная помощница в аптекарском деле. Мне нравится готовить лекарства, которые помогают облегчать боль. Но судьба посмеялась надо мной и сделала из меня фермера, который, впрочем, в свободное время тоже готовит лекарства. Мой добрый друг Абрам заказывает их у меня и продает по мере надобности.
— Значит, вы вернетесь в Палестину?
Тот же вопрос задавали ему и Мари, и Ирина, а он так и не знал, что им ответить. У него было не так много денег и, когда они закончатся, ему придется решать, вернуться ли в тот негостеприимный край, ставший для него по-настоящему родным, или же остаться в Париже, о чем просила его Мари.
— Пусть судьба решит за меня, — ответил он, искренне веря в эти слова.
Мари казалась счастливой в его присутствии, они проводили время в воспоминаниях о прошлом. Самуэль попросил ее рассказать про Исаака.
— Я так любила твоего отца! Я все время представляю, как он жил в Санкт-Петербурге, в доме этих вдов... Он их очень уважал, а порой я даже приходила в ярость, если он говорил, что Раиса Карлова готовит лучше, чем я. Но однажды я его удивила, когда при помощи месье Элиаса приготовила для него борщ.
Самуэль провел в доме Мари уже два месяца и все эти дни невыносимо страдал, видя каждый день, как она медленно угасает. В первые дни после его приезда Мари, казалось, почувствовала себя лучше; по крайней мере, она находила в себе силы, чтобы встать с постели, хоть и не без посторонней помощи. Но вскоре она уже не смогла вставать. Она с трудом могла есть и постоянно жаловалась на сильные боли в суставах, но при этом упорно отказывалась принимать морфий, который прописал ей доктор.
— Если я буду пить этот ваш морфий, я, конечно, не буду чувствовать боли, — говорила она. — Но вся беда в том, что тогда я не буду чувствовать вообще ничего.
Тем не менее, боли были настолько сильными, что порой Ирина не выдерживала и по совету врача подливала ей в суп несколько капель. Однако Мари всегда об этом догадывалась и решительно протестовала.
— Что это вы мне принесли? — возмущалась она. — Только не нужно меня обманывать... Пожалуйста, Самуэль, я не хочу спать! Помоги мне!
Ирина и Самуэль постоянно спорили, что важнее: желание больной или облегчение ее страданий, и это выливалось в долгие и бессмысленные дискуссии о жизни и смерти.
— Нет больше сил видеть, как она страдает! — плакала Ирина.
— Но она сама предпочитает испытывать боль, лишь бы чувствовать себя живой, — возражал Самуэль, который и сам не знал, что делать.
Но однажды наступил день, когда Мари не смогла даже двигаться. У нее совершенно отнялись ноги, а в руке она не могла удержать даже ложку. Ирина ежедневно обмывала ее при помощи Самуэля, несмотря на протесты самой Мари.
— Я не хочу, чтобы ты видел меня такой... — шептала она.
— Ну что ты, Мари! — отвечал он. — Ты для меня, как мать, так что подвинься и позволь Ирине поменять тебе ночную рубашку. Я хочу видеть тебя красивой.
Она закрывала глаза, благодарно улыбалась и позволяла себя переодеть.
Однажды утром, после того, как Ирина и Самуэль умыли ее и причесали, Мари попросила Михаила привести к ней священника.
— Я хочу исповедаться, — прошептала она слабым голосом.
— И в чем тебе исповедоваться? — спросил Михаил, гладя ее по щеке. — Ты самый лучший человек на всем белом свете!
— Сынок, все мы должны держать ответ перед Господом, и мне тоже есть, в чем покаяться, прежде чем с миром отойти в Вечность. Так ты приведешь священника?
Юноша кивнул и со слезами на глазах вышел из комнаты.
— Что случилось? — в тревоге спросила Ирина.
— Мари попросила привести священника, она хочет исповедаться, говорит, что... — не в силах сдержать слез, он бросился в объятия Ирины, вздрагивая всем телом.
В течение нескольких минут она обнимала его, стараясь успокоить, а затем развернула к себе лицом, заставив посмотреть ей в глаза.
— Михаил, мы должны ей помочь, мы должны сделать то, о чем она просит, ведь может статься, что эта последняя ее просьба. Так что ступай в церковь и позови священника, да скажи ему, чтобы поторопился. Ах, да, и предупреди Самуэля, он в своей комнате.
Мари было все труднее дышать; она жаловалась на острые боли в груди. Ирина не пошла на работу. Едва Михаил привел священника, она попросила его сбегать в цветочный магазин, где она служила, и предупредить хозяйку, что она сегодня не придет. Сама она с нетерпением ожидала прихода врача, который ежедневно навещал больную. Доктор Кастель прибыл в то же время, что и всегда, и, осмотрев Мари, поманил Самуэля из комнаты, чтобы поговорить с ним наедине.
— Я не думаю, что это случится сегодня, — сказал он, — но у нее уже нет сил терпеть эти мучения. Я знаю, что она отказывается принимать морфий, но подобных мучений не в состоянии вынести ни один человек. Вы — аптекарь, и вам не привыкать к боли, так что советую вам при первой возможности дать ей дозу морфия, необходимую для того, чтобы она спокойно уснула, пока смерть не придет за ней.
— Она хочет исповедаться, — ответил Самуэль.
— Ну так пусть исповедуется, а потом дайте ей морфий. По мне — так просто бесчеловечно заставлять ее страдать. Будь на ее месте моя родная мать, я не допустил бы, чтобы она так мучилась. Я уже объяснял вам, что ее болезнь неизлечима, что сделать здесь ничего нельзя, можно лишь облегчить боль. А вы допустили, чтобы она отказалась принимать морфий.
Самуэлю нечего было ответить на упреки врача. Он знал, что тот прав. Но, даже зная, как страдает Мари, Самуэль все равно не мог заставить себя дать ей смертельную дозу этой жидкости, чтобы та растеклась по ее венам, погружая в непробудный сон, незаметно переходящий в смерть. Когда пришел Михаил, приведя с собой священника, он застал Мари чрезвычайно взволнованной. Оставив ее наедине с проводником Божьей воли, они погрузились в молчание, ибо не существовало слов, которые могли бы их утешить. Каждый замкнулся в коконе своей скорби перед лицом неизбежной утраты.
Покинув спальню Мари, священник отозвал Самуэля и сказал ему, что больная желает поговорить с ним наедине.
— Господь вот-вот примет в свое лоно эту добрую женщину, — сказал он. — Сейчас она хочет поговорить с вами, Самуэль, затем — с Михаилом, а потом — с вами, мадемуазель Ирина.
Войдя в комнату Мари, Самуэль заставил себя улыбнуться. Он не хотел, чтобы она видела его плачущим — ведь он знал, как это ее расстроит. Мари попыталась протянуть ему руку; он сел рядом с ней и поцеловал в лоб, затем сжал ее руки в своих ладонях.
— Я хочу попросить тебя об одном одолжении... — прошептала Мари.
— Только об одном? В таком случае — все, что ты захочешь, к твоим услугам, — пошутил он.
— Не торопись уезжать. Останься здесь еще хоть ненадолго. Этот дом — по-прежнему твой, твой дед просто разрешил мне здесь жить и работать.
— Но я думал...
— Ты думал, что он мне его продал? В каком-то смысле, так оно и есть, но не совсем. Месье Элиас всегда говорил, что ты — его единственный внук, сын его любимой дочери Эстер, и что плоды всей его жизни должны принадлежать тебе. Я дала ему слово, что после своей смерти передам дом тебе; но я в любом случае не могла бы поступить иначе: ведь ты мне как сын, которого у меня никогда не было. Кому еще я могла бы завещать этот дом, даже если бы он был моим собственным? У твоего деда были также и кое-какие сбережения, но он не хотел оставлять их тебе, пока ты не найдешь свой путь в жизни. Он считал, что ты должен найти свой собственный путь, а для этого необходимо, чтобы ты не думал, что у тебя есть какие-то средства, кроме тех, которые ты сможешь сам заработать. Твой отец знал об этих деньгах, но тоже считал, что не стоит пока о них тебе говорить... Я хотела рассказать тебе о них, когда ты приехал сюда после того, как бежал из России и собирался ехать в Палестину. Но в конце концов я ничего тебе не сказала, потому что тоже считала, что ты должен сначала найти самого себя. И вот теперь настала минута, когда ты можешь наконец получить свое наследство. Этот дом принадлежит тебе, как и мастерская. Все документы на недвижимость, а также деньги, которые завещал твой дед, ты сможешь получить у нотариуса, месье Фармана. В моем письменном столе ты найдешь большой конверт. Открой его, когда меня не станет. Ах, да, мое собственное завещание тоже хранится у месье Фармана.
