Татьяна Майская - Забытые пьесы 1920-1930-х годов
АКУЛИНА. Да что в ней? Ни кожи ни рожи! На что там смотреть-то?!
ЯКОВЛЕВНА. Они такие-то, милка, больно заядлы. Я примечала: тощие бабы до мужчин дюже падки. Ты вон кровь с молоком, с лица поглядишь, точно картинка, а сидишь глыба глыбой. Кровь в тебе не волнуется.
АКУЛИНА (задумчиво). А с чего ей взыграться? Слава богу, с Сергеем живем ладно, да и он-то сам до баб не охотник. Ему бы только книжки читать, а сам дюжа смирный.
ЯКОВЛЕВНА. Не скажи! Небось давеча их встретила на улице: друг к дружке прижимаются; она к нему бочком, бочком, да и он-то, видно, не отодвигается; глазки-то у него играют, сама видела!
АКУЛИНА (вспыхивая). Ох, не говори лучше! Не мути мою душу!
ЯКОВЛЕВНА. Как не говорить-то? Это, милка, такое дело, что наперед все знать надо. Я сама замужем была, я мужиков знаю. Им подавай, чтоб кровь играла! А для твоего тела еще закон не пришел. Время придет, сама к мужику лезть будешь!
АКУЛИНА. Мне, окромя Сергея, никого не нужно.
ЯКОВЛЕВНА. Ну, а чего же девку эту допускаешь? Пущай, дескать, гуляет?
АКУЛИНА (горячо). А что же мне делать-то?! Они вон здесь иной раз сидят до полночи разговаривают, а по мне что же? Гнать их, что ли?
ЯКОВЛЕВНА. Гнать нельзя. Прямиком пойдешь — все дело погубишь.
АКУЛИНА. Ты вон говоришь, кровь во мне холодная, а у меня как загорится внутри — сама себя не помню: ровно как пьяная становлюсь.
Встает, идет к печке, смотрит в духовку.
Взбаламутила ты мою душу, лучше б не говорила.
Открывается дверь, входят МАЛЬЧИКИ с ранцами.
АКУЛИНА. Чтой-то вы запропали?
Суетится, накрывает на стол, но, видимо, взволнованна.
СЕНЯ. На собрании были; по случаю завтрашнего праздника антирелигиозная беседа была.
АКУЛИНА. Вон на том свете гореть будете.
МИША (насмешливо). А где это тот свет, ты видела?
ЯКОВЛЕВНА. Ишь, над матерью насмехается! Небось, в пионерах?
АКУЛИНА. Как же? Отец их в партию готовит.
ЯКОВЛЕВНА. Ну, говори: пропали ангельские душки! Зря теперь только бабы рожают да антихристову породу размножают. Вишь, на царство сели, ни отца, ни матери не почитают, ни в церковь не ходят, их, как тараканов, и передавить не жалко.
ДЕТИ смеются.
АКУЛИНА (с сердцем). Чего смеетесь? К старому человеку надо с почтением, а вы оскаляетесь. Чему вас там учат в школе?
ЯКОВЛЕВНА. Пусть оскаляются! Слыхала, что на земле-то делается? Пишут, будто все моря из своих берегов вышли и будто усемирная потопия ожидается.
ДЕТИ смеются.
МИША. Мы, бабушка, скоро на Луну полетим! Хочешь, и тебя возьмем с собой.
ЯКОВЛЕВНА. Хоть бы вас леший унес на Луну, а то вон народ говорит: от этих нехристей теперича земля трясется каждый год; а она потрясется, потрясется да и провалится; вон сват приехал из деревни, рассказывает, будто червяки появились, бесшерстые, смотреть ужатко! И видимо-невидимо этих самых червяков, весь хлеб поели, так мужики говорят: не миновать — они до людей доберутся, вроде как в старину змеи-драконы появлялись и людей пожирали.
ДЕТИ хохочут.
СЕНЯ. Ха-ха! Вот ты смешная, бабушка!
АКУЛИНА дает им второе.
МИША. Ты у нас в школе посиди. Там тебе расскажут про этих самых червяков.
ЯКОВЛЕВНА. Я, слава богу, свой век прожила. Мне что? Помру, небось, закопаете, а вы-то занеслись дюжа высоко: бога нету, а сами заместо царей стали; ровно как хозяева усей землей распоряжаетесь. Ан, еще не известно, чем дело кончится.
МИША (важно). Это богом-то пугали, когда науки не было, а теперь, небось, нас не запугаешь. Тебя, бабка, нужно в комиссию по ликвидации неграмотности записать: обучат грамоте, газеты будешь читать.
ЯКОВЛЕВНА (крестясь). Избави, господи, от лихого лиходея! Чтоб вам подеялось с этой вашей грамотностью.
СЕНЯ (хохочет). А мы тебя, бабушка, запишем.
Встают, собираются идти.
АКУЛИНА. Вы куда?!
ЯКОВЛЕВНА. Небось, пойдут комсомольскую пасху встречать{100}.
АКУЛИНА. Куда?
СЕНЯ. Мы в клуб.
АКУЛИНА. Со мной к заутрене пойдете, ни в какой клуб не пущу.
МИША. Отец велел приходить.
АКУЛИНА. Я с отцом сама поговорю. Ступайте в спальню и книжки читайте.
МИША. Нет, мы пойдем. Наши все соберутся. Отец велел!
АКУЛИНА (вспыхивая). Что ты мне тыкаешь все: отец да отец! Сама знаю, что отец. Волю взяли! Как поесть да попить, так ко мне лезете, а то все — отец да отец!
СЕНЯ. Отец велел.
АКУЛИНА. А я кто? Так, вон с улицы прохожая баба? Мать я али нет? Ну, пошли в спальню! Живо! Чтоб у меня не пикнули!
ДЕТИ уходят за перегородку.
ЯКОВЛЕВНА. Ну, детки растут!
АКУЛИНА (взволнованно). Ох, чтой-то сердце у меня расходилось! Ох!
Ходит по комнате.
Ох, перед праздником чуть-чуть было не отлупила!
ЯКОВЛЕВНА. Одно слово — нехристи!
АКУЛИНА. Своя кровь — жалко. Тоже сказать, они чем виноваты? Отец учит; у них своего ума нету. Что с них взять? Что кругом слышат, то и говорят.
ЯКОВЛЕВНА. Это-то верно.
АКУЛИНА. Что в них жизни-то? Дитенки! Смысла нету. А отец направляет на свою линию. Я — что? У меня языка нету. А отец — с языком… (Вздыхает.) Ох! Пошла у меня голова кругом! Как бы перед праздником беды не было. И Сергея нету… Неужто это он все со своей девкой кружится?
Стук. Входит старик КОСТЫЛЯНКИН, с бородой, циник, держится бодро.
КОСТЫЛЯНКИН. Бабочки, здравствуйте! (Кивая в сторону Яковлевны.) Ну, старая борона, зубья еще не все обломала?
ЯКОВЛЕВНА (сердито). Ишь, черт лешего нанес!
АКУЛИНА. Что надо?
КОСТЫЛЯНКИН. Ишь, светило возжгла, пес с ним, точно попадья! Не грызись, не зря пришел, вот сяду да потолкуем!
АКУЛИНА. Нечего растабарывать! Вишь, некогда, праздник, убираться надо, а с тобой свяжешься, только язык опоганишь.
ЯКОВЛЕВНА (отходит от него и садится в угол). Тол-ковать-то с ним — похабство одно. Весь храм божий охаял, над иконами надругался, тебе бы только с бабами возиться! Одно слово — хлыст{101}, тьфу! (Плюется.)
КОСТЫЛЯНКИН (ехидно). Вишь, немазаная телега, пес с ней, скрипит, что? Небось, без мужика заскучала?!
ЯКОВЛЕВНА (сердито). По такому лешему, как ты, заскучаешь! И денно и нощно царицу небесную благодарю, что с таким псом развязала! (К Акулине, указывая на Костылянкина.) Да разве это человек? Бывало, как с ним жила, ни одного дня покойного не видела. Только и знал, что баб менял; а домой придет — на иконы плюется, бывало, проколет глаза святым угодникам да вместо глаз солому вставит да насмехается! Вот как выгнала тебя из избы, другая жизнь пошла.
КОСТЫЛЯНКИН. Хе-хе-хе, другая жизнь, пес с ней, пошла! Богоугодными делами занимаешься, молодых баб с парнями сводишь! Хе-хе-хе! Подсохла, баба, подсохла, вишь, пес с тобой, точно печеное яблоко стала.
АКУЛИНА. Ты у меня не охальничай! Я, знаешь, много разговаривать не люблю; праздник, лампада горит, язык-то свой поганый не больно распускай, а то живо вон вышвырну!
КОСТЫЛЯНКИН (с ехидством). Вот-вот, насчет праздничка, пес с ним, и пришел! Как же, порадоваться светлому дню! Вишь, у тебя иконы, пес с ними, точно в монастыре!
АКУЛИНА. Ну и пусть иконы! А тебе какое дело?
ЯКОВЛЕВНА. А как черт ладана, не выносит!
КОСТЫЛЯНКИН (смеется). Больно ты, бабочка, хе-хе-хе, благочестива! Пес с ними, кадило раздуй, да кади перед ними! Тебе бы попом быть, а не бабой.
ЯКОВЛЕВНА. И как тебя святая земля носит!
АКУЛИНА (строго). С чем пришел, говори? Сидеть зря нечего.
КОСТЫЛЯНКИН. Вишь, грозная царица, с чем пришел? Не для тебя, а для твоих иконочек, пес с ними, пришел; до них есть дело.
ЯКОВЛЕВНА. Тебе что за дело?
КОСТЫЛЯНКИН. Ишь, гнилой зуб, пес с ним, так и мозжит! (К Акулине.) Ну, преподобная мати Акулина, хе-хе-хе, попрощевайся со своими иконочками, пес с ними, посшибаем для праздника!
