Александр Селин - Гюнтер Шидловски
Холмик! Бюст! Холмик! Бюст! Повторяйте за мной! Холмик! Бюст!
Пфлюгер и Диц. – Холмик! Бюст! (Повторяют движения Мастера.)
Мастер. – А вот более сложные движения… А вот любимое движение Шидловски! Нравится?
Пфлюгер и Диц. – Да, Мастер!
Мастер. – Пфлюгер, Диц, наденьте повязки, иначе вы ничего толком не разглядите. Приготовились?!
Мастер выдает им черные повязки. Пфлюгер и Диц надевают их на глаза.
Пфлюгер и Диц. – Готовы, Мастер!
Мастер. – Баумштайн!
Пфлюгер и Диц. – Баумштайн!
Мастер. – Баумштайн!
Пфлюгер и Диц. – Баумштайн!
Все совершают движения Шидловски. Пфлюгер и Диц в конце концов сбиваются и падают. Мастер отрывается далеко и тоже падает, якобы обессиленный.
Мастер. – Пфлюгер! Диц! Где вы?! Куда подевались, друзья?!
Пфлюгер и Диц снимают повязки, бегут к Мастеру.
Пфлюгер и Диц. – Мастер, ну зачем? Ну зачем эта унизительная проверка?!
Пфлюгер и Диц тоже падают и прижимаются к Мастеру.
Мастер. – Простите, друзья. Прости, Диц, старина. Просто я так всегда… боюсь остаться один… Где Штаубе?
Пфлюгер и Диц. – Он здесь, Мастер!
Мастер. – Пусть ляжет рядом!
Штаубе ложится рядом с ними.
Мастер. – Отдыхаем. Надо отдохнуть, друзья. Ведь дело предстоит непростое, необходимо накопить много сил, чтобы предстать перед родственниками Баумштайна в надлежащем скорбном обаянии и траурной красоте. В этом смысле я бы вам предложил брать пример со Штаубе. Уж казалось бы – мякина, мягкая податливая глина. Ничто. Но как он преображается в копательную машину или внимательного сопровождающего, если в этом возникает необходимость. Молодец, Штаубе. Молодец. Так что посидите здесь, или даже нет, полежите, чтобы лучше проникнуться… полежите… (Все трое ложатся на землю.) Лицом к земле… вот так… лицом к земле… а я пока схожу к парадной арке и попробую выяснить, почему задерживается процессия с Баумштайном. Как вы думаете, Пфлюгер, из-за чего может быть задержка?
Пфлюгер (не поднимая головы). – Много скорби. Грязная дорога. Медленно идущие лошади.
Мастер. – Так. Хорошо. А какова ваша версия, Диц?
Диц (так же, не поднимая головы). – Может быть, конкуренты, Мастер? Наш пустырь не является самым лучшим. Может быть, их со вчерашнего дня кто-нибудь перехватил? Бельгийцы по дороге так и шныряют.
Мастер (возмущенно). – Диц! Как можно не верить в свой пустырь? Это все равно что предавать общее дело! Знаете, что Гюнтер Шидловски говорил по этому поводу?
Пфлюгер и Диц (в один голос). – Что, Мастер?
Мастер. – Он по этому поводу… Молчал… А скептический помощник, который не очень-то верил в свое дело, тут же начинал заниматься самоедством. Так и смотрел Гюнтер в глаза скептическому помощнику, пока тот не съедал себя сам. Разумеется, в переносном смысле. Но съедал! Съедал! А потом падал на свой пустырь бездыханный, как трухлявая пустышка. Считайте, что я вынес вам предупреждение, Диц… Будьте требовательнее к себе. А не то в следующий раз попрошу вас встать и долго смотреть мне в глаза. (Обращаясь уже к Штаубе.) Последите, пожалуйста, за ними, Штаубе. А еще лучше – лягте сверху на обоих поперек. (Штаубе ложится на Дица и Пфлюгера поперек. При этом смотрит в зал тем же взглядом, полным безразличия.) А я пока схожу к парадной арке и узнаю, как у нас там продвигаются дела с Баумштайном. (Уходит.)
Диц и Пфлюгер лежат параллельно друг другу лицами к земле. Штаубе лежит сверху, поперек.
Диц. – Мы еще так долго будем лежать, Пфлюгер?
Пфлюгер. – Пока Мастер не вернется, Диц. Он же сказал, что нам полезно проникнуться территорией… нашим пустырем… Тебе не нравится лежачее положение, Диц?
Диц. – Нет. Не нравится. И если бы не Штаубе, лежащий сверху, то я бы, пожалуй, присел. (Обращаясь к Штаубе.) Штаубе, слезь хотя бы на некоторое время!
Штаубе лежит, не шелохнувшись, молча уставившись в зал.
Бездумное оружие Мастера. Слепое воплощение его идей. Кстати, так и не понял, почему мы не потребовали от Мастера восемьдесят пять гульденов? Почему, Пфлюгер? Мы же договорились – стоим на своем!
Пфлюгер. – Не знаю, друг. Ты же и сам не требовал восемьдесят пять гульденов.
Диц (сокрушается). – Да. И я не потребовал… Малодушие… Проклятое малодушие, которое преследует меня с юношеского возраста… Малодушие, которое сейчас не позволило мне потребовать восемьдесят пять гульденов… Малодушие, которое в свое время помешало овладеть любимой… Малодушие, которое перечеркнуло карьеру концертмейстера. Так и не воплотил в жизнь свою сокровенную мечту.
Пфлюгер (удивлен). – Концертмейстером? Как?! Диц! Ты мечтал стать концертмейстером?!
Диц. – Что значит мечтал? Я им уже был… Кроме того, сам великолепно играл на флейте… Хорошо разбирался в лицедеях… В жонглерах… В дрессированных котах… И еще много в чем… (Достает из внутреннего кармана блокнот.) У меня до сих пор сохранилась записная книжка с перечнем кто и за кем должен выступать. Вот он, график… Тут все расписано по эмоциям зрителя… Сначала серьезный номер. Потом веселый. Опять серьезный. Потом веселый. Все чередуется. Все продумано. Игра на арфе. Свежие анекдоты. Поднятие тяжестей. Потом заглатывание факелов. И так далее…
Пфлюгер (с любопытством глядя в записную книжку Дица). – А что, поднятие тяжестей – это серьезный номер?
Диц. – Серьезный.
Пфлюгер. – А заглатывание факелов – это веселый?
Диц. – Веселый.
Пфлюгер. – Не может быть!
Диц. – Хм, а это смотря как подать…
Пфлюгер. – Не могу представить.
Диц. – Ну-ка давай сбросим Штаубе, и я покажу тебе, как это делается.
Пфлюгер. – Давай!
Сбрасывают Штаубе. Звучит музыка, соответствующая дешевому цирковому представлению. Все трое убегают вглубь сцены, а затем выходят на авансцену под звукозапись с аплодисментами. Диц своим взглядом и движениями становится немного похож на Мастера.
Диц (жестом останавливая аплодисменты). – Ну, достаточно, достаточно! Я и мои артисты очень любим аплодисменты, господа. Однако чрезмерное их количество часто сбивает с толку. Вот и со мной произошел такой случай. Сижу я на кухне. Забылся. И вдруг слышу аплодисменты. Встрепенулся. Немного забылся, где нахожусь. Думал выходить на сцену. Но, оказывается, это хлопали крыльями вороны за окном, поедая мою висящую копченую колбасу!
Следует запись дикого хохота из зала, какой бывает во время дешевых эстрадных представлений. Очень довольный собой, Диц жестом как бы останавливает хохот.
Кстати, если бы поедали вашу колбасу, вы бы смеялись? (Опять хохот. Аплодисменты.) Опять хлопки… Сыр! Я оставил сыр за окном в гримерной! (Хохот. Овации. Диц раскланивается.) Следующая история будет серьезной. Как и положено у нас, у артистов, – чередовать серьезное и смешное. Был у меня пес, которого звали точно так же, как и моего соседа – Тарзан. Случайное совпадение. Ну вот, вышел я как-то на улицу и кричу: «Тарзан! Тарзан!» И выбегает как вы думаете кто? Нет. Мой пес. А сосед был глухонемым. (Следует запись хохота из зала.) Разве это смешно? (Опять хохот.) Ну хорошо. Раз вам хочется только смеяться, мы вам продемонстрируем действительно смешной номер – заглатывание факелов. Мои коллеги Пфлюгер и Штаубе это продемонстрируют. Итак, рискованный номер! Заглатывание факелов! Штаубе! Факел!
Штаубе убегает за кулису, выносит оттуда «факел» – палку с болтающейся красной тряпкой на конце.
Пфлюгер! Рот!
Пфлюгер открывает рот. Звукозапись – барабанная дробь. Штаубе подходит к Пфлюгеру и засовывает ему в рот конец палки с тряпкой. Звукозапись – зал ахает. Штаубе вытаскивает палку. Красной тряпки нет.
Але-гоп! (Запись аплодисментов.) Ну, вот видите. Я же говорил, что это очень смешной номер. Факел потушен. Мой друг Пфлюгер цел и невредим. А у меня жена беременная, на восьмом месяце.
Запись – хохот из зала с криками «браво!» Диц раскланивается. Из правой и левой кулис вылетают несколько цветков. Диц выпрямляется и как бы в лучах славы декламирует «философские» итоговые «белые стихи».
