Леонид Андреев - «Gaudeamus»
Д и н а. Александр Александрович, узнайте, пожалуйста, как там насчет чаю. Сейчас будет горячий чай, Петр Кузьмич.
С т. с т у д е н т. Нет, мне только сорок семь лет, но и это, конечно, очень много. Правда, поседел я очень рано, в нашем роду все очень рано седели, но это все равно: мне сорок семь лет. И на вашем месте, господа, я также, пожалуй, не удержался бы от смеха: ведь, действительно, немного смешно, когда такой… седой человек носит форму студента, платье юности, расцвета жизни и сил. Иногда я себе напоминаю старуху в белом подвенечном платье, с цветами флер-доранжа в седых волосах.
Д и н а. Вы преувеличиваете, Петр Кузьмич, мне кажется, что вы даже немного рисуетесь. У вас совсем молодое лицо.
С т. с т у д е н т (весело). Да я и не чувствую себя старым – нисколько! Я говорю только о внешности, о том, что ежедневно докладывает мне мое маленькое, но жестокое зеркальце.
К о с т и к. Это ничего, скоро привыкнете. Вот нашему Онуфрию – вот этому – на днях пятьдесят стукнет, а видите, цветет, как крапива под забором.
О н у ф р и й. Жалкая клевета, зловонная, как его сапоги. Истина в том, что нынешнею осенью я поступил на филологический, и мне ровно девятнадцать лет. Через три-четыре года, сколько выдержит мой характер, я поступлю на естественный, и мне будет ровно девятнадцать. Если же принять в расчет, что кроме упомянутых факультетов существуют еще…
К о з л о в. Этакое кругосветное плавание по факультетам.
П е т р о в с к и й. Обратите внимание, товарищ: перед вами образованнейшая личность.
К о с т и к. Энциклопедия.
Б л о х и н. Скорее – прейскурант.
О н у ф р и й. Ты-то что, Блоха, становишься на задние ноги? Если сам десять лет не можешь вылезти из теснин одного факультета, так преклонись перед тем, кто неустанно совершенствуется. Свою жизнь, товарищ, я начал гнусно: я был юристом.
С т а м е с к и н. Вы надолго были сосланы, Петр Кузьмич?
С т. с т у д е н т. Я был сослан только на десять лет и давно мог бы вернуться, но там я женился, поступил на службу и… Но боюсь, что это не для всех интересно. У вас царит такое ясное веселье, а моя история печальна и в конце концов слишком обыкновенна. Не стоит рассказывать.
Д и н а. Нет, пожалуйста, расскажите. Господа, вы хотите послушать? Стамескин, Онучина?
О и у ч и и а. Да, с удовольствием.
К о з л о в. Рассказывайте, рассказывайте, все слушают.
С т. с т у д е н т. Хорошо-с, извольте, я расскажу… конечно, стараясь по возможности быть кратким. Вы знаете, как нас, стариков, увлекают воспоминания о пережитом…
Д и н а. Без рисовки, Петр Кузьмич!
С т. с т у д е н т (наклоняя голову). Слушаю-с… Да, в ссылке я женился, и у меня был ребенок, девочка Надя… Теперь обе умерли, и жена и моя девочка, и с гордостью я могу сказать, что судьба послала мне редкое счастье, – встретить на своем жизненном тернистом пути двух прекраснейших людей, две светлые, очаровательные и невинные души…
Г р и н е в и ч. «Это было давно, это было давно-давно – в королевстве приморской земли…»
С т. с т у д е н т. Нет, дорогой товарищ, это было недавно и это было среди холода, грязи и темной скуки сибирского городка. И меня всегда поражало, как одна из загадок жизни: откуда эта одинокая человеческая душа, затерянная во мраке, – я говорю о жене моей, Наташе, – откуда могла она добыть так много яркого света, самоотверженной и чистой любви? Я сам был в университете, я знавал много хороших, ученых и честных людей, я очень много читал, – и под воздействием всех этих благотворных факторов сложилась моя жизнь. Но откуда она – удивительная, но прекрасная загадка? Родилась Наташа на постоялом дворе, слышала только брань извозчиков да пьяных купцов, была почти неграмотная – до самой своей смерти она писала с большими грамматическими ошибками и, конечно, ничего не читала… Но, поверьте мне, я не встречал человека, который так благоговейно относился бы к книге, так высоко и свято чтил бы человеческую мысль.
Д и и а. У вас было много знакомых?
С т. с т у д е н т. Нет, откуда же? Двое-трое ссыльных, для которых Наташа была матерью и сестрою, и только. Но у нас были книги – все деньги мы тратили на книги и журналы, и у меня была очень хорошая библиотека, товарищи, – да, были книги, эти лучшие, неизменно-верные друзья человека. Когда кругом все изнывало от скуки, и ливмя лил дождь, и пурга стучала в оконца, мы с Наташей читали, плакали и смеялись, отдаваясь творческой мечте великого друга… и у нас было светло, как в храме. И вот… пришла смерть. (Задумывается.)
О н у ф р и й (Блохину тихо). Хороший старик, его надо принять. Примем, Сережа?
К о ч е т о в. А где же ваши книги?
С т. с т у д е н т. Мои книги? Я их продал, чтобы достать денег на поездку сюда, в Москву. Продал друзей… не кажется ли вам, что это похоже несколько на измену? (Улыбаясь.) Конечно, нет – в душе моей они все сохранны.
К о с т и к. Конечно, не все продали, любимых-то небось привезли?
С т. с т у д е н т. Нет, все. Мне трудно бы было выбирать, и это уже совсем бы походило на измену. Да и не хотел я, идя в новую жизнь, сохранять какую бы то ни было материальную связь с прошедшим. Несколько карточек Наташи и моей девочки, да разве еще вот эта седая голова – это все, что осталось у меня от прожитого.
К о з л о в. Значит – начинать жизнь с начала?
С т. с т у д е н т (серьезно). Да. С начала.
К о с т и к. А не боязно? Дело-то вы серьезное затеяли.
С т. с т у д е н т. Да, я знаю… Нет, не страшно.
К о с т и к. Ну – в добрый час тогда. Дорога-то дальняя!
Л и л я (растроганно). Дай вам Бог! Дай вам Бог!
О н у ф р и й (мрачно покачивает головою, тихо). А на новорожденного все-таки не особенно похож. Э-эх, лучше бы уж лысый был!
Д и н а. А скажите… если вам не трудно об этом говорить… от чего умерла ваша жена?
С т. с т у д е н т. Девочка принесла с улицы дифтерит. Обе они умерли почти в один час. Да, умерли… ну, а я продал книги и приехал сюда. По счастью, мне выдали жалованье за то время, как я был болен, и теперь я человек совсем обеспеченный. (Смеется.)
Л и л я. А вы долго были больны?
С т. с т у д е н т. Около года. Я был в больнице для душевнобольных.
Молчание.
С т. с т у д е н т (обращаясь к Лиле). На «Фаусте», где мы были с вами вместе, я вспоминал Наташу. Я ей рассказывал все оперы, какие видел, даже представлял немного, и «Фауста» она знала хорошо… Кажется, это вы, товарищ, привели стихи Эдгара Поэ?
Г р и н е в и ч. Я.
С т. с т у д е н т. А помните вы конец?.. «И в мерцаньи ночей, я все с ней, я все с ней, с незабвенной – с невестой – с любовью моей»… Да.
Л и л я. Вот что, вы приходите к нам, мы с Верочкой живем. И я к вам ходить буду, можно?
С т. с т у д е н т. Сердечно буду рад.
Л и л я. Я буду называть вас Старым Студентом – хорошо? (Утирает слезы.)
П е т р о в с к и й. Размокропогодилась наша Лилюша.
О н у ф р и й. А тебя не трогают, ты и молчи. Видишь, народ безмолвствует.
С т. с т у д е н т (поднимая голову). Да… И вот, товарищи, я пришел к вам, примите меня. Правда, я немного стар, и среди ваших черных голов моя может казаться странною и наводить на печальные мысли… но я искренно предан науке, горячо люблю молодость и смех и во всем буду хорошим товарищем. Примите меня.
Молчание.
К о с т и к. (мрачно). Что же, можно. У нас в уставе есть примечание к параграфу пятнадцатому, так по этому примечанию, в исключительных, конечно, случаях…
К о з л о в. Вспомнил!
Общий смех.
С т. с т у д е н т (улыбаясь). Чему они?
Д и н а. (смущенно). Да так. Наш Константин Иванович ужасный формалист, и если в правилах чего-нибудь нет, так он тут же сочиняет примечание.
Т е н о р. Законник!
Во время дальнейшего разговора Стамескин и Онучина прощаются с Диной и уходят.
К о с т и к. Ну ладно, законник. Надо же оформить, с меня же потом спросите. Ну, а кто рекомендует?
Л и ля. Я.
П е т р о в с к и й (тонким голосом). Мы с Верочкой.
К о с т и к. Да нельзя же так, Лиля, вы сами сейчас только увидели товарища. Тогда и все мы можем рекомендовать.
Л и л я. Ну все и будем рекомендовать – тем лучше.
Т е н о р. Петр Кузьмич, чай готов. Пойдемте, я проведу вас в столовую.
Д и н а. Ну, ушли! Что же вы не идете в столовую, Петр Кузьмич? И я с вами пойду, я вас чем-нибудь покормлю. Вы устали, бедный? Мы вас замучили.
С т. с т у д е н т (идя). Я так тронут вашим сердечным товарищеским приемом, Дина. Сегодня я впервые почувствовал себя действительно молодым и сердечно…
Уходят в столовую. Здесь непродолжительное молчание.
О н у ф р и й. Старенек.
К о ч е т о в. Да, есть тот грех.
Б л о х и н. С-седой.
К о з л о в. Седой. А бородка-то клинушком, чтобы поменьше казалась. Бодрится.
О н у ф р и й. Бунтует. (Вздыхая.) Э-эх-ма! Вот она жизнь-то, Сережа. Живешь так-то, живешь, ничего и не чувствуешь, а там хвать – снег тебе на голову и выпал. Холодно небось голове-то, вороны каркают… брр! Нет, никуда я не уйду из университета, тут я жил, тут я и умру. Не вылезу я из тужурки, штопором меня не вытащишь, честное слово!
