Алексей Зензинов - Поезд 666, или число зверя

Кракс. Правильно, в этом самом вагоне я вас и видел. Два года назад! (Оглядывается.) Не очень-то успешно идут у вас дела, как я погляжу. Нужно что-то менять. В нынешнем виде на ваш рейс можно заманить только сатанистов. Для начала откройте в вагоне бар, бильярдную, сауну, поставьте сюда одноруких бандитов. Оставим два спальных купе — для тех, кому захочется уединиться. Вагон изнутри надо заново отделать, корпус тоже заменить на «мерседесовский», рессоры новые поставить. Рельсы для него потребуются литые, без стыков… Климат за окном и ландшафты тоже придется сменить, а потому переводим состав на маршрут «Майами — Лас-Вегас». Конечно, зубы вам придется новые вставить, кожу тоже, сделать пару-другую пластических операций… Как у вас с английским?

Проводница. Учить не собираюсь.

Кракс. Сожалею, но вы уволены. Вместо вас в этом рейсе будет молодая симпатичная проводница с отличным знанием английского.

Проводница. Почему будет? Такой рейс уже есть где-то за бугром. И проводница там другая. А вот тебя там нет, едешь ты, милок, поездом «Москва-Калинов», и всю жизнь будешь кататься этим маршрутом.

Кракс. Не надо о грустном, мадам. Сколько ваше МПС берет?

Проводница. За стакан?

Кракс. Не за ведро же!

Проводница. Кофе — шестьсот. Чай — двести.

Кракс (копаясь в бумажнике). Шестьсот… Шестьсот… Без сдачи, пожалуйста!..

Проводница (твердо). Чаевых не беру. (Отсчитывая сдачу, ворчит.) Всю мелочь подгребли, окаянные.

Кракс. Я недавно прочитал, что гордыня — матерь бед человеческих. И вот что я скажу вам: если бы русский человек не отказывался от чаевых, мы давно бы давно задавили весь мир культурой быта.

Кракс с двумя стаканами кофе величественно идет по коридору. У дверей купе, где сидят Юля и Бородач, он на минуту останавливается, снова качает головой, и заходит к себе. Из купе выходит женщина с малиновым халатом в руках и заходит в туалет. Из других дверей выходит интеллигент и пробирается в служебный отсек.

Интеллигент. Нельзя ли еще стаканчик чаю, да?

Проводница. Чай ему подавай!.. Привык, небось, чтобы все перед ним на цирлах бегали!..

Интеллигент. Ничего не понимаю!

Проводница. Не придуривайся! Скажи лучше, давно ли в крестные отцы подался?

Интеллигент. Я понимаю, отношение к церкви меняется, но проблема в том, что я — атеист…

Проводница. Он меня за девочку считает! Ничего, наши власть возьмут, тогда попляшете!

Интеллигент. Извините, а кто такие «наши», да?

Проводница. Наши — это наши, а не твои, ирод!.. Вот чай, чтоб ты им захлебнулся!

Интеллигент. Спасибо! Я вас, конечно, не осуждаю…

Интеллигент уходит с чаем к себе. Из туалете выходит переодетая в халат с верхней одеждой в руках женщина.

Женщина. Что, приставал? Они с виду тихие, а как что, сразу под юбку лезут.

Проводница. Если бы под юбку!.. (Шепчет ей на ухо.)

Женщина. Батюшки-светы! Кто бы мог подумать!

Проводница. Только не на таковскую нарвался! Мне хоть крестный отец, хоть папа римский — вмиг шваброй окрещу, оглянуться не успеет!

Женщина. Кстати, папа римский — поляк.

Проводница. Да ну?

Женщина. Ей-ей, врать не буду. Я в Польше была — своими глазами его видела.

Проводница. И что, похож на этого?

Женщина. На этого? (Задумывается.) Как две капли воды. Тоже не молоденький и страсть какой терпеливый. Два часа чего-то языком молол, всех крестил — я бы сто раз плюнула, а он как заведенный.

Проводница. Но этот, который наш, вроде бы атеист.

Женщина. Тогда точно — не римский папа. У поляков атеистов нет, они все в Бога верят. Нет, не папа. И потом, откуда папа римский в поезде Калинов — Москва? Да еще под номером 666? Нет, не папа. Наш, русский. Точно говорю.

Проводница. Да. И как только нам в голову такая чушь пришла?

Женщина. Да, вроде взрослые женщины. Время, наверное, позднее. Вот и лезет всякая дичь в башку…

Поезд останавливается. Голос диспетчерши сообщает: «Скорый поезд 666 Калинов-Москва прибыл на первую платформу». Проводница выходит в тамбур, слышно, как гремит, опускаясь, лестница. Женщина возвращается к себе в купе.

Уходят.

Занавес.

* ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ *

Поезд трогается. В коридор выходят Писатель и Дрюндель.

Дрюндель (с сомнением). Значит, с ходу — и в дамки?

Писатель. В ферзи, Дрюндель, в ферзи. Шашки и домино — для плебеев. Осваивай благородные манеры. Тебе это проще, чем Вовчику.

Дрюндель (с любовью). Вовчик!.. Сама невинность, цивилизация в нем отдыхает…

Из купе слышен истошный крик Вовчика. Из своих купе бегут на крик проводница с двумя стаканами чая в руках, женщина, интеллигент.

Проводница. Вы что, на пятнадцать суток захотели? Высажу вас в Ярославле и с плеч долой!

Женщина. Молодые люди, у меня мать только что уснула. Совесть надо иметь, хотя бы по молодости.

Дрюндель. Ладно, ладно! Ну, привиделось что-то человеку во сне. Может, он в эти минуты Белый дом и нашу с вами свободу защищал. Писатель, посмотри, что с ним такое.

Писатель заходит в купе и выводит за руку ошалелого спросонок Вовчика. Тот трясет головой, будто пытаясь отогнать от себя наваждение.

Вовчик. Опять пожар! Казарма горит. Ротный в мыле. Бегу за водой. Вместо крана — колодец. Наклонился. А там портвейн. Перевесился через край. И камнем вниз. Больно.

Писатель. Не надо было его на верхнюю полку укладывать.

Дрюндель (собравшимся). Я же говорил — сон. У него за неделю до дембеля казарма сгорела, а в ней — несколько солдат. Вовчик в одних портянках во двор выбежал, но с тех пор, как выпьет кошмары по ночам. Часть потом расформировали.

Женщина (в ужасе). Что, так много народу погорело?

Дрюндель. Сгорело три деда и один салабон. А вместе с ними, как на грех, — знамя части. Ну, и полетели офицерские головы. Весь Забайкальский округ проверками замучили.

Проводница. Ладно, как хотите, а чтобы я даже писка от вас не слышала. Чай будете?

Дрюндель. Обязательно. Почем у вас один стаканец?

Проводница. Вы что, родились только что? Можно подумать, не в СССР живете. Пятнадцать копеек — с одной порцией сахара.

Дрюндель. А покрепче ничего нет?.. Молчу, молчу! Ассортимент и цены — две самые неизменные вещи в нашей жизни. Одного стакана хватит посуду принесем сами.

Жадно отпивает чаю, передает стакан Писателю, тот, хлебнув, Вовчику. Проводница и женщина возвращаются к себе.

Писатель (Вовчику). Ну, как, оклемался?

Вовчик. Почти. Голова болит. Душно.

Дрюндель. А теперь попробуй угадать, Вовчик, куда мы едем?

Вовчик. Глупый юмор. Куда можно ехать? Такой номер! Ха! К чертовой бабушке! Правильно?

Писатель. Неправильно. Я бы сказал — трижды неправильно. И вообще, плюнь на свои дурацкие суеверия, Вовчик!

Вовчик. Есть! (Три раза плюет через левое плечо.)

Писатель (увернувшись). Вовчик, дело не в форме, а в содержании, не в номере поезда, а в пассажирах, которые в нем едут.

Дрюндель (утираясь). А едут в нем три классных чувака, старые кореши, один из которых, не спросясь других, перевел стрелку на боковую ветку.

Вовчик. А мне ваша ветка!.. По боку! (Начинает включаться в смысл сказанного.) Почему боковую? А?

Писатель. Это Дрюнделю так кажется, что на боковую. На самом деле я вас вывожу на магистральный путь, по которому давным-давно движется все человечество.

Вовчик. На большую дорогу? Ночью? Рентабельный вариант. Кооператив «Трое с большой дороги». Ты уверен? У нас есть задатки?

Писатель. Вовчик, не придуривайся. Я говорю о пути демократии и прогресса. Сейчас в Москве решают судьбу России…

Вовчик. Так вот зачем едем? Защищать Белый дом! Мужики! Это не проханже! Мама не в курсе. Погибну за свободу — убьет не глядя!

Писатель. Долой предрассудки, Вовчик! Жизнь твоя гарантирована во всех отношениях. Поезд — что надо, и едем мы в Москву, но не бухать в продолжение праздника, и не стоять на баррикадах, потому что все там решится без нас, а чтобы начать новую жизнь. Вы в своем Калинове всего-то год с лишком, а уже закисли. Я за вчерашний день весь этот городишко осмотрел. Перспектив — никаких, развлечений — на копейку. Не век же Дрюнделю таскать тебя пьяного, словно хоругвь на крестном ходе, по калиновским улицам. Мы, конечно, друг за друга жизнь готовы отдать, но не так же задешево! Ты видел наших попутчиков по вагону? Паноптикум! Возможно, неплохой народ, но что ни случись, им все по барабану. По ним проедут поездом — так и будут ходить, перерезанные надвое, с вывалившимися кишками, а если им на это укажут, удивятся и тут же забудут. А вот мы имеем шанс, мы вообще их последний шанс на перемены в этой скотской жизни.